Данница
Глава 1
Глава первая
Дорогой мой, на чем держится Мир?
Мой дорогой, Мир держится на магии.
Из разговора двух умных магов
Ивка
Я не люблю свой город, будто в злую насмешку названный Милоградом. А за что его любить, скажите на милость? Полгода хмурое небо и дожди, слякоть непролазная, когда на улицу без сапог не выйти. Полгода беспощадно палящее солнце, выжигающее все вокруг, так что пересыхают водоемы и приходится экономить воду. И целый год: ветер, ветер, ветер. Скрипящий песком на зубах, завывающий в печной трубе, одинаково гнущий к земле чахлые деревца и человеческие фигуры.
Ряды кособоких домов, похожих как братья-близнецы, и из всех развлечений: одна убогая ярмарка с выгоревшими добела шатрами купцов и труппа бродячих актеров с лысым от старости медведем со ржавым кольцом в носу.
И люди под стать: блеклые, хмурые, смирившиеся. Как будто самое хорошее в жизни у них выдуло ветрами и прибило бесконечным дождем.
А хуже всего гложет то, что привязана я к своему Милограду навечно и беспросветно. И нет у меня никакой возможности увидеть столицу и королевский дворец с золотой башней, или море без конца и края, или луга, усеянные алыми маками, из каждой чашечки которых выглядывает чуть пьяная от нектара цветочная фея.
Никакой возможности, если не
Руки ломит от ледяной воды. Кидаю отжатую простыню на край корыта, дышу на покрасневшие, потрескавшиеся пальцы. Стиральная доска падает на пол, кот Дармоед поднимается с лавки и бесшумно исчезает за дверьюот греха подальше.
У нас зима, дожди, воды хоть отбавляй. Поэтому я стираю часто и помногу. Ма Уллика подрядила меня прачкой сразу в три дома: ювелира, цирюльника и мага-чеканника. И вот что я вам скажу: эти состоятельные горожане слишком часто меняют постельное белье! А жена цирюльникаеще и нижние юбки из толстого холста, на которых платье сидит колоколом, но которые так трудно стирать и гладить. А все потому, что пока цирюльник бреет господина Бургомистра, его жена с Начальником Стражи Сами понимаете, какие нравы у нас в Милограде!
Так вот, стирать у нас в доме кроме меня некому. Ма Улликe не по силам, у нее больная спина. Ма Оницакружевница, ей руки беречь надо. А десятилетняя Верика еще совсем малявка. И потом, Ма Оница уже начала учить ее своему ремеслу. Пока без особого толку. Верике больше нравится сидеть на крыльце глухого дядьки Тара, утирая ладонью вечно сопливый нос, и рассказывать соседским недорослям сказки собственного сочинения: про летающие башни, благородных рыцарей и говорящих драконов. И, кстати, рассказывает она здорово. Вечером, после работы, даже взрослые останавливаются послушать. Иногда Верика даже умудряется заработать медяк-другой на своих историях.
Меня Ма тоже пыталась учить рукодельничать, но быстро бросила эту затею. Мои большущие красные руки, ни дать ни взять клешни вареного семихвостого рака, пришиты не тем местом и не способны на тонкую работу.
Но, вообще, я девка справная. И готовить умею, и хлеба печь, и огород поднимать, что при нашей погоде совсем не просто. Свекле и картошке проще сгнить в мокрой земле, чем вырасти до съедобного состояния.
Поэтому Ма и не торопятся отдать меня замуж. Хотя в дом сватью засылали уже несколько раз. И совсем даже не о последних парнях шла речь. Один, Жолт, мне даже нравится. Мы с ним на посиделках очень здорово вместе поем самые задушевные песни. А еще он смеется заразительно и, в отличие от меня, грамоту знает. От работы не отлынивает, ясное дело. Если бы я задумки другой в себе не держала
Что теперь со мной Ма сделаютлучше не думать. Хотя, если по уму, мое решение будет только на пользу семье. С тех пор как у Па испортилось зрение, у него много меньше стало заказов на чеканки. И Ма с трудом сводят концы с концами.
А я здесь больше не могу. Мне каждую ночь снится, как скрипит сахарно-белый снег под сапогами, шагают королевские гвардейцы, и качаются на воде огромные парусные корабли. А утром потом такая тоска накатывает. Так и с ума сойти недолго.
Из города, значит, выбраться хочешь? бородатый, непривычно смуглый, черноглазый Дaнник машет корчмарю рукой.
Жители Милограда все как один с кожей светлою, глазами серыми или голубыми. И мужчины лица бреют.
Молча киваю, разглаживая оборки на переднике. Дaнникпожилой, ровесник Па, наверное. Лет тридцать пять ему, а может, больше.
Губы у меня пересохли, щеки горят, руки плохо слушаются.
Молоденькая девчонка, судя по всему, дочка хозяина, ставит на стол две кружки пива, зыркает любопытным глазом на меня и моего собеседника. Вот убила бы!
Я никогда раньше не была в корчме, не пила спиртного и не разговаривала с незнакомыми мужчинами.
Храбро глотаю пенную, резко пахнущую темную жидкость, лицо непроизвольно морщится. Ну и гадость. Черноглазый Дaнник улыбается. Морщинки-трещинки разбегаются вокруг глаз. Но вроде по-доброму улыбается, без брезгливости или превосходства. А иначе я бы ему это пиво в морду Нет, не посмела бы.
Дaнник берет горячими пальцами меня за подбородок, поднимает опущенную голову, смотрит в глаза.
Как-то не по-людски все это у вас, то ли спрашивает, то ли утверждает он.
Ну пожалуйста! Что вам стоит! по-моему, я сейчас разревусь. Вдруг ясно понимаю, что еще раз мне уже не собраться с духом. Не утащить втихомолку из сундука нарядное платье, не красться задворками, замирая от каждого шороха, к самой дальней от дома корчме, не выяснять у хозяина, где сидят заезжие купцы без красной ленты на воротнике камзола и, главное, не спрашивать как можно тише, отчаянно при этом труся: «Можно сесть рядом с тобой, Дaнник?»
И все вокруг прекрасно понимают, что это значит.
Просишь, значит Не по-людски все это в вашем городе. Не по-людски
А что у нас по-людски? вскидываю на дядьку глаза, из которых сейчас брызнут слезы.
Дaнник откидывается на спинку стула, складывает на груди руки и долго, задумчиво меня разглядывает. Чего на меня глазеть, не жену ведь выбирает! Все у меня на месте. Как у любой девки.
Ну, раз решила Дaнник поднимается, кидает на стол две монетки и ступает на противно скрипящую лестницу на второй этаж.
И все в корчме слышат этот скрип. И все, наверное, глядят в мою сторону.
Широкая кровать покрыта ярко-красным атласным одеялом. Не могу отвести от него глаз. Стою посреди комнаты, сложив руки под передником, и не знаю, что делать дальше.
Я умею затопить печь, сварить суп, даже дров нарубить
Ничего-то я не умею, оказывается.
Дaнник подходит совсем близко. Теперь я отчетливо слышу его хрипловатое дыхание. От мужчины пахнет чем-то незнакомым, нездешним. Первым снегом, морской травой, желудевым медом. Оказывается, он намного выше меня, каланчи пожарной. У нас в Милограде мужики все больше невысокие. И женщины им под стать. Это я неизвестно в кого такая уродилась. Упираюсь взглядом ему в грудь, в расстегнутый ворот рубахи. На шее бьется голубая жилка.
Непослушными пальцами стягиваю нарядный чепец с лентами, распускаю по плечам, по спине светлые косы.
Дaнник осторожно гладит мои волосы, затылок, шею.
Как тебя хоть зовут?
Ива, Ивка.
А меня Андор. Вот и познакомились. Красивая ты, Ивка. Объявилась бы в нашем краю, сразу бы море женихов сыскалось. Самых лучших. Ты бы из них долго выбирала.
Нельзя мне в ваш край. И вообще никуда нельзя.
Андор заводит руки за мою спину. Летит на пол белый, туго накрахмаленный фартук без единого пятнышка. Деревянные, гладкие как леденцы, пуговицы быстро выскальзывают из петель. Платье спадает с плеч. Темные губы дотрагиваются до моего лба, щеки, прижимаются к моим губам.
Я постараюсь нежно.
Вздыхаю судорожно, со всхлипом.
Не по-людски все в вашем городе. Не по-людски
За обед садимся вчетвером. Ма Оница, Ма Уллика, Верика и я. Па сегодня понес чеканки заказчику. По дороге домой в этом случае он, обычно, заглядывает в корчму. И домой приходит поздно, и не всегда своими ногами.
Рядом с тарелкой Зорики лежит старая тряпичная кукла в юбке из тончайшего кружева на вес золота. Ма Уллика принесла из мастерской испорченный кусок. Хотя и ворчала при этом.
Вон, дылда какая вымахала, а все в игрушки играет.
Ма Оница, строго поджав губы, разливает картофельную похлебку. Руки у нее немного дрожат. Раньше в горшке раз в неделю плавали куски мяса. Теперь жетолько по праздникам. Ма Уллика отрезает каждому по скобке серого ноздреватого хлеба. Хлеб еще теплый, Ма недавно достала его из печи.
Фаянсовая миска с голубой каймой налита до краев. Картошка и лук, свекла и морковка. То, что хорошо сохраняется в буртовых ямах всю зиму.
Очень хочется яблока. Хоть самого мелкого, самого червивого, самого сморщенного. Прямо чувствую в воздухе легкий фруктовый запах. Рот наполняется слюной.
Ешьте, разрешает Ма Оница.
Рядом со мной Верика жадно впивается зубами в горбушку.
Зачерпываю похлебку, с трудом делаю несколько глотков. Большой кусок лука встает поперек горла.
Выскакиваю на крыльцо, прямо под дождь. Отбежать уже не успеваю, меня выворачивает бурой жижей. Потом желчью. Потом желудок выкручивает просто так, впустую. Потом все заканчивается. Облегченно вздыхаю, подставляю под частые холодные капли вспотевший лоб.
В двери стоит Ма Уллика, вперив в меня удивленный взгляд. Чего уж тут непонятного!
Полновесная пощечина обжигает щеку, отбрасывает назад голову. Пальцы у Ма тонкие, а рука тяжелая. Под нее лучше не попадаться.
Ма резко поворачивается, уходит обратно в дом и сильно хлопает дверью.
Все ясно, меня домой не звали.
Тру горящую щеку. А чего я, собственно говоря, ожидала? Путешествие только начинается, первый шаг сделан, отступать поздно.
Забираюсь под навес на заднем дворе. Опускаю руку в бочку с дождевой водой, прикладываю к начинающему опухать лицу. Надо немного подождать. Дать Ма выпустить пар, а то достанется еще покруче.
Сижу на дворе, пока окончательно не промокаю и не замерзаю.
Ежась от ветра, осторожно приоткрываю дверь и заглядываю в дом.
Ма Уллика, растрепанная и взволнованная, с красными пятнами на щеках, расхаживает из угла в угол. А вот Ма Оница спокойна, как ложка в котелке. Она старая, много повидала на своем веку, чтобы вывести ее из невозмутимого состояния, нужно гораздо больше, чем брюхатая дочка.
На скрип двери обе Ма поворачивают головы в мою сторону.
Посмотрите на нее! Явилась, негодяйка! Испоганила себе жизнь и радуется. Ты хоть понимаешь, лихорадка болотная, что сделала? Понимаешь, да? Учили ведь. Говорили ведь. Предупреждали ведь.
Ведь-ведь, медведь, прерывает причитания Ма Оница, какой у тебя срок?
С неделю уже знаю.
Собираешься уходить?
Угу.
Страшно?
Угу. Только я все равно уйду. Так решила!
Ма Уллика делает драконий скачок через всю комнату и прижимает меня к груди.
Не пущу! Не пущу-у-у! Она там одна пропадет! Разбойники там, лиходеи, дикие звери, дикие люди. Или просто выкинет раньше времени. Не дойдет. Не пущу-у-у!
Ма Оница терпеливо ждет, пока иссякнет поток слов и слез Ма Уллики.
Дело серьезное. Но ни она первая, ни она последняя. Придет Па, обсудим все. Подготовиться надо. Чтобы и самой не пропасть, и на жизнь заработать. Байстрюка-то одна поднимать будешь, обращается Ма уже ко мне.
Иди, доешь ужин! вступает Ма Уллика. А то все уже остыло.
Сажусь за стол, рядом с моей тарелкой лежит сильно обгрызенная горбушка. Так Велика выражает мне свое сочувствие.
Ма, спрашиваю Ма Уллику, у нас с лета ни одного яблока не осталось? Хочется, мочи нет.
Ма всплескивает руками, бежит в кладовку и возвращается с пусть и маленьким, но восхитительно-красным плодом.
Запускаю зубы в хрусткую мякоть. Ма Уллика почему-то сморкается в передник.
Сижу на скользком кожаном диване, зажатая с обеих сторон. СправаМа Оница, слеванапряженно застывший Па. Они здорово продавили потертое сидение. Чувствую себя упавшей в мягкую неглубокую яму, из которой мне самостоятельно не выбраться.
Вокруг сапог натекла грязная лужа. Служанка будет очень недовольна нашим визитом.
Окна закрыты, плотно задернуты толстые шторы. От множества зажженных свечей идет тяжелый запах благовоний. Комната большая, но в ней все равно душно и жарко. Платье облепило мокрую спину. Хочется за дверь, на воздух, пусть даже и под дождик.
Напротив нас, за полированным рабочим столом с рахитично-кривыми, но резными ножками, сидит маг-чеканник, господин Зарев.
Маг носат и важен, как королевский чайник. Из-под красно-коричневой бархатной мантии выглядывает кружевная сорочка. Сколько я с ней промаялась, разглаживая каждую складочку.
Пухлые ухоженные руки перебирают серебряные чеканки. Хрупкие на вид, причудливо изрезанные по краям, с выжженными едкой кислотой древними письменами сгинувшего народа, которые понятны только избранным.
Отец отливает чеканки. Господин маг рисует для отца письмена, которые надо выжечь, а затем накладывает на чеканки заклинания. На каждую свое. А господа купцы скупают их по дешевке, пользуясь тем, что из города его жителям путь заказан. Но самые ценные чеканки несут в кожаных или холщовых мешках на поясе Данницы. Между ними и чеканками в пути устанавливается таинственная связь, отчего чеканки становятся много сильнее.
Я умею считать десятками, но сейчас этого не требуется. Ма и Па договариваются на девять штук. Торговаться бессмысленно, ни один маг в городе все равно не даст больше. Изготовлять более семидесяти чеканок в год запрещено. Гильдия ревностно следит за этим. В случае чего можно и мантии лишиться. А тут риск такой
Двадцать талленов с каждой чеканки, плюс еще пятьдесят сверху за королевскую. Соглашайся, Лебих, тебе и за пять лет столько не заработать.
Па ерзает на диване, в тяжелой задумчивости скребет подбородок, ерошит волосы.
Повстречался мне сегодня господин маг Кони. Спрашивал, правда ли это, что про Ивку говорят У него новая партия чеканок готова почти Добавить бы еще, господин маг. Хотя бы по пять талленов на чеканку. И сверху двадцать за королевскую.
Господин Зарев досадливо морщится, наклоняется над столом, нависая над столешницей как ученый кабан.
Ты пойми, Лебих, я ведь рискую. Если твоя дочь не вернется, я потеряю деньги за десять чеканок.
Я тоже рискую, господин маг. Своей дочерью и рискую.
Господин Зарев натужно крякает и опускается на обитое шелком кресло.
Так уж и быть. Только из-за моего хорошего к тебе отношения. Накину два талленa на чеканку. И десять на королевскую. За день до отбытия пусть твоя дочь приходит за инструкциями. Буду все ей объяснять. Надеюсь, она не полная дура.
Я не знаю, что такое инструкции, но сам ты дурак, кабан надутый!
Открываю рот, чтобы ответить Зареву на замечание о моих умственных способностях. Ма Оница больно щиплет меня за ляжку.
Господин маг достает из ящика кривоногого стола сверток Договора из плотной серой бумаги.
Аккуратно обмакнув перо в чернильницу, вписывает обговоренную цену. Протягивает Договор в нашу сторону.
Па с трудом вырывается из диванных объятий, подходит к столу. Близоруко щурясь, подносит свиток к глазам и начинает молча читать, шевеля губами.
Господин маг нетерпеливо барабанит пальцами по столешнице, крутит ногой в до блеска начищенном ботинке с пряжкой. Па упорно продолжает водить пальцем по строкам.
Наконец Па заканчивает чтение и возвращает Договор Зареву.
Маг расправляет свиток на столе, прикладывает ладонь к правой части договора, а Пак левой.
Рашив. Рашад. Рамон, таинственным утробным голосом взвывает Зарев.
Ярко вспыхивают свечи вокруг. Пахнет серой. От неожиданности подпрыгиваю на диване. Господин маг поднимает свиток так, чтобы мы все его увидели. На сером фоне проступают четкие красные отпечатки двух ладоней.
Свет вспыхивает еще один раз. В руках у Зарева оказывается второй свиток. Это копия. Один Договор остается господину магу, второй заберет с собой Па.
С этим листом бумаги ничего не произойдет даже за год: он не помнется, не отсыреет и не выцветет. И уж, конечно, не сгорит в огне и не утопнет в луже. Договоргарантия того, что я получу в конце пути свои деньги. Если, конечно, вернусь.
Дорожное платье, две нижние юбки, три пары чулок, накидка от дождя, Ма Оница собирает меня в дорогу.
Ма Уллика хлопочет у печи, творит пироги.
Сапоги только что из починки. Набойки новые, голенища залатанные. Кусок мыла, нож, спички. Я тебе соберу еду на два дня. Хлеб, сыр, яйца. Ни с кем не вздумай делиться.