Идем уже, идем, успокаивающе поднял ладонь Корицкий. Мы сюда не вас дразнить пришлитолько хотели представить нового соседа.
Соседа? глянула она грозно. Хотите мне этого вот хама сюда засунуть на постой? У меня теснота! Нет места!
У вас-тонет. Но этажом ниже стоит пустая квартира, а нашему работнику жить негде. И поэтому разместится он пока что там. А к вам мы заглянули, так скажем, по пути и по делу. Поскольку мы сегодня к пану Павловскому.
Ко мне? удивился Павловский, выглядывая из-за «Часу Краковськего», за которым он привычно прятался.
Видите ли, надо нам закрыть одно дельце
Что, повидло? Господа, да я ведь целую баночку им купил! За собственные деньги! Даже мадемуазель Крыся мне уже простила!
Увы, пришлось нам вписать то происшествие в рапорт, развел руками Корицкий. Ну и шеф нам приказалдля порядкаеще раз вас допросить, чтобы в бумагах все было путем.
Да вы не переживайте, утешил явно оторопевшего мужчину Брумик. Это простая формальность. Зададим несколько вопросов, запишем показания, вы их подмахнетеи назад, домой.
Простая формальность, бормотал он, надевая ботинки. Это лишь так говорится: «простая формальность». А человек-то потом исчезает.
Но не исчез. Живой и здоровый он вернулся в квартиру, где сразу же помчался на кухню, чтобы поговорить с мадемуазель Крысей.
Не повесили вас? кивнула та, явно разочарованная. Да уж, времена! При покойнике-то императоре вы бы так легко не отделались!
Да что вы такое говорите, мадемуазель Крыся! Ведь даже при Франце-Иосифе не вешали за ложку повидла!
Может, не вешали, а может, и вешали. В армии бы вас расстреляли. Но раз уж вы живы, на мою беду, то прочь с моей кухни, не мешайте честной женщине работать. Не ваше нынче дежурство.
Так я ведь к вам, собственно! С новостями!
Она встрепенулась. Если с новостямидругое дело. Даже придвинула ему стул, чтобы присел за стол.
Они меня про то повидло расспрашивали, начал Павловский. Словно я кого убил, ей-богу! Но если правду говорить, то я от них побольше узнал, чем они от меня. Потому что они немного и между собой говорили, пока меня пугали. «Вот интересно, каково вам с новым соседом-то будет? все тот небритый насмехался. Да со мной рядом шулер тот вашангел чистый!» Я, мадемуазель Крыся, удивился: как, мол, так? Он ведь, новый, полиции человек. А они на то оба как рассмеются, у меня аж холод по спине пошел, Господом Богом клянусь! Не то предчувствие, не то прострелило меня там, потому что как заболело после в спине, я и подняться не сразу сумел!
Вам бы только сидеть! Вы и месяц тому рассказывали, чтоб от уборки отговориться, что люмбаго у вас.
А может, это снова люмбаго, кивнул он. Но и у вас люмбаго случилось бы, узнай вы то, что узнал я!
Да говорите уже наконец, что там интересного, а не только о болестях своих!
Он никакой не полицейский! Он даже не человек! Хуже того! Преступник он!
Преступник? охнула она.
Он людей убивал! Палач он!
Палач?
Ну, приговоры исполнял!
Но палачперсона государственная. Злодеев казнит. Что вы мне голову морочите? Таких-то нам в доме и надобно! Наверняка ведь трястись не станет, когда потребуется курице голову отрубить. Не то что некоторые!
Ох, да у меня тогда мигрень была, мадемуазель Крыся! Поэтому я и отказался! Только поэтому! Клянусь! Но вы еще всего не знаете. Это ж не простой палач. Это Антоний Стшельбицкий, которому и самому голову больше ста лет тому отрубили. За грабежи, за атаманство над разбойниками. Судовым приговором его осудили! Пьяница он, баламут, злодей, убийца! Худший из худших! Из могилы вылез, а теперь с нами живет!
Скандал! прошептала побледневшая мадемуазель Крыся, опадая на стул. Такое-то в доме нашем!
Он сирот, стариков, вдов грабил! Павловский перечислял преступления Стшельбицкого, о которых охотно трепались двое полицейских, порой используя то, что нашли в деле палача, а поройна собственное воображение. На церкви нападал! Один раз епископа ограбил да голым отпустил!
Они перекрестились. А когда мадемуазель Крыся пришла в себя, приказала Павловскому следить за бульоном, чтоб тот не выкипел, сама же отправилась навестить нового соседа.
Застучала в дверь, а когда открыл, протирая глаза, заявила, что в курсе уже, что он за фрукт, и что лучше для него будет, если съедет из дому.
А то что? спросил он, широко улыбаясь. Станете на меня доносы писать?
Это приличный дом!
Ага. Приличный. Шулер, пьяницы, извращенец и безумная баба с котами. Ступай, тетка, а то как дам!..
Он захлопнул дверь у нее перед носом.
Совести у вас нет, что так вот мучите нас своим присутствием! крикнула она.
Подождала какое-то время, не вернется ли жилец. А когда дошло до нее, что вряд ли дождется, заявила, что так просто этого не оставит, после чего развернулась и вышла.
Злость сорвала на Павловском, который зачитался газетой и не уследил за бульоном.
* * *
Три ночи кряду не происходило ничего. Брумик и Корицкий зря пробирались вечерами крышами, спускались по веревке и с трудом проникали в окно квартиры, занятой Стшельбицким. Брумик начал уж подозревать котов с генеральскими именами: мол, именно они шныряли по крышам и единственные могли быть свидетелями похождений полицейских.
К счастью, в четвертую ночь в замке двери заскрежетал подделанный ключ, а потом раздалось скрипение петель.
Стшельбицкий, который как раз стоял на страже, быстро разбудил коллег. Они притаились за кроватью, он же прилег и захрапел, несколько чрезмерно и театрально.
Они услышали шаги в прихожей. Тяжелые и неторопливые. Странные: словно кто-то двигался неуверенно, как едва научившийся ходить ребенок.
То, что имели они дело не с ребенком, убедились, когда дверь в спальню распахнулась и в проеме показалась мадемуазель Крыся во всей своей красе.
Выглядела она несколько странновато в светлой ночной рубахе, огромной, словно шатер. Густые волосы ее спутаны были сеткой, которую надевала она на ночь. Но волосы сдаваться не желали. Распираемый изнутри материал едва сдерживал их, вставал дыбом, пружинил и колыхался. В темноте выглядели они под сеткой как вторая, куда большая голова.
Мадемуазель Крыся принюхалась, словно идя по следу.
Преступленье, отозвалась глухо. Вонь негодяйства. Ужас, ужас!
Склонилась над палачом, встряхнула его, он же притворился, что просыпается, и сел на постели.
Признайся в грехах! завыла она.
Что вы тут У нее глаза закрыты! крикнул он спрятавшимся полицейским. Лунатичка!
Признайся в грехах! потребовала она вновь.
Да какие грехи? возмутился он. Ты, баба, ко мне домой проникла, в постель лезешь, а еще и цепляешься! Поговори ты нормально, я бы тебя не выставил, девка ты крепкая, ничего не скажу. Но при таком-то хамстве
Признайся в грехах! оборвала она. Покорись! Покажи, что раскаиваешься!
Ничего я не раскаиваюсь! Мне голову отрубили, вина прощена!
Нет в тебе раскаяния, оценила она скорее печально, чем с гневом. Совесть тебя не грызет?
Нет!
Гордыня! Ну, ежели у тебя совести нет, то и моей хватит.
Она начала открывать рот. А как начала, так и перестать уже не могла. Обнажила ровные крепкие зубы и накинулась на Стшельбицкого так быстро, что тот не успел уклониться. Вырвался от нее, оставляя в зубах мадемуазель Крыси немалый кусок мяса с предплечья. Заорал. И снова отскочил, поскольку вновь оказалась она рядом. Клацнула зубами, промахнулась. Тряхнула головой и распахнула челюсти еще шире, за пределы человеческих возможностей.
Чего ждете? крикнул он, отмеряя даме солидный хук справа, от которого та уселась на пол. Пока сожрет меня?
Она же вставала. Головы у нее уже не было, одни исполинские челюсти, которые продолжали расти.
Она прыгнула к нему. Он заслонился стулом, а мощные зубы сомкнулись на одной из ножек. Та переломилась с треском. А челюсти мадемуазель Крыси снова выросли.
Корицкий и Брумик наконец пришли в себя. Выскочили из укрытия с пистолетами в руках, но замерли недвижимо.
И как в это стрелять? спросил подкомиссар удивленно.
Потому что перед ними был уже не человек, но огромные, словно драконья пасть, челюсти, колышущиеся на двух крепких ногах мадемуазель Крыси, чье тело почти полностью исчезло, превратясь в огромные зубища, все пытающиеся цапнуть палача. Тот уклонился в очередной раз, пробуя даже наносить удары, но даже когда те достигали цели, не производили, казалось, на измененную женщину ни малейшего впечатления.
Корицкий сорвал простынку с кровати и набросил ее на мадемуазель Крысю.
Комиссар! Веревку! крикнул.
Брумик наклонился за веревкой, которую они втягивали в квартиру после того, как спускались по ней с крыши. Вместе со Стшельбицким спутал яростно бьющееся под простынкой существо, не давая ему освободиться.
Сражаться с ним, прежде чем оно наконец сдалось, пришлось до утра. А с первыми лучами солнца снова превратилось оно в огромную женщину.
Вот теперь ее можно и застрелить, предложил Стшельбицкий из-под стены, которую он, усталый, подпирал.
Лунатичка, просопел Брумик. Нельзя. Была не в себе. Нельзя.
То есть что? Невиновна? Выпускаем ее?
Ну это-тонет. Корицкому единственному хватило сил вползти на кровать. Уж очень она опасна. Будут ее держать взаперти. Наверняка в госпитале в том селе под Краковом. Создали там подразделение для таких, как она, сверхъестественных безумцев.
В Кобежине? подсказал Брумик.
Именно.
Двумя часами позже они наблюдали, как связанную, одуревшую от успокоительных женщину санитары грузят в огромную клетку и располагают на повозке.
Стояли они теперь не в одиночестве.
И что с нами-то будет? всхлипывал Павловский. Кто нами займется?
Сами собой займетесь, осадил его Стшельбицкий. Нет вам нужды в этой народной совести!
За себя говорите! Я о вас все знаю!
Ступайте-ка вы домой, пока я добрый! рявкнул на него палач, после чего развернулся и сам ушел.
Брумик и Корицкий двинулись следом.
Никто не знает! рычал Стшельбицкий. Никто ничего не знает! Весь этот треп о совести
Он знает то, что мы наговорили. А нам-то пришлось преувеличить, верно, сержант?
Эта ваша идейка о голом епископе и правда была милой, комиссар.
О епископе? палач глянул на одного, затем на второго. О каком епископе? Что вы там мне приписали?
Да историйку о том, как вы одного епископа пустили голышом через город, потому что тот грозил вам с амвона, а сам ходил по девкам. И надо ж такому случиться, чтобы понравилась вам одна и та же, пояснил Брумик. Знаете, мы это сказали, чтобы ту бабу спровоцировать. Были уверены, что Павловский ей все повторит, ну и Мы ведь в курсе, что вы ничего такого не делали
А жаль, что не делал! воскликнул палач. Вот была бы история! А знаете, господа, ведь было у меня одно дело с попомне с епископом, правда, но он действительно был до девок охоч И кокотки-то все жаловались, что он имСтшельбицкий оборвал себя, поразмыслил. Но от господина комиссара таких-то фантазий я не ожидал. В тихом омуте!..
Он захохотал.
На сухую глотку я вам ту историю излагать не стану. Пойдемте, господа, на Псовой был кабак, который никогда не закрывается. Там я вам все и расскажу.
Надо сперва рапорт составить, пробурчал Брумик.
И выкупаться, Корицкий провел ладонью по слишком давно не мытой голове.
Я ставлю! искушал Стшельбицкий, потянув их следом.
А поскольку оба они уже были настоящими краковянами, финансовый аргумент сей обратился к их сердцам и усмирил служебное рвение. И нисколько рвение это не помешало им провести все утро за пивом, внимая историям о былых временах.
Наталья ОсоянуЖемчужная гавань
Что в воду упалото не пропало.
Всякий раз после очередной неудачи, очередного невпопад сказанного слова или не вовремя сделанного шага Глинну Тамро снилась Эльга-Заступница, и сны эти были так похожи друг на друга, словно он попадал внутрь хитроумной краффтеровской машины и превращался в механического голема, обреченного вечно повторять одни и те же движения. Сначала он шел по берегу; справа от него море длинными пальцами волн перебирало разноцветную гальку, слева вздымались синие горы, чьи вершины прятались в густом тумане. Он был один. Потом впереди обнаруживалась фигура в белом, и чем ближе он подходил, тем лучше мог разглядеть еестройную молодую женщину в длинном платье, с распущенными темно-русыми волосами. Она стояла лицом к морю и как будто пыталась что-то разглядеть посреди бескрайних владений Великого шторма. У нее было красивое, но грустное лицо с тонкими чертамилицо, как две капли воды похожее на статую в портовой церкви родного города Глинна.
Он замирал, потрясенный осознанием того, что видит богиню.
Она вздыхала, небрежным жестом смахивала слезудолжно быть, от соленого морского ветра?..
Вместо возгласа «Подожди!» из его горла вырывался тихий хриплый шепот, а ноги отказывались подчиняться, словно он и впрямь был големом с шестеренками в голове и искрой звездного огня вместо сердца. Механическим тварям, как известно, к воде лучше не приближаться.
Эльга поворачивалась к нему спиной и уходила, исчезала среди острых скал, похожих на зубы чудовища. Так повторялось до тех пор, пока Глинн не уверился в том, что она его ненавидит.
Тамро? Тамро? Опять спите, негодник вы этакий?
Нет, профессор, я просто задумался.
А-а, так вы умеете думать? Осмелюсь спроситьхотя мне заранее страшно услышать ответ, какие мысли роятся в вашей голове? Связаны ли они с Договором Семерых, которому посвящена сегодняшняя лекция? Или вы просто предаетесь воспоминаниям о том времени, когда с вашим другомкак бишь его звали? развлекались в тавернах Ниэмара, сорили чужими деньгами? Даже странно, что это вас так увлекло, ведь в вашем родном Лейстесе нечем было заниматься, кроме все тех же грабежей то есть, я хотел сказать, кутежей.
Ошибаетесь, профессор, я думал совсем о другом.
Так просветите же меня, умник вы наш!
Союзный договоря предпочитаю называть его именно так, ведь вы же знаете, что в течение десяти лет после того, как он был подписан старейшинами семи кланов, еще три семейства объявили о желании к нему присоединиться, так вот, Союзный договор был на самом деле не более чем ловушкой, которую клан Корвисс устроил для капитана-императора Аматейна. Они с самого начала знали, что его величество не устоит перед соблазном и нарушит тайный протокол о запрете на магию полужизни. Они все продумали. Это их следует благодарить за развал Империи, и тот факт, что обе битвы при Росмере
Стоп, стоп! Я, знаете ли, встречал немало завиральных теорий по поводу Договора и того, что ему предшествовало, но это уже переходит всякие границы! Тамро, откуда вы взяли этот бред? У Дарриона? У Саразина Ламарского?
Н-нет. Я пришел к выводу, что
Тамро, вы оглохли? Я задал вполне конкретный вопросгде вы прочитали то, о чем изволили нам поведать с таким воодушевлением, словно сами все написали? Только не надо вешать мне на уши морскую капусту, я никогда не поверю в мыслителя родом из Лейстеса. Зачем вы вообще выбрались из пиратского гнезда, а, Тамро? Сидели бы там, под боком у отца и старших братьев, они бы обязательно нашли вам какое-нибудь деловедь пираты своих не бросают, хе-хе. Ну так что?
Мне нечего добавить к сказанному, профессор.
Понятно. Вот вам задание, Тамро: завтра в это же время я жду от вас документальных подтверждений тому, что клан Корвисс и в самом деле знал о предстоящем нарушении Договора Семерых и осознанно использовал нарушение в своих целях. Достаточно будет одной строчки, одного слова, но я должен его увидеть завтра. Иначе я задействую правило Трех провалова это ведь будет третий провал, не так ли? и вы вылетите из Университета быстрее, чем ядро вылетает из пушки. Все понятно? Отлично. Теперь продолжим. Итак, Союзный гм кракен вас побери, Тамро итак, Договор Семерых является одним из примеров
~ Подожди!~
Глинн вздрогнул и проснулся.
В библиотеке было очень тихо и темно, горела только одна краффтеровская лампана столе, посреди беспорядочного нагромождения книг, оказавшихся на этот раз совершенно ненужными. Сколько часов он проспал, уткнувшись лбом в раскрытый третий том «Истории морей и суши» Саразина Ламарского? Он подумал: «Чудо, что страницы не помялись» а потом криво улыбнулся и покачал головой. За подпорченную книгу угрожал штраф, но это уже не имело никакого значения, потому что невыполнимое задание профессора Эллекена гарантировало: в самом скором времени в Ниэмарском университете станет на одного студента меньше. Лучше бы он и впрямь снова испортил книгуза это наказывали, но не исключали. Те времена, когда каждый рукописный фолиант ценился на вес звездного огня, давно прошли, хвала Краффтерам и их машинам, в особенности печатным.