Пару раз, за прошедшие несколько часов, пожилая чета перешептывалась между собой, но из моего кресла было невозможно разобрать их слов и, к тому же, они быстро умолкали, не предоставляя мне ни единого шанса уловить хотя бы одно вылетевшее из их уст слово.
Так как спать в комнате умершей мне не хотелось, а диван, на котором я обычно проводила свои ночи, сейчас принадлежал онемевшим гостям, я всю ночь провела в своём кресле. Мой сон был слаб и мне казалось, будто я в любую секунду могу встрепенуться от малейшего шороха, однако в доме повисла гробовая тишина, и я так ни разу за всю ночь не раскрыла своих глаз.
IV
Я проснулась в половину седьмого с незначительной болью в пояснице. За окном, возле безмолвной дороги, уже разлились тёплые лучи утреннего солнца, и казалось, будто ничто в природе не помнило о вчерашнем ненастном вечере.
Так как окна гостиной выходили на запад, эта комната всегда казалась слишком затемненной, поэтому я не сразу поняла, что наступило утро. Встав со своего покачивающегося кресла, я отправилась на кухню, в которую, в отличие от гостиной, по утрам всегда проникали лучи утреннего солнышка, за что я могла благодарить окно, смотрящее на восток. Однако, не смотря на то, что каждое солнечное утро кухню озаряли тонкие, золотистые лучи, она всё равно никогда не наполнялась под завязку благовонным солнечным светом, из-за леса, преграждающего ему путь. Могущественные тополя, впившиеся своими мощными корнями в земную кору, красовались в пятнадцати шагах от дома и, своими грозными силуэтами, закрывали половину положенного кухне света. Я любила сидеть под этими тополями, особенно в период их цветения, когда в воздухе повисали сотни пушинок разных размеров и форм. Серовато-белые в тени и прозрачно-желтые на солнце, они запутывались в волнах моих густых каштановых волос, ненавязчиво прилипали к одежде, оставались между страниц моих любимых книг, чтобы я случайно находила их дождливыми осенними вечерами или холодными зимними рассветами. Я любила эти тополя, их величественность и лёгкий пух
Проходя мимо онемевшей пары, сидящей в том же положении, в котором я оставляла их засыпая, я хотела сказать «доброе утро», но оно таковым не являлось, поэтому я лишь предложила им позавтракать. Элизабет отклонила предложение, чеканно сказав, что часам ранее она с мужем уже позавтракали. Её же муж, имя которого для меня так и осталось тайной, при этом не проронил ни слова. Если бы я не была свидетелем его вчерашнего перешептывания с женой, я бы всерьез задумалась о том, что он нем.
И всё же я посчитала странным тот факт, что не услышала их передвижения по комнате, ведь, как мне казалось, этой ночью я спала достаточно чутко. Но Элизабет перебила мои мысли, не дав забраться необоснованным подозрениям вглубь моей невыспавшейся души. Женщина сообщила, что похороны состоятся уже через два часа. На мой вопрос о том, кто будет присутствовать, последовал короткий ответ:
Нас будет трое и священнослужитель.
Я бы возразила, если бы знала о каких-либо друзьях умершей, которые хотели бы присутствовать на её похоронах, но таковых я не знала даже среди соседей, потому молча согласилась. Нет, знакомые у моей тетки, безусловно, были, но это были лишь знакомыене друзья. И если родная дочь умершей не захотела никого из них приглашать, я не намеревалась ей в этом препятствовать. Я вообще ничего не понимала в похоронах и во всём том, что с этим связано, так как ни разу в жизни еще не сталкивалась с данным процессом. Наверное, именно поэтому всё, что в данной ситуации делала эта пара, мне казалось правильным или, как минимум, приемлемым.
Я уже хотела войти на кухню, когда в одном из продолговатых витражных окон, расположенных по бокам от входной двери, заметила движение. Я знала, что это разносит утреннюю прессу мальчишка-почтальон, который устроился на летнюю подработку в помощь своей старухе. Он всегда начинает свою работу ни свет ни заря, чтобы поскорее покончить с прессой и оказаться дома наедине с сытным завтраком.
Изменив свой маршрут, я вышла на крыльцо. Хоть день и обещал быть тёплым, всё же утро было достаточно прохладным. Пройдя по газону, устланному густой росой, я пересекла черту массивной тени, которую отбрасывал дом, выкрашенный в серо-зеленый цвет, и дотронулась до почтового ящика, освещенного золотистыми лучами утреннего солнца. Взяв в руки прессу, я обернулась и, зажмурившись, посмотрела на солнце, которое медленно всплывало над крышей старого дома, не позволяя кривым ветвям деревьев зацепиться за своё золотистое одеяние и замедлить его ход.
Снова войдя в полосу тени, незаметно сдающую свои рубежи, я почувствовала прохладу, и мурашки, судорожно пробегающие по моей теплой коже, заставили меня ускорить шаг.
Еще не дойдя до порога дома, я раскрыла конверт, в котором должны были находиться результаты последнего экзамена для поступления в университет. В нем не было ожидаемых и так прежде желаемых восьмидесяти пяти балловв нем были все восемьдесят девять. С такими баллами я гарантированно могла поступить в любой университет страны на подходящую мне специальность.
Закрыв за собой дверь и сняв резиновые шлёпанцы, я отправилась на кухню, посмотрев в сторону немых гостей, которые даже взглядом не повели в мою сторону. Залив сухой завтрак молоком, я села на стул, подобрав под себя ноги и поставив подбородок на колени. Потирая замерзшие от утренней росы пальцы ног, я начала рассматривать уже знакомый результат прохождения экзамена. Спустя минуту я, средним пальцем правой руки, отодвинула документ на середину стола и поставила на его место глубокую белую тарелку с завтраком.
Тщательно пережевывая пищу, я смотрела на лежавшую передо мной бумагу. Закончив завтрак и вымыв посуду, я вложила обратно в конверт документ, уже не имевший для меня никакого значения, и положила его рядом с двумя идентичными ему, белоснежными прямоугольниками, которые также были заполнены уже бесполезной для меня информацией.
Я хотела отправиться в гостиную, но остановилась, чтобы еще немного насладиться лучами, играющими в кронах тополей. Неожиданно я словила себя на мысли о том, что возвращаться в тёмную гостиную к людям, которые буквально окаменели над стоящим посреди комнаты гробом, мне не хочется. Более тогоменя напрягала их неизменная поза. Но самое отталкивающее, что могло бы вызвать во мне даже страх, если бы я только была слабонервнойэто то, что эти люди застыли над гробом не от горя утраты, ни от боли и скорби, а от ожидания. Они словно дожидались того часа, когда можно будет избавиться от содержимого этого ящика и, сев в обтянутые кожей сиденья своих серебристых автомобилей, с легкой душой, наконец смогут умчаться за сотни километров от оторванного ото всего мира города.
V
Процесс погребения прошел достаточно быстро. Священник, внешность которого больше походила на сторонника культуры хиппи, нежели на церковного служителя, быстро проговорил несколько кратких молебнов и призвал двух наемных работников засыпать могилу. Мне почему-то казалось, что гроб откроют хотя бы на пять минут, для возможности попрощаться с умершей, но его просто опустили в яму и засыпали рыхлой землей. Прощальных слов так и не прозвучало, и мне впервые за прошедшие сутки по-настоящему стало грустно. Элизабет с мужем поспешили уйти сразу после священника, я же решила остаться, сказав, что приду домой чуть позже.
Было девять часов солнечного утра, и я стояла на старом кладбище, которое располагалось примерно в двухстах метрах к югу от нашего дома. Слушая переливы птичьих голосов в лесу, на краю которого разместилась свежая могила, я думала о том, что благодаря отсутствию соседей с южной стороны, из окна комнаты умершей можно будет видеть её надгробие.
Кладбище было заброшенона нем давно не хоронили местных жителей. Беспризорные и искаженные временем надгробия сильно обветшали. От дождей и ветра их защищали лишь многослойные покрытия мха и опавших листьев. Я никогда не приходила сюда, хотя мой дом находился в непосредственной близости от этого места, поэтому изучить резные надписи на древних надгробиях мне еще только предстоялоя собиралась часто посещать могилу умершей, чего, очевидно, не думала делать её дочь. Осмотревшись, я насчитала около двадцати могил, не учитывая тех, которые остались без надгробий. Идя сюда сегодня утром, я спросила у Элизабет о том, как ей удалось договориться с городскими властями о похоронах на заброшенном кладбище. Оказалось, что здесь похоронена вся ветвь рода Таммов, не считая оставшихся в живых её и меня, поэтому договориться о захоронении на родовом кладбище было несложно. Меня зацепила эта информация. Не понимая, почему тётка не рассказала мне о том, что у моего семейства есть родовое кладбище, я спросила у единственной, кто мог утолить моё любопытство, но в ответ я услышала лишь краткое «не знаю», которое не могло меня не разочаровать.
В детстве моя опекунша запрещала ходить на это кладбище, что было вполне логичномне и самой не хотелось гулять в подобном месте. Хоть кладбище и не было ограждено никаким, даже анахроническим забором, я всегда неосознанно обходила его стороной. И не только я. Ни разу за всю свою жизнь в этом городе я не увидела ни единой живой души, посетившей хотя бы единожды одну из могил.
Возвратившись домой, я застала пожилую чету ожидающей меня на пороге. Их ровная осанка была настолько идеальна, что казалась даже неестественной. Только сейчас, подходя к дому и смотря на этих людей, я поняла, что всё в них какое-то искусственное, будто они были выплавлены из пластмасса. Если раньше я не до конца понимала, что именно меня в них отталкивает, то сейчас, осознав, что причиной является их искусственность, мне стало откровенно не по себе. Поэтому, когда я узнала, что они собираются уехать прямо сейчас, я с облегчением выдохнула, так как понимала, что еще одна ночь под одной крышей с неприятной для меня парой далась бы мне с большим трудом. Однако я всё же удивилась, хотя и не подала вид, тому, что они уезжают так быстродо этого мне почему-то казалось, что эта странная чета пробудет в городе минимум еще одну ночь.
Когда я сказала о том, что в этом году я не собираюсь поступать в университет и остаюсь в городе, мне на мгновение показалось, что на лицах пожилых людей появилось облегчение. Позже, в разговоре, в котором участвовала только я и Элизабет, выяснилось, что дом, который, как я думала, что она захочет продать, двоюродная сестра решила оставить мне. Я смогла объяснить это себе только тем, что пара достаточно обеспечена и не нуждается в тех копейках, которых стоил этот ветхий сарай. Да и кто захочет покупать трухлявый дом на краю забытого всеми хутора? Так пара избавилась от лишних хлопот, связанных с этим городом, в то же время сделав мне большую услугу, позволяя бесплатно продолжать жить в никому не нужном, кроме меня, жилище.
Закрыв за собой дверь, я еще с минуту наблюдала через витражные окна прихожей, как два серебристых рено уезжают в неизвестном мне направлении. Прошедшие сутки и вправду стали для меня тем самым разрушительным вихрем, после которого нужно заново учиться жить. Еще вчера я надеялась на то, что смогу приезжать сюда на каникулы, проводить здесь каждое лето и наслаждаться тополиным пухом, и вчера же я потеряла последнюю нить, которая могла бы оправдать моё возвращение в этот город. Закопав эту нить в двухстах метрах от дома, я окончательно решила остаться в этом городе, чтобы больше не искать причин для своего возвращения сюда. Не то чтобы я была привязана к городуя просто любила местность, в которой он располагался. Вековой лес, крутые овраги, извивающиеся реки, глубокие озёра, мощные ливни, густые туманы, золотые рассветы, алые закатыя хотела прожить среди всего этого всю свою жизнь, даже если в её конце меня похоронит неизвестный мне человек, на давно заброшенном родовом кладбище.
VI
Двадцать девятое сентября. Я проснулась в девять утра, когда солнце за окном уже прогнало с газона отбрасываемую домом тень. Прошло почти три месяца с того дня, когда я окончательно решила остаться в этом городе, в этом доме, в этой комнате. Первые две недели я целиком провела в лесу, возвращаясь домой только на ночь. Лето и весь сентябрь выдались на редкость солнечнымиредкие грибные дожди быстро заканчивались, что позволяло мне полностью отдаться природе, не испытывая дискомфорта.
Возможно, я провела бы в полном уединении еще много дней, если бы однажды не наткнулась на пустоту в холодильнике. Последние запасы в виде консервов и сухарей закончились.
Однажды, пересчитав деньги на продукты, которые всегда лежали в жестяной банке на кухне, я отправилась в город, чтобы вновь забить холодильник до отвала и днями пропадать в лесу. Собирая осенние, лесные ягоды, дикие яблоки и беря с собой рюкзак со скромными закусками, я никогда не оставалась голодна. Приходя домой, я обжаривала найденные днем грибы, которыми в это время года был полон лес. В этом году в лесу грибов было так много, что я просто проходила мимо грибниц, не желая перегружать свой рюкзак.
Уже возвращаясь домой из супермаркета, я встретила мальчишку-почтальона, который этим летом прибежал к моему крыльцу, чтобы сообщить о фатальном обмороке моей тётки. Он также ходил за покупками и, заметив меня, предложил погрузить мои сумки в корзину, которая располагалась на руле его велосипеда. Я приняла предложение с условием, что велосипед буду катить сама.
Разместив пакеты с покупками равномерно по всему велосипедувсе наши запасы не вместились в одну корзинумы отправились в сторону нашей улицы. Мальчик рассказывал о школе и о престарелой матери, заболевшей еще весной, но уже идущей на поправку, за которой он всё это время присматривал, когда я вдруг услышала странное скуление. Остановившись, я начала прислушиваться, и мальчишка замер вместе со мной. Возле забора старого здания бывшего магазина завывал мокрый, рыжий, с белой грудкой и лапками, кот. По его жалкому виду было заметно, что он беспризорныйтощий как доска, он застрял правой лапой в искореженной консервной банке и не мог из нее выбраться, из-за чего насквозь промок под недавно прошедшим грибным дождём. Я высвободила бедное животное, забрала его с собой и в этот же день отправилась к ветеринару. Рана кота оказалась незначительной, и я узнала, что спасла годовалую особь мужского пола породы Рагамаффин, которая в дословном переводе весьма символично звучит как «оборванец». Думаю, не стоит обсуждать мою фантазию, ведь кличка кота сама вертелась на языкея назвала его Маффин и окончательно решила оставить его себе.
Появившееся рядом живое существо вначале внесло некое разнообразие в мою жизнь отшельника, но вскоре всё снова встало на свои местая пропадала в лесу, а кот опять был предоставлен самому себе. Мы встречались только вечером на пороге дома и утром на кухне. Откормленный, вымытый, вычесанный, пушистый, с красующимся на шее тонким ошейником от блох, он оказался очень внушительным. Спустя месяц со дня нашей встречи, он выглядел по-настоящему царственно. В голове не укладывалось, как такой породистый, красивый кот вдруг стал никому не нужным и оказался на задворках всеми забытого городка. Не смотря на особенности своей породы, Маффин всё же стал замечательным охотником на мышей, которые начали заводиться в полупустом доме. Возможно, именно благодаря вовремя развившимся охотничьим инстинктам, он и смог выжить до встречи со мной.
Однажды ночью, в начале августа, я проснулась от света фар грузовой машины, случайно проникнувших в гостиную и скользнувших по моему лицу. Я подошла к окну и начала наблюдать за тем, как в заброшенный дом через дорогу, который находился напротив дома моей старухи-соседки справа, начали вносить мебель. Всю ночь возле моих окон шумели и проезжали какие-то машины, не давая мне нормально выспаться, и уже утром я узнала, что дом, который походил скорее на разваливающийся курятник, нежели на семейный очаг, купила весьма необычная семья. Моими соседями оказались очень общительные люди, которые, как оказалось, предпочитали знакомиться с утра пораньше.
Обычно я просыпалась в шесть часов и уже в половину седьмого выходила из дома, чтобы в очередной раз пропасть в лесу, но из-за шумной ночи я проспала на час дольше. Выйдя на крыльцо в восемь часов с твердым намерением закрыть входную дверь и отправиться по протоптанной тропинке за дом, я увидела входящих в мой двор людей разного возраста, биографию которых, в течение следующих двух часов, мне пришлось узнать в мельчайших подробностях.
Семидесятилетняя Лидия была бывшей стюардессой. Больше сорока лет назад она вышла замуж за человека, который был родом из этого города. Именно поэтому, узнав о своей болезни, она решила приехать на родину покойного мужа, чтобы на природе лечение пошло лучше. Её тридцатисемилетний сын Энтони был египтологом, но переехав, для того, чтобы присматривать за старой матерью, смог получить лишь место охранника в детском саду. Тридцати шести летняя невестка старушки, жена ЭнтониМэнди, смогла выбить место флориста. Еще женщину сопровождал внук от старшего сына, погибшего в авиакатастрофе десять лет назад, двадцатипятилетний Макс, на тот момент еще не нашедший места работы, но уже спустя три дня устроившийся барменом в одном из двух частных заведений.