Своих последователей он назвал заудуньяни «племя истины».
Но теперь появилась новая опасность. Пока заудуньяни становилось все больше, росло и недовольство Великих Имен. Многие считали, что следовать воле живого пророка, а не заветам давно умершего это уж слишком. Икурей Конфас возглавил ортодоксов тех Людей Бивня, кто отвергал Келлхуса и его обновленный айнритизм. Даже Пройас чувствовал беспокойство.
Консульт тоже следил за Келлхусом с возрастающей тревогой. В суете после взятия Карасканда Сарцелл вместе с несколькими собратьями-оборотнями попытался убить пророка и чуть было не преуспел. Понимая, что это может пригодиться в дальнейшем, Келлхус сохранил одну из отсеченных голов убийц.
Вскоре после покушения с Келлхусом наконец связался агент его отца кишаурим, убежавший от Багряных Шпилей. Он сказал, что Келлхус следует Кратчайшим Путем и скоро поймет нечто, именуемое Тысячекратной Мыслью. Келлхус хотел задать бесчисленное количество вопросов, но было слишком поздно появились Багряные Шпили. Чтобы не рисковать своим положением в их глазах, Келлхус отсек вестнику голову.
Когда падираджа запер Священное воинство в Карасканде, ситуация усугубилась. По словам Конфаса и ортодоксов, Господь покарал Людей Бивня, потому что они пошли за лжепророком. Чтобы отвести эту угрозу, Келлхус замыслил убийство Конфаса и Сарцелла. Это ему не удалось, но погиб генерал Мартем, ближайший советник Конфаса.
Перед Келлхусом встала почти неразрешимая проблема. Священное воинство голодало, заудуньяни и ортодоксы были на пороге открытой войны, а падираджа продолжал штурмовать Карасканд. Впервые Келлхус столкнулся с обстоятельствами, которые оказались сильнее его. Он видел единственный способ сплотить Священное воинство под своим началом: позволить Людям Бивня обвинить его и Серве в надежде на то, что Найюр, движимый местью за Серве, спасет его. Только драматическое событие и последующее оправдание помогут одолеть ортодоксов.
Он должен совершить прыжок веры.
Серве была казнена, и Келлхуса привязали к ее нагому трупу. Затем его распяли на железном обруче и повесили на дереве, оставив долго умирать под лучами солнца. Видения Не-бога преследовали его, мертвая тяжесть Серве давила на него. Он никогда не испытывал таких мучений
Впервые в жизни Анасуримбор Келлхус заплакал.
Ахкеймион явился к нему в дикой ярости из-за Эсменет. Келлхус рассказал ему о шпионах-оборотнях и о своем видении грядущего Апокалипсиса.
Затем чудесным образом его сняли с креста, и он понял, что Священное воинство теперь полностью принадлежит ему, что у него есть и пыл, и уверенность для победы над падираджей.
Стоя перед возбужденной толпой, он познал Тысячекратную Мысль.
Тысячекратная мысль
Последний бросок
Глава 1. Карасканд
Сердце мое иссыхает, а разум сопротивляется. Причины я отчаянно ищу причины. Мне кажется, что каждое написанное слово написано стыдом.
Ранняя весна, 4112 год Бивня, Энатпанея
В жизни Ахкеймиона были такие времена, когда будущее складывалось из привычного, подчинялось жесткому ритму ежедневного рыбацкого труда в тени отца. Поутру болели пальцы, днем ныла спина. Рыба сверкала серебром под лучами солнца. Завтра становилось сегодня, сегодня становилось вчера, и время напоминало промываемый золотоносный песок, когда на свету всегда появляется одно и то же. Ахкеймион ожидал лишь того, что уже переживал, готовился только к тому, что уже случалось. Будущее было порабощено прошлым. Менялись только его руки они росли.
Но теперь
Задыхаясь, Ахкеймион шел по саду, разбитому на крыше дома Пройаса. Ночное небо было ясным. На черном фоне мерцали созвездия: на востоке вставала Урорис, к западу нисходил Цеп. Вдалеке виднелись холмы Чаши смутные синеватые контуры, усыпанные точками далеких факелов. С улиц доносились крики и восклицания, одновременно и печальные, и полные пьянящей радости.
Вопреки всему Люди Бивня победили язычников. Карасканд снова стал великим айнритийским городом.
Ахкеймион протиснулся сквозь ограду из можжевельника, зацепившись рубахой за колючие ветви. Сад почти погиб, его разорили и перекопали в разгар голода. Ахкеймион перешагнул через пересохшую канаву, потоптался вокруг, приминая пыльную траву. Опустился на колени, переводя дух.
Рыбы больше нет. Его ладони не кровоточили, когда он поутру сжимал кулаки. И будущее вырвалось на свободу.
Я, прошептал он сквозь стиснутые зубы, адепт Завета.
Адепты Завета. Когда же в последний раз он связывался с ними? Поскольку он путешествовал, он должен был сам поддерживать контакт. То, что Ахкеймион так долго не говорил с ними, могут счесть необъяснимым проступком. Могут подумать, что он безумен. Могут потребовать от него невозможного. И тогда завтра
И опять это «завтра».
Он закрыл глаза и нараспев произнес первые слова. Когда он поднял веки, его глаза горели, бледным светом освещая его колени. Тени травинок расчертили землю, и сквозь их решетку карабкался жучок, в безумном страхе убегая от колдовства. Ахкеймион продолжал говорить, его душа подчинялась звукам и наполняла дыханием жизни Абстракции мысли, которые не принадлежали ему, и смыслы, привязывающие слова к их корням. Потом земля как будто провалилась, и «здесь» было уже не здесь: все окружающее изменилось. Жучок, трава, сам Карасканд исчезли.
Ахкеймион вкусил сырой воздух Атьерса великой цитадели школы Завета чужими губами
«Наутцера».
От запаха соли и гнили к горлу подступила тошнота. Шум прибоя. Черные воды колыхались под темным небом. Чайки призраками парили вдалеке.
«Нет только не здесь».
Он слишком хорошо знал это место, и от ужаса у него подвело живот. Он закашлялся от вони, закрыл рот и нос, повернулся к стенам Ахкеймион стоял на верхней площадке деревянного помоста. Насколько хватало взгляда, повсюду висели тела.
Даглиаш.
От основания стены до зубчатого верха, повсюду на той стороне, где крепость выходила к морю, были приколочены тысячи тел. Вот светловолосый воин, убитый в расцвете сил, вот ребенок, пронзенный через рот, как трофей. Все они были опутаны рыболовными сетями для того, решил Ахкеймион, чтобы части разлагающихся трупов не отваливались. Сети провисали, наполняясь костями и распавшимися останками. Бесчисленные чайки и вороны, даже несколько бакланов кружились над жуткой мешаниной; эту картину он помнил лучше всего.
Ахкеймиону то место снилось много раз. Стена мертвых, где Сесватха, схваченный после падения Трайсе, был распят к вящей славе Консульта.
Перед взором Ахкеймиона возник распятый Наутцера. Его руки и ноги были пробиты гвоздями. Он был наг, если не считать Ошейника Боли на его шее. Он почти впал в беспамятство.
Ахкеймион стиснул трясущиеся руки так, что кровь отлила от пальцев. Даглиаш некогда был большой сторожевой крепостью, защищавшей пустоши Агонгореи до самого Голготтерата. Ее башни стерегли стойкие аорсийские мужи. А теперь она была лишь остановкой на пути к концу света. Аорси погибла, ее народ вымер, а великие города Куниюрии лежали как пустые скорлупки. Нелюди бежали в свои горные крепости, а последние оплоты норсирайских народов Эамнор и Акксерсия сражались за жизнь.
Три года прошло со времени пришествия Не-бога. Ахкеймион чувствовал его тень, нависающую над горизонтом. Ощущение рока.
Порыв ветра обдал его холодом.
«Наутцера, это я!..»
Душераздирающий вопль перебил Ахкеймиона. Он знал, что ему ничто не может навредить, но все же пригнулся и посмотрел, откуда донесся крик. Вцепился в окровавленное дерево.
На противоположном конце помоста у стены над мечущейся тенью склонился башраг. Его огромное тело усеивали волосатые бородавки размером с кулак. Два подобия лица гримасничали, уместившись на широких щеках. Каждая нога твари представляла собой три конечности, слитые воедино, каждая рука состояла из трех рук. Башраг неожиданно выпрямился и поднял вверх длинный как копье штырь, на котором болтался человек. Мгновение несчастный брыкался, как вынутый из ванночки ребенок, пока башраг не припечатал его к стене с трупами. Схватив огромный молот, тварь стала забивать штырь, выискивая невидимый паз. Воздух снова огласили вопли.
Оцепенев, Ахкеймион смотрел, как башраг поднес второй штырь к животу жертвы. Вопль превратился в душераздирающий вой. Затем на колдуна пала тень.
Страдания, сказал голос глубокий и близкий, словно прошептал в самое ухо.
Резкий внезапный вздох и совершенно неуместный здесь вкус теплого воздуха Карасканда.
На мгновение Напев сбился Ахкеймион вспомнил об истинном положении вещей в мире и увидел очертания Бычьего холма, обрамленного созвездиями. И тут над ним встал сам Мекеретриг. Он глядел на Наутцеру, еще живого, висевшего среди разинутых ртов и агонизирующих тел.
Страдания и разложение, продолжал нелюдь гулким голосом. И кому придет в голову, Сесватха, что в этих словах можно найти спасение?
Мекеретриг стоял в странной, нарочитой позе, присущей нелюдям-инхороям: сцепив руки за спиной и прижав их к пояснице. На нем были одежды из прозрачного черного дамаста, а сверху кольчуга из нимиля. Концы металлических цепочек спускались до земли по складкам его платья.
Спасение выдохнул Наутцера голосом Сесватхи. Он поднял распухшие глаза на нелюдского князя. Неужели дело зашло так далеко, Кетьингира? Неужели ты помнишь так мало?
Прекрасное лицо нелюдя на миг исказил ужас. Зрачки сжались в точки, подобные остриям игл дикобраза. После тысячелетних занятий колдовством этот квуйя носил Метку, и она была куда глубже, чем у любого адепта, как цвет индиго на фоне воды. Несмотря на сверхъестественную красоту и фарфоровую белизну кожи, лицо его казалось пораженным проказой и увядшим, словно угли, некогда полные огня, а теперь потухшие. Говорят, некоторые квуйя помечены так глубоко, что вблизи хоры покрываются солью.
Помню? отозвался Мекеретриг, взмахнув рукой в жесте одновременно жалком и величественном. Но ведь я возвел такую стену
Словно подчеркивая его слова, луч солнца упал на стену и окрасил тела мертвых алым.
Мерзость, плюнул Наутцера.
Сети вокруг пригвожденных тел затрепетали. Справа, где стена изгибалась, раскачивалась взад-вперед мертвая рука, словно махала невидимым кораблям.
Как и все монументы и памятники, ответил Мекеретриг, касаясь подбородком правого плеча, что у нелюдей было знаком согласия. Что они такое, если не протезы, говорящие о нашей беспомощности и немощи? Я могу жить вечно. Но увы все, чем я живу, смертно. И твои мучения, Сесватха, есть мое спасение.
Нет, Кетьингира.
Усталость в голосе Сесватхи наполнила душу Ахкеймиона страданием, слезы выступили на глазах. Его тело помнило этот сон.
Все не так, продолжал Сесватха. Я читал древние хроники. Я изучал письмена, вырезанные в Высоких Белых Чертогах до того, как Кельмомас приказал разбить твои изображения. Ты был велик. Ты был среди тех, кто взрастил нас, кто сделал норсирайцев первыми среди племен людей. Ты не был таким, мой князь. Ты никогда не был таким!
И снова странный жест, неестественный кивок в сторону. Одинокая слеза пробежала по щеке.
В том-то и дело, Сесватха. В том-то и дело
Когда угасает нежность, раскрывается рана. В этой простой реальности вся трагедия и страшная истина бытия нелюдей. Мекеретриг прожил сотни человеческих жизней даже больше. Каково же это, думал Ахкеймион, когда все воспоминания и прикосновение возлюбленной, и тихий плач ребенка вытесняются накопившимся страданием, ужасом и ненавистью? Чтобы понять душу нелюдя, некогда писал философ Готагга, нужно всего лишь обнажить спину старого непокорного раба. Шрамы. Шрамы поверх шрамов. Вот отчего они безумны. Все.
Я все время меняюсь, продолжал Мекеретриг. Я делаю то, что мне ненавистно. Я бичую свое сердце, чтобы помнить! Ты понимаешь, что это значит? Вы мои дети!
Должен быть иной путь, прошептал Наутцера.
Нелюдь склонил безволосую голову, как сын, охваченный раскаянием перед лицом отца.
Я меняюсь Когда он поднял глаза, на его щеках блестели слезы. Другого пути нет.
Наутцера вывернулся на гвоздях, прибивших к стене его руки, и закричал от боли:
Тогда убей меня! Убей, и покончим с этим!
Но ты же знаешь, Сесватха.
Что? Что я знаю?
Знаешь, где спрятано Копье-Цапля.
Наутцера уставился на него. Глаза его округлились от ужаса, он стиснул зубы от боли.
Если бы я знал, это ты сейчас был бы в оковах, а я терзал бы тебя!
Мекеретриг дал ему пощечину с такой силой, что Ахкеймион подпрыгнул. Капли крови забрызгали оскверненную стену.
Я выпотрошу тебя, проскрежетал нелюдь. Хоть я и люблю тебя, я выверну твою душу наизнанку! Я освобожу тебя от ложного представления о «человеке» и выпущу зверя бездушного зверя! Этот воющий зверь откроет истину всех вещей И ты расскажешь мне!
Наутцера закашлялся, захлебываясь кровью.
А я, Сесватха я запомню!
Ахкеймион увидел, как нелюдь стиснул зубы. Глаза Мекеретрига сверкнули, как острые солнечные лучи. Вокруг его пальцев появились пылающие оранжевые кольца кипящего света. Ахкеймион тут же узнал Напев квуйский вариант Лигатуры Тауа. Мекеретриг охватил лоб Сесватхи огнедышащими ладонями, словно пилой впиваясь в его тело и душу.
Наутцера взвыл диким голосом.
Тс-с, прошептал Мекеретриг, стискивая скулы старого колдуна. Он стер слезы большим пальцем. Тихо, дитя
Наутцера мог только часто дышать и содрогаться в конвульсиях.
Пожалуйста, сказал нелюдь, пожалуйста, не плачь
И тут Ахкеймион взревел:
Наутцера!
Он не мог смотреть на это, только не опять, только не после Багряных Шпилей!
Это сон, Наутцера! Это сон!
Великий Даглиаш онемел. Чайки и вороны взлетели и зависли в воздухе. Мертвые безучастно глядели на море.
Наутцера отвернулся от ладони Мекеретрига и посмотрел на Ахкеймиона, тяжело дыша в ледяном воздухе.
Но ты же мертв, прошептал он.
Нет, ответил Ахкеймион. Я выжил.
Исчезли помосты и стена, смрад разложения и пронзительные крики птиц-падальщиков. Исчез Мекеретриг. Ахкеймион стоял в пустоте, не в силах вздохнуть, не веря в реальность такой перемены.
«Как ты остался в живых? кричал в его мозгу Наутцера. Нам сказали, что тебя захватили Шпили!»
«Я»
«Ахкеймион? Акка? Ты цел?»
Почему он казался себе таким маленьким? У него были причины скрывать правду.
«Я я»
«Где ты? Мы пошлем за тобой кого-нибудь. Все сделаем как надо. Месть будет неотвратимой».
Забота? Сострадание к нему?
«Н-нет, Наутцера Нет, ты не понимаешь»
«С моим братом поступили подло. Что еще я должен понимать?»
На один сумасшедший миг он ощутил себя невесомым.
«Я солгал тебе».
Долгое мрачное молчание, наполненное всем, что не высказано.
«Лгал? Ты хочешь сказать, что Шпили тебя не похищали?»
«Нет То есть да, они похитили меня! И я действительно сбежал»
В его голове пронеслись видения безумных дней в Иотии. Ослепление Ксинема. Кукла Вати, божественное проявление Гнозиса. Он вспомнил крики людей.
«Да! Ты правильно поступил, Ахкеймион. Это должно быть на века занесено в наши летописи. Но при чем тут ложь?»
«При том Тело Ахкеймиона в Карасканде сглотнуло ком в горле. Есть еще одно То, что я скрыл от тебя и остальных».
«Что же?»
«Анасуримбор вернулся».
Снова долгое молчание, странное, как будто изучающее.
«Что ты сказал?»
«Предвестник явился, Наутцера. Мир на краю пропасти».
Мир на краю пропасти.
Любые слова, повторенные много раз даже такие, теряют смысл. Именно поэтому, как понимал Ахкеймион, Сесватха наградил своих последователей проклятием отпечатком собственной истерзанной души. Но сейчас, признаваясь во всем Наутцере, колдун произнес эту фразу как в первый раз.
Возможно, он просто не подразумевал такого смысла. Определенно нет.
Наутцера был слишком ошеломлен, чтобы разгневаться, услышав признание в предательстве. В его Ином Голосе звучала тревожащая пустота, почти безучастность. Только потом Ахкеймион понял, что старик ужаснулся, как сам он несколько месяцев назад; что он напуган, поскольку оказался перед лицом событий, слишком грандиозных для него.
Мир на краю пропасти.
Ахкеймион принялся описывать свою первую встречу с Келлхусом под стенами Момемна, когда Пройас попросил его присмотреться к скюльвенду Найюру. Он отметил ум Келлхуса и даже в качестве доказательства его интеллекта постарался объяснить усовершенствования, которые тот внес в логику Айенсиса. Он поведал о неуклонном восхождении Келлхуса к власти над Священным воинством, используя и собственные впечатления, и рассказы Пройаса. Наутцера уже знал видимо, от своих шпионов, близких к императорскому двору, что среди Людей Бивня выдвинулся некий человек, называющий себя пророком. Но пока эти сведения дошли до Атьерса, имя «Анасуримбор» превратилось в «Насурий», и на пророка не обратили внимания, сочтя его очередным ловким фанатиком.