Сара БергманПарадиз
Часть 1
Да выйдет Афродита из волн морских. Рожденная из крови и семени Урана, восстанет из белой пены. И пойдет по этому миру в поисках любви. Любви среди людей
1
Лё-оля Лё-оля
Звонкое эхо подхватило крик, раздробило его, размножило и пронесло над морем, смешивая с шепотом сосен и шумом набегающих волн.
Вылеза-ай! Давай позаго-ра-а-ем! кричал с берега Пашка.
Не хо-чу-у! Над желтым колышущимся на волнах матрасом взметнулась узкая, еще больше истончившаяся в режущих глаза солнечных бликах, рука. Белые, неподвластные загару пальцы раскинулись веером, пропуская и ловя горячие лучи. Не хо-чу-у! и высокий переливчатый голос прозвенел над вялой водной гладью.
Матрас качнулся: вздыбил свой край, опал и снова легко затрепетал в тихих волнах.
Лёлька, пошли загорать! крикнул Сашка. Но в ответ раздался только звонкий смех. А я говорю: пошли! взметнул он ввысь вопль и бросился в воду.
Голое молодое тело на мгновение мелькнуло в узкой кромке солнечного берега, отделяющей лесную тень от водной глади. Брызги окатили загорелые мальчишечьи плечи и ноги, жар раскаленного солнцем тела вспыхнул от кажущейся ледяной воды, вырвав из горла короткий вскрик и быстрый взбивчивый смех.
После чего сильные руки резкими крепкими взмахами рассекли слабую волну. Согревая тело, не давая сковать его короткому обманчивому холоду.
Девушка на матрасе на мгновение приподняла голову, скосив глаза под темными очками, переливчато засмеялась и откинулась назад. Водная гладь, взбаламученная пловцом, заколыхала резиновое надувное тело матраца: тот забился, заплясал, не даваясь в руки. Но парень уже ухватился за край, подтянулся, повиснув на борту, обдал тонкие горячие икры девушки ледяными брызгами.
Та взвизгнула, поджимая ноги, матрас изогнулсяпод поясницу плеснуло обжигающе-холодной волной.
Поплыли на берег!
Но худенькие коленки упрямо расслабились, и девушка растянулась, откинув голову. Выжженные белесые волосы разметались по желтой резиновой шкуре.
Не хочу, вода холодная, в капризной неге прошептала она, не хочу в воду.
Узкая бледная рука прошлась по кромке надувного челна, погладила его выпуклый горячий край, и между тонких, высушенных на солнце, потрескавшихся губ высунулся кончик языка. Оставляя капельку моментально высыхающей влаги на горячей коже.
Давай, я тебя отвезу. Сашка легко соскользнул, оставив темный влажный след на резине, подхватил недоверчивый, увертливый край матраса и принялся грести к берегу. Таща за собой покачивающийся на волнах ярко-желтый баркас.
Девушка уже окончательно проснулась, сбросила вялую дремоту. Приподнялась на локтях, глядя на пустынный берег. Сквозь защитную муть темных очков, закрывающих половину лица, окинула взглядом бухту.
Никого. Только узкий каменистый берег, упирающийся в короткие серые утесы. Поросшие стрекочущими на слабом ветру соснами. Да шуршащая кромка моря: мягко накатывающие и отступающие волны. Темная полоса мокрой гальки. Белая полоса раскаленной на солнце.
На мгновение глаза ее задержались на единственном человеке на вытянутом иссушенном берегу. Обнаженный юноша, по-мальчишески худой и по-южному загорелый, расстилал толстые белые полотенца. Жаркое крымское солнце вызолачивало выступающие лопатки.
А-а! и с коротким взвизгом девушка перекувыркнулась через борт матраса.
Уже у самого берега.
Желтое тело брошенного надувного друга обиженно забилось в поднятой волне, вздыбилось и заметалось, вырвавшись из Сашкиной руки.
А-а! еще звонче вскрикнула Лёля, выныривая из воды. Без очков, которые она сжимала в кулаке, с потемневшими волосами. От холода тело ее покрылось гусиной кожей, дрожь прошла от плеч до пальцев ног, которые нещадно колола галька.
Девушка с визгом побежала к берегу, высоко задирая худые колени. А море не хотело отпускать ее нежное юное тело, держало за ноги, хватало щиколотки, тормозило, замедляло шаг. Тучи брызг окатывали ее, взметываясь в небесную синь.
Солнечные лучи и зелень сосен отражалась в искрящихся брызгах: если смотреть от водызеленых, если от скалзолотисто-желтых.
Лёля тяжело, судорожно выбиралась из воды, оступаясь, боязливо поджимая ноги на колких камнях.
Сашка бросился догонять, волоча забытого желтого гиганта, который висел в воздухе, поднятый упрямой рукой, бил подушкой о волны, вырывался и негодовал.
Но парень, не слушая возражений, выволок его на жаркий берег, бросил на раскаленную гальку и вышел следом. Весь в блестящих соленых брызгах.
Теплое ласковое море, отпустив их тела, будто еще успокоилось, замерло. И волны совсем стихли, едва-едва облизывая колкий берег.
А-а ступив на белые, раскаленные солнцем камни, вскрикнула Лёля. Подпрыгнула, поджала ногу, боязливо пряча узкую детскую ступню с синеватыми жилками, как горячо! обжигая босые пятки, добежала и с разбега упала на расстеленное махровое полотенце. Но и оно, всего за несколько минут успев прогреться, обожгло нежную, почти голубовато-бледную кожу.
Солнце на ее теле вызолотило веснушки: на носу, щеках, руках, на бледной маленькой груди, животе. Ресницы выгорели и стали почти прозрачными. На мгновение девушка приоткрыла светло-серые, почти лишенные цвета глаза. В которых не отражалось ничего, кроме счастья, моря и солнца.
Она снова облизала бледные губы и протянула:
Я хочу есть, лежа на спине, распластавшись на белом полотенце. И тело ее с побелевшими, искрящими на солнце волосками начало стремительно высыхать. Его почти не тронул загар, и на молочной бледности выделялись только золотые веснушки и темные матово-розовые соски. А на животе и ногах все еще блестели капельки морской воды, отражая небо, солнце и сосны
У нас все есть засмеялся Саша, раскрывая бездонные недра плетеной корзины, купленной в поселке наверху.
И он еще что-то говорил-говорил, но слова его потерялись в жарком мареве дня. Слились с шелестом волн и шумом поднимающегося ветерка. Лёля вяло прикрыла глаза, но сквозь тонкие веки продолжало палить, и все перед ней было желтым-желтым-золотым-красным
Ты хочешь пить? спросил ее кто-то. Но сложно было разобрать: Саша а может, Паша
Чьи-то горячие спекшиеся губы целовали ее. И тень упала на лицо, скрывая палящий свет. Высушенные колени начало припекать, и соленые брызги на животе сменились капельками пота. Белый налет стянул и принялся покалывать кожу. И соль разливалась на губах и языке вместе с поцелуем
2
О, какие люди, Палыч, привет! Лешка Климчук из IT-шного отдела на ходу протянул руку. И в то время как центральная лестница кипела от оживления, Дебольскому тоже пришлось затормозить на бегу.
Он привычным жестом сжал ладонь коллеги и машинально, без особого интереса проследил взглядом за фигуристой девицей, поднимавшейся на третий этаж. Странно, что раньше Дебольский ее не видел, хотя работал на подборе, и все кадры проходили через него. Впрочем, мог просто не запомнить. Он еще раз поднял глаза, глянув, как девица скрылась за верхним пролетом, отметил про себя, пожалуй, чуть кривоватые ноги и забыл о ее существовании.
Здорово, кивнул он. Отнимая руку, глянул на часыобнаружил, что уже опоздал на пару минут. Подмышки от быстрого шага неприятно покрылись липким потом.
Пора было начинать бегать по утрам. Тридцать пятьскучный возраст не мальчика, но мужа. Над ремнем уже слегка прорисовалась компрометирующая складка. Наташка, к сожалению, любила готовитьиздержки воспитания мамы-культуролога.
Опаздываешь? заметил его жест Климчук и насмешливо хмыкнул. При избытке свободного времени он вальяжно облокотился о перила.
Бедой отдела подбора был начальник отдела подбора. Богарне Михаил Сигизмундовичсамый отвратительный руководитель из всех возможных. Как раз из тех, кого Дебольский никогда бы не утвердил в этой должности. Но кадровики предполагают, а начальство располагаетБогарне подчинялся генеральному.
И отличался в основном двумя вещами: большим, размером с папский крест, корпоративным значком на лацкане пиджака, в котором являлся в контору. И самодурным характером с острой склонностью к мелочным придиркам.
От малейшего опоздания Сигизмундыч впадал в истерику. В обеденный перерыв мог двадцать минут караулить с часами, как Жанночкаего безропотная, расторопная секретаршапокупает мороженое в кафе на первом этаже. Демонстративно поглядывая на секундную стрелку. И уж не приведи бог ей опоздатьдостанется всем. Причем, как правило, по совершенно постороннему поводу.
Наш-то на месте? спросил Дебольский, кивнув в сторону стеклянного коридора.
Да нет вроде, пожал плечами IT-шник, который как раз спускался из кадровогоставили новое программное обеспечение, работало оно из рук вон плохо, и программеры зарядили к ним по пять раз на дню. А ты что, соскучился?
Да пошел он, в некотором усталом раздражении, хотя и не без доли облегчения, бросил Дебольский.
Не то чтобы он так уж боялся Сигизмундычане мальчик, в конце концов. Но отмечаться вовремя давно вошло в привычку, с тех времен, когда он еще не считался особо ценным сотрудником.
Опять машину двадцать минут заводил, утро Дебольского чаще всего начиналось с разговоров о «тойоте»душевной боли, сосущей деньги.
Климчук со знанием дела ухмыльнулся:
Стартер-то крутит? Была у Лешки отвратительная манера во все и всегда встревать, всем и всегда раздавать советы.
Бодро! саркастически хмыкнул Дебольский. Только не заводится.
В тренерском отделе скорее полагалось работать Климчуку, чем представительному уравновешенному Александру Дебольскому. Все самые странные, нетипичные персонажи по какому-то капризу мироздания неизменно сосредотачивались именно в них.
И Лешка Климчук на такую должность прекрасно подходил.
But its going through my mind,
That shes always in your mind, один только Климчук ходил по офису и напевал так громко, что слышали его все окружающие.
На вечном слегка приторном позитиве он, казалось, вообще никогда ничем не был занят. Вмешивался в подбор, учил писать методички, лез к продажникам. Всех раздражал, не замечая того. И клеился к каждой девице, попадавшей в радиус поражения.
Положа руку на сердце, Дебольский сам не мог понять, как его терпит. Только Климчук мог сказать:
Аккумулятор-то менял? Ну как несмышленому пацану.
Дебольский, поборов смутное раздражение, оперся о перила лестницы:
Прошлым летом. В отсутствие шефа он в кабинет как-то тоже не очень стремился. И свечи в ноябре. И на диагностику ставил.
А что говорят?
Говорят, денег еще принеси, усмехнулся Дебольский. В электронике проблема.
Give me a reason why you said good-bye пробормотал Климчук себе под нос, как-то задумчиво поозирался по сторонам, будто хотел что-то сказать, но пока не решался. Впрочем, что он хотел, Дебольский скорее всего и так знал. Как знал и то, что денег Климчук попросит на последней фразе, уже ногу занеся на ступень. А пока будет лить воду и тратить его время:Лучше новую машину купи, они сейчас одноразовые, больше трех лет не бегают. В этом Климчук тоже был большим специалистом.
А Дебольский прагматиком:
Как только, так сразу, бросил он. Наташка вон придумала Славку в языковую школу отдавать. Тридцать косарей в месяц, между прочим. Мы так скоро жрать перестанем.
Упомянул про деньги, и Климчук сразу оживился:
Все зло от баб, со знанием предмета заключил он и, неожиданно (а впрочем, вполне ожидаемо) понизив голос, добавил:Одолжи пять рублей до конца месяца. Как всегда в таких случаях, бледные гладко выбритые щеки Лешки покрыл неискренний румянец.
Климчук зарабатывал даже больше Дебольского, но вечно ходил в долгах: перехватывал то тут, то там. Хотя семья у него не сказать чтобы была большая: жена и двое мальчишек, а машинастаруха, дышащая на ладан. Непонятно было, куда он девает такую прорву денег. Дебольский даже думал: уж не поигрывает ли часом? Можно было поверить.
Впрочем, одолжить не отказался. Сегодня я тебе, завтра ты мне. Добрые отношения стоили дороже.
Он кивнул, быстро глянув на верхний пролет лестницы.
Ну, зайди через пару часов.
Там, в мутном блеске стеклянных перегородок сновали работники конторы. IT-шники, бухгалтеры, юристы и, собственно, те, на ком все держалосьпродажникиобычный офисный планктон уровня «высший очень средний класс».
Поутру все торопились влететь в контору, чтобы сделать торжественное «ку» и засвидетельствовать свое наличие на рабочем месте. Это потом уже можно было расслабиться и с часок посидеть в курилке, зайти в соседний офиспереброситься парой слов на пару десятков минут, в кафе спуститьсякофейку попить. Чтобы вечером с недовольством и раздражением остаться на ненормированный рабочий день и выбраться на свободу не раньше десяти.
Климчук заметно обрадовался:
Now youre harder to believe и уже получив, что хотел, вдруг «вспомнил»: Слушай, а у вас там кипиш какой-то в отделе. Я сейчас зашел: чет бегают все. Психи вы, Палыч.
Психи-психи, рассмеялся солидный в темно-сером в стрелку, очень приличном костюме Дебольский вертлявому невротику Климчуку в застиранном джемпере. С пятном от кетчупа на рукаве.
И, быстро повторив священный ритуал рукопожатия, уже неторопливо-вальяжно принялся подниматься на свой этаж. На глаза снова попалась девица, которую он на этот раз припомнил: она оказалась всего лишь скучной девочкой из бухгалтерии. Слегка косящая и с неприятно-минетными губами.
Как он и ожидал, никакого кипиша у них не наблюдалось: обычная неразбериха обычного понедельничного дня в обычном сумасшедшем кадровом отделе.
У них за стеклянными стенами и дверьми обитала стайка нервных, суматошливых, баламутливых дам. Вечно, а особенно по утрам, создающих атмосферу хаоса и легкого безумия. Из двух частей отдела и пятнадцати сотрудников мужчин было всего четверо и все в тренерском: шеф Сигизмундыч, Ванька Поповскромный, лысый, сорокалетний и будто вовсе не существующий; сумасшедший тайм-менеджер Антон-сан и, собственно, сам Дебольский. Был еще некий Николай Волков, но его не так давно приняли, особых талантов не раскрыли, и о нем вечно забывали.
А вот вторая часть отделакадровикисостояла сплошь из дам. И потому там всегда витали запахи духов, мелькали юбки, блузки, продуманно-развевающиеся волосы. А заодно с этим: бумаги, папки, крики, споры, по временам перемежающиеся легкими формами мата.
Зудел кондиционер, надрывно пилил принтер, заполошно-крикливо звал кого-то телефон.
Что у нас происходит? вполголоса, чтобы не привлекать внимания опозданием, наклонился Дебольский к Попову.
Тот поднял подслеповатые, скрытые очками глаза и ответил на рукопожатие:
А ничего. Направление новое открываем, я толком сам не понял, суетливым, неуверенным голосом заговорил Ванька, который, будучи человеком скромным и затюканным, боялся и генерального, и Сигизмундыча, и даже собственных коллег. А потому говорил всегда в странно-скованной услужливой манере. То ли по волосам что-то, то ли по коже Я еще не очень он нервно поправил на носу очки.
Дебольский, слегка оглушенный веером утренней кутерьмы, опустился в родное, чуть скрипнувшее кресло:
А нам что спустили? и «разбудил» компьютер.
А как всегда. Говорят, за две недели надо, Попов зачем-то заглянул в листок, хотя запоминать там было особо нечего. Вообще, он слабо разбирался в продукте, а потому всегда чувствовал себя неуверенно. И сколько бы ни старался, все равно не мог отличить линию «Hair-star» от «Crema-aloe».
Дебольский поступал мудрее и даже не пытался. Их дело персонал: почему-то тренеры весь свой рабочий день посвящали именно подборув основном ТОПов. Обзвону, поиску, собеседованиям и всей той ерунде, которой по идее должна была заниматься вторая половина отдела.
Но Сигизмундыч по неизвестным причинам «разочаровался в тренинге», а потому непосредственной работе им позволялось уделить только несколько часов в собственный выходной. По субботам.
двух замов и шесть КАМов[1],закончил читать Попов, и Дебольский понял, что отвлекся на свои мысли.
По правде говоря, он не выносил аврала, не любил подбирать персонал в спешке и к сроку. Хотя почти всегда получалось именно так. Да и бросали их вечно с регионального направления на центральное и наоборот. Он и этого не любил.