В Крым. И сам не понял зачем.
Думаешь? В голосе жены зазвучало разочарование.
Да нет, тут же сдался Дебольский. Ну в самом деле, какой к черту Крым? Кому он нужен? Куда хочешьтуда и поедем, согласился он и затушил бычок об основание лампы: пепельницы в комнате не держали. А идти выкидывать было леньпристроил на край тумбочки. И выключил свет.
Спокойной ночи, уже вяло и малоразборчиво пробормотала жена. Через пару минут дыхание ее стало совсем ровным и тихим.
Дебольский лежал, вытянувшись на кровати, забросив за голову руку, и смотрел в потолок. Там над самой головой от стоящего на тумбочке будильника ярко-красным цветом отсвечивали цифры:
1:15
1:36
1:40
Лови-ите! кричала Лёля с берега. Поймайте его!
Море солеными брызгами взметывалось под взмахами рук, капли попадали в рот, разливались на языке. Солнце нещадно било в глаза, палило, обжигало, не давая приглядеться.
Вон онво-он!
Лёля прыгала на серой колко-игольчатой гальке, та хрустела, рассыпалась под ее розовыми сланцами. В которых узкие золотистые ступни с проступающими голубыми жилками смотрелись нелепо и неуютно. Будто солнечные лучи, блестящие в больших розовых тазах. И ноги Лёли оттого казались слишком худыми, истонченными жарой.
Красный купальниктри треугольника и веревочкивыделялся на фоне берега и сосен, резал глаз, поторапливал: ну давайте, давайте, быстреенельзя огорчать Лёлю!
И Сашка, и Пашка отчаянно, задыхаясь от напряжения, теряя силы в бесполезных взмахах, вскидывали руки неровными торопливыми рывками.
А ярко-желтый матрас, будто играя с ними, раскачивался, прыгал на волнах. То появлялся, то исчезал из глаз.
Быстрее-быстрее! доносился сзади Лёлин голос, и с мольбой, уже тише:Ну пожалуйста, быстрее!
Она беспокойно заламывала руки, прижимая сжатые кулаки к веснушчатым плечам.
Ловите, уплывет! Лови-те! кричала она с берега: Лёля плохо плавала. И размахивала руками, прыгала у кромки водымелькал тремя треугольниками красный купальник.
Брызги волн окатывали ее тело. Вот она слишком приблизилась к линии прибоя, подпрыгнулагалька осыпалась под нелепым большим сланцем, Лёля оступилась, подвернула ногу.
Она так любила этот матрас, и парни отчаянно гребли, глотая соленую воду. Догоняя ускользающее желтое брюхо, насмешливо то появляющееся, то исчезающее в волнах. Их качало, вздыбливало на вершину гребня, опускало вниз, утягивая назад. Но ребята упорно гнули свое: нельзя же было потерять матрас, который любила Лёля.
И вот Сашка первым догнал, отчаянно потянулся, схватил за скользкий желтый бок. Ее надувной желтый плот недовольно вырвался, взбрыкнул, выскользнув из рук, отпрянув в море. Но с другой стороны его уже схватил Пашка. И под двумя руками тот смирился, поник, послушно последовал за ними к жаркому берегу.
Лёля, смеясь, приставила козырек ладони ко лбу, щурясь всматриваясь в бушующие волны. И в восторге запрыгала на галькекрасный купальник замелькал на фоне сосен.
А они уже вытаскивали матрас на берег, держа с двух сторон, как сноровистое животное. Поднявшаяся волна накатывала на гальку, набрякала у берега пушистой белой пеной. Обдавала ноги брызгами.
Лёлькины глаза блестели весельем, и тонкие, спекшиеся от солнца и моря, почти бесцветные губы смеялись.
Мой матрас! воскликнула она, и голос эхом пробежал по пляжу, меж деревьев, затерялся в скалах.
А Лёля уже, скидывая купальник, растягивалась на покоренном желтом гиганте. Разбросав нелепые сланцы на гальке, высвободила узкие ступни. Развязала красный треугольчатый верхбросила не глядя в сторону. И, уже лежа, подставив жарким лучам розовые соски и теплый веснушчатый живот, извернулась, стягивая трусики. Подогнув коленки, протиснула через разрезы ступни, чуть беловатые от налета соли, зацепилась пятками. Недовольно-раздраженно дернула, стащила. И с облегчением отбросив, с истомленным стоном растянулась на матрасе. Плечи и бедра заелозили по его желтой, уже раскаляющейся, поверхности и замерли в блаженно-удобной позе. Лёля, будто одурманенная усталостью, через силу, нехотя нащупала очки, подняла руку, ломко искривив запястье, и закрыла круглыми черными стеклами пол-лица.
6
Мужской коллектив тренеров отмечал свою кончину: в кабинете шефа снова сидела Зарайская.
Она пришла с самого утра, Сигизмундыч ее, похоже, ждал, потому что сразу провел к себе. А следом немедля затребовал Жанночку, и та спешно куда-то убежала. Вполне очевиднопечатать приказ.
Явление этой дамы вызвало неоднозначную реакцию. Странно, но неприязненней всех к ней отнесся Попов
Надо же, как насосала, бросил он презрительно, и вечно добрые и чуть испуганные глаза его зло блеснули за стеклами очков. Ты только посмотри, как шеф стелится.
Дебольский за шесть лет ни разу не слышал от скромного щуплого очкарика Попова матерного слова, он даже имел обоснованные причины полагать, что Ваня не знает о существовании такого понятия как «минет». А потому удивился.
Антон-сан же отнесся к ней с полным равнодушием. Его, казалось, происходящее в шефском кабинете нисколько не трогало. Он сидел за своим столом прямой будто манекен, виски и затылок его были, как обычно, гладко выбриты, а луковица, стянутая резинкой на макушке, лаково поблескивала в искусственном освещении. Если тайм-менеджера ничто не сбивало с графика, то он оставался неколебимо спокоен.
Оживленнее всех среагировал дурачок Волков, хотя именно ему появление этой дамы почти наверняка грозило увольнением. Но он этого не понимал и не сводил влюбленных глаз со стеклянной стены шефского кабинета.
За которой сидела Лёля Зарайская.
С ней все было не так, как со всеми. Начиная с того, что шеф ее не собеседовал.
Вчера он пригласил ее в свой кабинет, и Зарайская, едва слышно перестукивая каблуками, вошла, не выпуская стаканчика автоматного кофе из пальцев. Шеф сам отодвинул ей кресло, и она не глядя опустилась на до звона натянутую кожу, поднося стаканчик к губам.
И сделала глоток.
Сигизмундыч что-то говорил, она отвечала. И на лице шефа застыло странное, почти угодливое выражение, которое заставило всех тренеров, забыв о делах, прикипеть взглядами к стеклу.
Зарайская смеялась в ответ и запрокидывала голову, открывая тонкую шею с просматривающимися едва напряженными жилками. Закинула ногу на ногу, и длинная, расходящаяся солнцем юбка тяжело осела вокруг лодыжки. Носок туфли закачался скорее любопытно, чем испуганно. Она опустила голову набок и оперла на рукудлинные белые волосы упали на плечо, закрыв лицо. Но, несомненно, она смеялась.
Белый пуловер облегал острые плечи и маленькую, практически отсутствующую грудь. Покачивалась нога в туфле с острым невысоким каблуком.
И все уже понимали, что Зарайская пройдет.
А Сигизмундыч и не стал бы всерьез собеседовать подстилку кого-то из высшей дирекции.
Была у шефа забавная черта. Которая весьма раздражала Дебольского. Тот патологически лебезил перед начальством. То есть Сигизмундыч мысли не допускал, что человек, стоящий ниже рангом, может быть умнее или компетентнее того, кто выше.
Смешно было слушать, как он с придыханием говорил, что стратегическое мышление и настоящие умыэто там, и при этом указывал пальцем в потолок.
Собственные подчиненные в этом смысле были для него не люди. Но теперь все любовались тем, как стелился он перед той, чьей основной заслугой в компании пока было то, что она лежала под кем-то из высшего руководства.
А Зарайская смеялась.
И сегодня тоже. Она сидела в шефском кабинете, откинувшись на спинку кресла, снова держала в руках стаканчик с кофе, который Сигизмундыч принес ей самолично, и мило беседовала, по всей видимости, о каких-то незначительных мелочах. Например, о том, что остальным кандидатам пора звонить отбой.
Эта почетная обязанность легла на плечи тренеров, как, впрочем, и всегда. Шкафу в красных кедах звонил Попов, и тот наверняка почувствовал облегчение. Второго и третьего отбрил сам Дебольский: не запомнив, впрочем, ни слова из этих рутинных разговоров.
Через стекло шефской стены он видел, как качает головой Зарайская. И подносит стаканчик к ярко-красным накрашенным губам. Говорит что-то неизвестное ему.
А? Что? внезапно заметил он, что рядом уже давно стоит и смотрит в ту же сторону Антон-сан.
Я говорю: балаган, тяжелым грудным голосом высказал свое весомое мнение тайм-менеджер. Профанация это все. Ты глянь, шеф перед ней дугой гнется. И вдруг усмехнулся, Дебольский с удивлением прикипел взглядом к всегда невозмутимому круглому лицу Антона-сан, сложившему подобие улыбки. Ему же с самого начала надо было эту телку в отдел протащить. Она и прошла. А остальные так: сделайте нам красиво. Говорю ж, профанация, заключил тайм-менеджер и сгрузил на стол Дебольского стопку листов:Просмотри, я тут выписал рестораны, тут по ранжирусто шестьдесят, тут по ценесто тридцать, остальные я отсеял, по общим условиям и еще
Если бы подбор ресторана для корпоратива поручили Дебольскомуон бы нашел три первых попавшихся, спросил совета у Попова, который занимался этим в прошлый раз, декоративно разложил рекламные плакаты в художественном беспорядке, потом с уверенным видом предложил шефу и шепотом, говорящем о наличии каких-то агентурных сведений, намекнул, что вот именно верхнийсамый подходящий, просто волшебный вариант. И цена, и качество, и престиж. Решил бы вопрос малой кровью и за полчаса.
Только Антон-сан мог потратить трое суток на то, чтобы перебрать по ранжирам триста двадцать ресторанов и составить список из ста шестидесяти.
Ты посмотри, может, я какой-то еще упустил, если чтоты сам включи и шефу представь.
Непременно, кивнул Дебольский. С полным на то основанием глядя на стену шефского кабинета.
7
Появление Зарайской так и осталось единственным заметным событием на неделе. После ее уходаа шеф самолично проводил до самых дверейничего сколь-нибудь стоящего не произошло. И контора погрузилась в привычное уже вязко-дремотное оцепенение.
О директорской Зарайской никто больше не упоминал: единственный момент, когда прозвучало ее имя, был уже в выходные, в сауне. Куда Дебольский пришел, отговорившись перед Наташкой тем, что неудобно отбиваться от коллектива. Посидеть с коллегамиэто же часть корпоративной этики: знакомства, связи: «а на такой работе, где социальный контакт имеет особо важное значение»
В парилке тлели уже чуть тепленькие. Дебольский даже подумал, что это совсем не дело. Ну потомпослеэто ладно. Но до: так ведь можно и удар заработать. В ушах густо и тяжело шумела кровь. Уже даже слегка плыло перед глазами. Но он мужественночтобы не отставать от остальныхсидел на верхней полке. В треугольной войлочной шапочке, в какой любой вменяемый человек ощущает себя немножко идиотом; и потел.
Так с кем она спит? С Майоровым? Как сквозь жестяной таз доносился до Дебольского разговор. Кто сказал, что сплетничать любят бабы? Больше всего сплетен в мужском коллективе: тут от них не продохнуть.
Да ну иди ты, кому он нужен, чтобы еще бабу его в контору волочь, хохотнул Лешка Климчук и поддал парусразу обожгло нос и пальцы ног: они будто закипели, но Дебольский стерпел. Сухие мощи Климчука разогрелись, покраснели, и костлявые плечи с пустоватыми, лишенными мышц руками покрылись крупными каплями пота. Фух, хорошо. Тяжело опустился он на скамью.
А я считаю: это непорядочно, подал голос Попов. Тоненький и недовольный. Он сидел на нижней полкеиз предосторожности, потел лысиной, по привычке поправлял снятые в предбаннике очки. Это же неправильно, да и вообще
Попов был единственным, кто не принял перед парилкой сто грамм коньяка, и потому, надо полагать, рисковал меньше остальных.
А чего? хохотнул уже порядком разомлевший Желтый: он вроде приехал уже слегка хороший и на такси. Телка зачетная. Только ты на Майорова не греши. Иногда Дебольскому казалось, что над каждым клерком в конторе есть свой «директор». Кому как не ему было знать, что при приеме «директор» звучит как-то солиднее, чем «начальник направления». Можно было понять, почему у каждого продукта был свой «ди-рек-тор». А подумали почему-то на Майорова, хотя он и вел-то всего лишь гели-мыло, как про себя говорили мужики: «мыльно-рыльное». Просто Майоров был не женат; ну так разве это показатель? Разумеется, нет. Желтый поднял палец:Бери выше. Он по привычке указал на потолок. Как будто на верхнем этаже сауны были не массажные кабинеты, а сидело их директоральное начальство.
И шепотом, одними губами, обозначил чью-то фамилию. Мужики загоготали, до Дебольского сквозь густой тяжелый банный дух, как сквозь вату, донеслось:
Да ты че?
Сам? Серьезно?!
А откуда знаешь?
Охренеть!
Агентурные сведения, веско оборвал Желтый. И с кряхтением поднялся со скамьи:Все, мужики, я сваливаю. А то упаду.
Вслед за ним с облегчением потянулись и остальные. Полотенца, обмотанные вокруг мужских задниц, успели промокнуть насквозь.
Домой Дебольский приехал ночью и, что называется, «на бровях». Успев нечувствительным образом где-то одолжить Лешке Климчуку:
But its going through my mind,
That shes always in your mind, еще «пять рублей» «до завтра». Наташка, посмотрев на него в дверях, только усмехнулась и обозвала дураком.
По молчаливой договоренности Дебольский считал себя вправе надираться до свинского состояния три-четыре раза в год. Главное, чтобы не в священные дни: неделю вокруг Наташкиных и Славкиных дней рождения.
В воскресенье он умирал с похмелья и ломал голову: на кой черт вообще в этом участвовал. Он почему-то всегда потом сожалел, но никогда не мог отказаться, будто мужские пьянки были самым захватывающим в его жизни. В пагубном сочетании с парилкой коньяк протравил печень, высушил рот и оставил тянущее чувство тошноты.
Наташка сама свозила Славку сначала на каратэ, а потом в зоопарк. Оставив Дебольского наедине со своими мыслями. И вернулись они только к вечеру, раскрасневшиеся и счастливые. Когда он уже более или менее пришел в себя.
Жена, смеясь, пропустила вперед себя Славку: очки у того запотели, в руках он сжимал палочку с огромным воздушным шаром нечеловечески-желтого цвета.
Ну как, доволен? улыбнулся Дебольский, глядя на его счастливое лицо, и, стянув с того серую вязаную шапку, потрепал сына по макушке.
Ой, да там так Славка остался доволен донельзя. Ему не очень-то надо было, чтобы его слушали, просто хотелось выплеснуть восторги в космос. Щеки его пылали. Мы там так долго ходили, и еще мама мне купила мороженое, а потом
Привет, Изнуренков. Наташка чмокнула его в щеку, выворачиваясь из яркого с принтами пуховика. На, я тебе лекарство купила, и сунула в руки бутылку кефира.
Пошли переодеваться, у тебя ноги промокли, уже забыв о Дебольском, засуетилась она вокруг Славки, потащила его в комнату, и теперь их голоса звучали оттуда:
Мама, а слон он правда такой говорил что-то Славка, по временам речь его прерывалась: слышно было, что мать стаскивает с него свитер, больно дергая уши и затыкая воротником рот. Ну пря-о как мы чи-али упрямо и невнятно продолжал он.
Конечно, давай, где твои носки?
Мама, а давай заведем обезьянку!
А кто за ней будет ухаживать? Голоса доносились сквозь дверь, как из другой жизни. Какие-то ненастоящие.
Папа.
Дебольский усмехнулся и открыл бутылку. «Кефирный продукт», прочитал он на ее блестящем пропиленовом боку, и подумалось, что даже кефир теперь ненастоящий. Он шагнул в сторону кухни, и тут что-то тронуло макушку. Дебольский сперва вздрогнул, но большой желтый шар испугался сильнее, чем он. Яркий гигант боязливо шарахнулся в сторону, заколыхался и затаился в темном углу коридора.
Лёля лежала на ярко-желтом матрасе, подтянувшись к самому краю, откинув голову на вздутом полукруге его «подушки». Свесив затылок почти до воды, и было видно, как выжженные солнцем блекло-русые волосы ее полощутся в тихих волнах.
Водная гладь оставалась тиха и безмятежна, сосны будто боялись потревожить жаркий дневной покой. Волныквелые, едва приметныеуютно качали надувную желтую колыбель. Слышался только треск сучьев в костре и кипение воды в котелке. Иногда шаги. Потом вдруг воздух взрывался коротким молодым смехом и испуганным птичьим криком и снова стихал. Парни готовили обед.