К началу XXI в. новые кандидаты в инженеры не только особо тщательно отбирались Отделом этического контроля, но и давали добровольное согласие на имплантацию «CYBIO». Должность компьютерного инженера стала одной из самых уважаемых в стране, многие инженеры также изъявили желание вступить в возглавляемый Председателем Юлиусом Орден, и лучшие из них, насколько известно, были в него приняты. При этом Орден установил абсолютный запрет на имплантацию «CYBIO» в мозг человека против воли последнего, что противоречило бы одному из главных принципов Пути Мишимо: человек может быть нравственным только по собственному выбору.
С одной стороны, удерживаемая Красногорией монополия на производство «CYBIO» не могла и не может не вызывать у других государств желание путем политического давления или даже военного вторжения изменить ситуацию в свою пользу, но, с другой стороны, не смотря на то, что часть государственных и частных организаций в других странах по-прежнему пользуется устаревшими «неживыми» компьютерами, остановить повсеместное внедрение чипов «CYBIO» практически невозможно из-за их колоссальных преимуществ. «Они живут интересами капитала и законом рынка, где сильный пожирает слабого, сказал по этому поводу Председатель Юлиус, да будет его рассудительность в противостоянии нашим врагам примером для всех и для каждого (Выступление в Национальном собрании 8 сентября 2001 г.). Мы предложили их рынку такой продукт, от которого их капитал просто не может отказаться». В сложившейся ситуации вероятность того, что в случае попыток вмешательства в дела нашей страны единое сетевое сознание «CYBIO» поддержит свою родину по всему земному шару, стала гарантом безопасности Красногории.
Как мы знаем, на сегодняшний день других компьютеров на полуорганических технологиях нигде в мире так и не создано. Правда, по свету гуляют слухи, что многочисленные лаборатории в разных странах не оставляют своих попыток повторить изобретение наших инженеров, но как только где-то появляется новый полуорганический компьютер (или даже целая локальная сеть), при первом же контакте с информационными потоками сети «CYBIO», избежать которые в современном мире практически невозможно, он тут же принимает решение влиться в сетевое сознание.
Так и не получил ответа на свое обращение с просьбой разрешить мне встретиться с Председателем Юлиусом. Завтра направлю новый запрос.
20
С середины 90-х гг. в нашей стране, как известно, начинает набирать обороты процесс официальной децентрализации политического управления. Все больше полномочий делегируется формально независящим от правящей партии и от правительства органам самоуправления на местах, деятельность которых при этом, как правило, явно или неявно координируется членами Ордена. Политико-идеологическое управление постепенно трансформируется в идейно-нравственное руководство через воспитание и перевоспитание.
В июле 2002 г., когда по всей стране царила аномальная жара, в здании Отдела этического контроля случился чудовищный по своим масштабам пожар. Загорание произошло 16 июля где-то между 2 и 3 часами ночи, пламя быстро охватило весь дом, и прибывшие пожарные, прилагая все возможные усилия, в первые часы смогли лишь эвакуировать охранников и немногочисленных технических служащих, которых огонь застал на рабочих местах, и сдерживать натиск огня, чтобы не дать ему перекинуться на близлежащие постройки. Пожар удалось потушить только к полудню, и к этому времени огонь успел нанести непоправимый урон. Этой же ночью пропал Раду Сокольских. Поиски его не дали никаких результатов. На месте пожара ни одного тела найдено не было. Официальная версия объяснила случившееся технической неисправностью, однако исчезновение главы Отдела дало почву для множества домыслов. Одни говорили, что Сокольских и возглавляемый им Отдел стали жертвой какой-то подпольной группы. Другие утверждали, что на самом деле он сам поджег здание и сбежал, и, зная доскональнейшим образом, как работает система надзора, сумел без труда замести следы. Некоторые даже предположили, что это Орден избавился от него как от лица, не соответствующего требованиям, предъявляемым к человеку у власти.
После этих событий Отдел этического контроля был расформирован, а из некоторых его служащихсоздана значительно меньшая по своим размерам Служба нравственного развития, ставшая подотчетной Министерству культуры и процветания.
21
Пожар не только уничтожил тонны уникальных документов и сервера с невосполнимыми данными. Из-за него множество даже сохранившихся источников с ценнейшей для историка информацией оказались перемешаны, найти некоторые вещи в этой путанице почти невозможно. Тем не менее, мне удалось отыскать еще одно, крайне, на мой взгляд, важное, письмо Аглаи Затворник, написанное незадолго до второй войны в Ювении и, следовательно, незадолго до ее гибели. В нем Председатель Юлиус снова говорит о своем недоверии к человеческомутолько на этот раз уже не в отношении других людей, а к человеческому в самом себе. Это письмо Аглая Затворник так и не отправила.
Удивительно (а может, и вовсе и нет), но оно было приобщено к досье Дубравки Хавранек.
Письмо Аглаи Затворник ее брату Любомиру Затворник от 29 февраля 1992 г. (неотправленное)
С гор принесло дождь, тягучий, мрачный, тоскливый. Юлиус сказал, чтобы я ждала егои я ждала, глядя, как с той стороны по оконному стеклу стекают струи воды, которые, казалось, вот-вот смоют огни в окнах напротив. Потом из-за какой-то аварии на подстанции во всем районе выключился свет, и я зажгла свечи и старую, еще мамину, керосиновую лампу. Часа через два снова дали электричество, а дождь то начинал моросить, то снова лил, как из ведра.
Он, наконец, пришел ко мне. Скинул мокрый плащпросто небрежно бросил его на пол. Сказал, что ему нужно освободиться, очиститься. От всего человеческого. От человеческих страхов. От человеческих желаний. Приказал мне терзать его, как только я сумею.
Мы прошли ко мне в спальню, и я, не спеша, сняла с него одежду. Потом позволила ему раздеть меня.
Подобно катящемуся колесу, на котором изображен знак великого предела, мы сменяли свои ян и инь, чередовали наши стихии, становясь то тем, то другим. Я выпустила Корвуса из его клетки, и мы приступили к нигредо. Этот шаг дался ему легко, как и последующий, белый, альбедо. Как я и предполагала, он давно уже миновал эти ступени в своем развитии. Я разлила нам подготовленный настой и достала мазимы перешли к «желтой» стадии.
Я была поражена его выдержкой. Что бы ни происходило с нашими телами, лицо его хранило выражение благородно-отстраненной доброжелательности. Нам осталось завершить финальную фазу, рубедо. Ни один мужчина из тех, кого я знаю, не смог стать Магистром. Впрочем, никто до Юлиуса ни разу не продвинулся дальше белого.
Пришел черед моего последнего средства. Распаленная поначалу желанием пробудить в нем животное под этой крепостью сверхчеловеческого, теперь уже я от всей души хотела, чтобы он справился и с этим испытанием.
Я видела в нем присутствие божественного, видела присутствие титанического. Но их оказалось недостаточно.
Сначала с его губ сорвался стон. Еле слышный, но разорвавший тишину бесстрастности одним своим фактом. Человеческие желания все еще имели власть над ним. И в тот момент, как он сам понял это, человеческий страх тоже овладел им. Страх, что он уступит своему человеческому желанию.
22
Я помню, как осенью 1998 пошли слухи о призраке пещеры Златоуста-схимника. Тогда я едва ли придал им значение, решив, что это не что иное, как очередное суеверие, которые так любит сознание простонародья.
Сегодня мне в руки попал совершено неожиданный документ, с которым я не преминул тут же ознакомиться. Судя по всему, Председатель Юлиус отнесся ко всем этим слухам о призраке намного серьезнее, чем я. Насколько я понимаю, он посетил пещеру, где десять лет назад был убит его друг Мишимо. Но дело даже не в том, кого он там встретил, или кого, как ему показалось, он там встретил. Дело в словах, сказанных им после того, как он вернулся из той пещеры. Мне сложно описать теперь свое состояние. Мне не просто беспокойно или тревожно. Похоже, мне страшно. Потому что сейчас, куда бы я ни посмотрел, все начинает дрожать, и повсюду ползут трещины.
И нет ответа на все мои прошения аудиенции у Председателя Юлиуса. Нет даже отказа.
Стенограмма записи разговора Председателя Юлиуса с самим собой в Храме Пречистого Вознесения от 20 октября 1998 г.
ЮЛИУС: Мне, наверное, надо было спросить: почему ты меня оставил?.. Больше подходит для этих стен Но нет, я спрашиваю, почему же ты не оставил меня, почему ты пришел ко мне? Значит ли это, что я заслужил эту нашу встречу, не смотря на то, что я сделал? Ведь это не наказание для меня, а радость. Ты, наверное, явился, чтобы укорять меня, но я был счастлив просто еще раз увидеть тебя, поговорить с тобой.
Ты сказал, что видишь, чем мы стали. Чего добились. Но ты промолчал про то, что ты об этом думаешь. Ты по-прежнему считаешь, что даже настоящее благо не стоит того, чтобы за него бороться всеми силами? И, если понадобится, любыми средствами? И идти на любые жертвы, и если придется, жертвовать и собственной правильностью? Или все-таки, видя, как мы живем сейчас, ты готов признать, что иногда неправильноетоже правильно, если оно ведет нас к высшей истине?
Почему ты ничего не сказал об этом? О криках умирающих солдат? О кляпах и смирительных рубашках? Об одиночных карцерах и о методах допроса? О тоске и отчаянии всех тех, кого мы должны были убрать с нашей дороги, чтобы расчистить путь для остальных? Неужели все это прошло мимо твоих ушей? Или ты тоже понял, что золото стоит того, чтобы переплавить руду и выбросить все шлаковые породы? Или то, что ты молчишь об этом, это знак осуждения?
Та ночь Ты говоришь, что не держишь на меня зла за то, что я сделал, но предпочел бы, чтобы тебя убил я сам. А знаешь, я бы не смог. Сейчас, когда ты мне это сказал, может, и смог бы, но тогданет.
Еще не по одному человеку я не тосковал так, как тоскую по тебе. Ни по Жан-Полю, ни даже по своей матери. Мне не хватает тебя. Здесь, рядом со мной. Мне не хватает твоих слов, твоего одобрения. И даже твоего неодобрения.
Ты говорил, что во время нашего трехдневного дрейфа я заклинал тебя не ходить в пещеру. Зачем же ты все-таки пошел? Забыл, как забыл и я? Или именно оттого, что не забыл?
23
Сегодня я принял решение явиться в Дом правительства и лично спросить, не примет ли меня Председатель. Дело шло к вечеру, но, как всем известно, Председатель Юлиус обычно работает до поздней ночи.
Пока я шел к «Дому-на-горе», я никак не мог избавиться от ощущения, что город знает, куда и зачем я иду. Люди уступали мне дорогу, машины пропускали, когда я переходил улицу. Мне казалось, что всевидящее око, от которого не может скрыться ни один твой шаг, окутывало меня пристальной, как никогда раньше, отеческой заботой.
Предъявив документ, подтверждающий мои полномочия, я прошел во двор Дома правительства. Наступившие сумерки скрадывали настоящие размеры этого места. Навстречу мне проехал лимузин, но я отчего-то знал, что Председателя в нем нет. Пройдя через анфиладу гигантских статуй, изображавших представителей различных профессий, вместе трудящихся на благо Красногории, я, наконец, вошел в здание.
По широкой мраморной лестнице я поднялся на третий этаж, где располагались апартаменты Председателя. Рядом с высокой двухстворчатой дверью, украшенной государственным гербом и символом Ордена, по обе стороны от которой, вытянувшись по стойке смирно, стояло двое охранников, расположился стол, за которым сидел пожилого вида лысый мужчина в очках. Это должен был быть секретарь.
Я приблизился. Секретарь что-то сверил с компьютером и посмотрел на меня. Сквозь толстые стекла очков его глаза показались мне огромными.
Аркадиос Путник, историк второго ранга, представился я. Решением Комиссии по историческому наследию мне поручена задача написания
Вы можете избавить себя от ненужных объяснений, перебил он, по-прежнему пристально глядя на меня и не моргая. Мне известно, кто вы и чем вы занимаетесь.
Я сказал, что несколько раз направлял запрос, примет ли меня Председатель, и ни разу не получил ответа. Он спросил, уверен ли я, что пришел сюда для того, чтобы сообщить ему об этом. Это несколько сбило меня с толку. Чувствуя подступающее волнение, я поинтересовался, почему же все-таки мне никто не ответил. Он продолжал смотреть на меня. Мне очень вдруг захотелось, чтобы он моргнул, пошевелился, что-нибудь переложил на столе. Он спросил, тот ли это вопрос, ради которого я пришел. И тогда я спросил, спросил взволнованно, в нарушение всех правил этикета, разрешит ли он мне увидеть Председателя.
К сожалению, я не могу вам этого разрешить, бесстрастно отозвался он и продолжил смотреть мне в глаза своим немигающим взглядом.
Что дальше со мной случилось? Трудно описать. Будто кто-то другой во мне, в моем теле, громко объявил ему, что я все равно пойду, что бы он мне не говорил. Часть моего сознания, боязливо сжавшись от этих моих слов, представила, как охранники хватают меня за руки и выволакивают прочь. Однако те не шелохнулись.
Идите, вдруг также безразлично сказал секретарь.
Я, было уже направившись к дверям, застыл на месте.
То есть как это так? Ведь он только что сказал, что не пустит меня.
Не так, возразил он. Я сказал, что не могу разрешить вам увидеть Председателя.
Но он и не воспрещал мне пройти. Мне внезапно вспомнилась притча из запрещенной книги Франца Кафки, которую я как-то прочитал, пользуясь своим правом доступа класса «А». Тогда эта книга показалась мне нарочито пессимистичной, а автор, настолько сгущавший краски в своих описаниях государственной машины, безусловно заслуживающим осуждения и участи быть запрещенным в нашем обществе, дабы не привносить уныние в сердца честных граждан. Несмотря на его литературный талант или, наверное, именно из-за своего таланта. В притче, о которой я вспомнил, человек проводит всю свою жизнь у подобных врат, ожидая, когда его пригласят. Лишь состарившись и смирившись со своей участью, на самом пороге своей смерти он спрашивает у сурового привратника, который, видя его близкий конец, начинает собирать свои вещи, чтобы уйти, почему за все эти годы к этим вратам не приходил больше ни один человек. Привратник отвечает ему, что врата эти были только для него, и все, что от него требовалосьэто пройти через них. Читая тогда эту книгу, я и не думал вдруг сам оказаться на одной из ее страниц.
И я подошел к дверям. Охранники не проявляли ко мне никакого интереса. Открыл одну створку и шагнул через порог.
Я много раз видел апартаменты Председателя по телевизору, но они еще более огромны, чем я себе представлял. Если бы я пришел сюда с чувством того, что я часть этого величия, я бы наверняка ощутил безмерное восхищение, но, поискав в себе это чувство причастности, я с ужасом не обнаружил его. Они подавляют. Был вечер, время приемов и заседаний прошло, и свет был аккуратно приглушен. Высоченные потолки, стены, уходящие в полумрак. Окна от пола, открывающие вид на город, вид, от которого кружится голова и становится не по себе. Везде чисто. Полы натерты до блеска. Пусто. Ни души. И ощущение, что это для тебя Председатель невидим, а вот его пристальный взгляд не отрывается от тебя.
Я почувствовал постепенно нарастающую растерянность, переходящую в тревогу. Захотелось бежать из этого места. Возвращаясь, я перепутал коридор и попал в часть апартаментов, где раньше не был. В конце череды комнат оказался рабочий кабинет Председателя. Размеры его, особенно в контрасте с помещениями, с которыми он соседствовал, были более чем скромными. Небольшое окно с видом на Визмять, книжный шкаф вдоль всей стены, напротивнебольшой диван. У окнастол, рядом, чуть отодвинувшись, стоит стул. Документы, бумаги, исписанные размашистым, неровным почерком. Книги на разных языкахлатыни, немецком, французском, итальянском, русском. Пиджак с потертыми рукавами, висящий на спинке стула. Казалось, Председатель вышел пять минут назад. Если бы не толстый слой пыли, покрывающий документы, книги, плафон настольной лампы Из всех комнат апартаментов только в этой комнате было пыльно, будто бы сюда уже долгое время вообще никто не заходил. Но вместе с тем ее пространство показалась мне единственным живым пространством. И еще отчего-то подумалось, что вначале был только этот кабинет, но со временем к нему стали пристраиваться новые и новые комнаты, величественные, с высокими потолками и картинами в позолоченных рамах, и постепенно поглотили его в себе.