Котова ИринаСказка о Белке рыжей и царе подземном
Жил-был купец, богатый да удачливый, и были у него две дочери, умная и красивая.
Умнаяэто я, Алена, а красиваясестра моя старшая, Марья-искусница.
Так хороша она была, что на нее каждое утро парни со всей округи посмотреть сбегались. Высокая, чернобровая, сдобная, как мякиш хлебныйглаза сияют, щеки румяные, губы алые, коса до колен змеей стелется. Бывало, выйдет поутру с коромыслом по воду, а обратно уже налегке идетза ней парни ведра тащат. Проведут до крыльца, а там отец стоит, бороду теребит, подкову задумчиво гнетручищи как дубы, кулаки как колоды. Видят его женихи, бледнеют и улепетывают.
Я каждое утро на это гляжу, на завалинке сижу, посмеиваюсь и шутки колкие отпускаю. С утра уже за травами на луга заливные да в лес дремучий сходила, в туеске принесла, разложила на холстине и перебираю. Руки сами работу привычную делают, а язык душеньку тешит, над воздыхателями сестриными издевается.
Парни морщатся, бычатся, но не отвечают, знают, что на отповедь нарвутсятак что на меня и не смотрят, за сестрой шагают. Да и смотреть, если честно, не на чтосама я с вершок, щуплая, на голове космы рыжей шапкой вьются. Нос картошкой, глаза серые, кожа бледная, да еще и в конопухах вся от головы до пят. И не умею ничегоразве что людей да зверей лечить, травы нужные находить. Травы меня любят, луга привечают, лес елями да березками кланяется, грибы крепкие подбрасывает. А вот по хозяйству у меня не ладится, хоть не ленивая я, но невезучая и косорукая. Возьму метлучеренок сломаю, тесто замешугоршок треснет, за вязание примусьвсю пряжу запутаю.
А Марья у нас и правда искусницавсе у нее спорится, пироги пекутся, щи парятся. И вышивает она, и вяжет, и поет так, что птицы от стыда замолкают. А у меня голосок слабенький, хоть и не противный, по мере сил ей помочь пытаюсьно больше порчу, только и остается, что подпевать ей и шутками веселить.
Хорошо живем мы, душа в душу, друг друга не обижаем, батюшку уважаем.
Батюшку нашего, Якова Силыча, и в деревне уважают, за нрав степенный да кулаки тяжелые. Советоваться ходят, на свадьбы дорогим гостем зовут. А матушка наша, говорят, была раскрасавица да умница, но померла семнадцать годков назад, когда меня рожала.
Батюшка после этого год смурнее тучи ходил, по-черному пил, на нянек-мамок нас оставив. А потом проходил по деревне дедкалика перехожая, отца посохом святым по макушке огрел, словами диковинными обругалпротрезвел отец, калике в ноги поклонился, в дом его пригласил, как дорогого гостя угостил. Покаялся ему, обет наложить попросил. Посмотрел на нас каликаМарья в соплях, я на горшке, и наказал дочерей пестовать и больше не озоровать.
Батюшка и сам заметил, что девки быстро, как грибы после дождя, выросли, и побожился, что с пьянью гиблой завязал, вторую жену брать не будет, сам нас и воспитает.
И воспитал, да так, что к Марье, как стукнуло ей тринадцать лет, со всех городов и стран поехали женихи свататься. И картавые, и гнусавые, и носатые, и чернявыеотказ получали, да не терялись, то-то у нас по деревне малята да подросшие уже ребята бегаликто белый, кто черный, кто узкоглазый, кто с носом орлиным. Девок наших никто не стыдил, наоборот, охотнее брализнать, своих детей будет много, раз от нечисти залетной и то понесла.
Мне б завидовать сестре любимой, но я не могла, потому что Марьюшка уродилась еще и доброты неслыханной. Она меня на руках с младенчества за мамушку носила, баюкала, нянюшке помогала, так что любила я ее безмерно. А то, что глуповата немноготак того за добротой и не видно.
Я же непонятно в кого пошла. Мало того, что корявенькая, так и характера вредного, языка острого. Как скажу чегокак крапивой обожгу. Так и прозвали меня, Аленка- Крапива. А я и не против, чем насмешки терпеть. С детства меня за рыжий волос и веснушки обильные дразнили, вот и научилась я огрызаться, язык отточила. Давно перестали уже, а у меня привычка язвить осталась.
И вот уехал как-то раз батюшка на ярмарку торговать. Обещал привезти мне книг заморских и свитков лекарских, Марье платьев новых, да задержался что-то. Поскучали мы, поскучали, и пошли в лес, по грибы-ягоды. Хорошо сейчас в лесу, зелено, сытным грибным духом пахнет, хвоей и листьями прелыми.
Идем, щебечем, дары лесные собираем и не стесняемся: ягода в лукошкоягода в рот. Заболтались и не заметили, как темнеть начало. Далеко ушли от дома, да в лесу нам ночевать не привыкать. Разожгли костер, нанизали на прутики белых грибов, хлеба с салом достали, воды в ручье набрали, ельник постелилипереночуем тут, а завтра обратно.
Но только грибы запеклись, и от сала мясным духом запахло, как земля загудела, затряслась, разверзлась, и встал перед нами человек страшный.
Лицо молодое, а сам бледный, тощий, высокий, скулы острые, глаза темным огнем горят. Волосы, как вороново крыло черные, а виски седые. И сам на ворона похож. Одежда на нем богатаяштаны кожаные и кафтан черный парчовый, и сапоги до колен, и на груди цепь серебряная. А на поясе ремень с бляхой мерцающей, и сбоку к ремню кнут прикреплен. Шагнул подземный гость к наммы с Марьюшкой так и замерли.
Ну что, девицы, говорит он, а голос высокомерный, суровый, на рычание волчье похожий, прощайтесь, забираю я Марью-красу в подземное царство к себе царицей.
Марья это услышалаах! и в обморок упала. А я не растеряласьиз костра горящее полено достала, встала с ним наперевес, сестру собой закрыв, и закричала:
А по какому праву ты, червяк подземный, на мою сестрицу позарился? Даров не носил, сватов не слал, честной свадебкой побрезговал? Да и не назвался, не представился, может и не царь ты вовсе, а нечисть перекинувшаяся. Не бывать этому!
Посмотрел он на меня и поморщился.
Я, говорит весомо, Кащей Чудинович, подземного царства владыка, еще меня зовут Великим Полозом.
Рассмеялась я ехидно.
Я себя тоже царевной-лебедью назвать могу, да только крылья у меня не отрастут белые.
Нахмурился гость, топнул ногойи перекинулся в змея огромного, серебряного, сделал круг вокруг костраа из-под брюха его золото сыпется и каменья драгоценные. Дополз до меня, зубами щелкнуля от страха пискнула, рукой закрылась. Гляжуа уже стоит передо мной снова в образе человеческом.
Ну хорошо, вздыхаю, змей ты и есть змей. Но за хвост и пасть огромную, гадкую, сестру любимую отдавать? По какому праву?
По тому праву, отвечает уже раздраженно, девка ты конопатая, злоязыкая, что батюшку вашего от трех смертей я спас. От ножа в драке кабацкой, от огня в доме вдовьем и от зубов волчьих в дороге. И пообещал он мне то, что дороже ему всего на свете. А это дочь его, Марья.
Тут меня обидой и кольнуло. Совсем я никудышная, раз и батюшке Марья дороже всего. Но как теперь старику сердце разбивать, с нелюбимой дочерью оставлять?
Вот что, я поленом для острастки помахала, перепутал ты что-то, хозяин подземный. То ли слух у тебя уж не тот, то ли с пониманием туговато. Любимая у батюшки я, а Марьюшка несчастная дурочкой родилась, все песни поет, почти ничего не говорит, а чуть чточувств лишается, сам видишь.
Кащей с сомнением посмотрел на Марьюшку, пригляделсяи заулыбался, как блаженныйи взгляд такой стал у него, масляный, чисто как у кота нашего, Тишки, при виде ведра с молоком.
Ничего, и аж ладонями одну о другую потер, то, что немая, мне оно и надо, а за такие
Я угрожающе махнула поленом.
За такую красоту, заменил он слово, и дурость простить можно. Земли у меня богатые, сокровищ у меня тьма-тьмущая. Привыкнетчто вам, девкам, еще надонарядов богатых да камней самоцветных, сразу ласковые делаетесь.
Что же ты не женат до сих пор? невинно поинтересовалась я. Или нет в подземном царстве девок красивых, что ты к нам за невестой явился? Или все-таки хочешь, чтобы тебя любили, а не каменья твои?
Девок у нас, отвечает хмуро, нетерпеливо, много, да только никто с сестрой твоей красотой не сравнится, аж до моего царства слава о ней дошла. Гляжу на неене соврали люди, преуменьшили. Будет мне женой, будут дети у нас красивые.
Вижу, серьезно он настроен, на подначки мои не ведется, на уговоры не реагирует. Еще попыталась:
Да и как же ты, чудо-юдо, грязью ведающее, собираешься с Марьюшкой моей деток делать? Думаешь, золото ей нервы успокоит? Она же тебя только увидела и сомлела. А ежели без одежды покажешься, так и вовсе преставится.
Ничего, повторил этот червяк земляной и ухмыльнулся, у меня там сады с яблочками живительными, молодящими, глядишь, тысячу раз помрет, а на тысячепервый привыкнет. А не привыкнетсправлю ей гроб резной, хрустальный, будет лежать там, а я ходить на нее любоваться.
Я как представила бедную Марьюшку в гробу хрустальном, под небом подземным, так жалко ее стало!
Не, говорю зло, не отдам я ее тебе. Ты с батюшкой договаривался, да меня не спросил, а я сестра ей родная, заботливая. Стеной встануне отдам!
Он раздраженно отмахнулся, и сжала меня сила неведомая, а чурбан из рук вырвался, и, разбрасывая искры, обратно в костер поскакал, как жеребчик. Снова разверзлась земля, взял царь подземный Марьюшку на руки, свистнул, гикнули встал перед ним конь-огонь, грива алая, не зубыклыки острые, не ржание у негорык звериный. И Кащей, гад подземный, на коня этого прям с места и прыгнул. Унесет сейчас родную мою, где ее искать, как спасать?!!!
Постой! закричала я в отчаянии. Возьми меня вместо нее!
А он так высокомерно мне:
А на что ты мне нужна, конопуха? Ты мне под мышку поместишься, я ж тебя и в постели-то не отыщу, и со знанием дела Марью за зад ее округлый помацал.
Ах ты ж волчий корм, выплюнула я в сердцах, сукин ты сын, тварь ненасытная! Руки убери, похабник, как не стыдно-то тебе!
Он ладонью двинули поднялся сарафан мой, в рот мне полез. Замычала я, кляп вытаскивая.
Да и злая, посетовал Кащей, пока я с сарафаном боролась, и языком мелешь, не умолкая. Нет, не нужна мне такая жена.
Я ткань изо рта пока тащила, поняла, что сил у меня супротив полоза этого бессердечного нет, и решила к самому страшному женскому оружию прибегнутьк слезам. Завыла, в три ручья залилась, за сапог его схватилась. Хороший сапог, дорогой, с заклепками серебряными.
Возьми, плачу как можно натуральнее, не женой, служанкою! Я много умею, вру и не краснею, только носом шмыгаю. И места много не занимаю! Могу в собачьей будке спать, только отпусти сестру мою, гад ты земляной!
Он на меня даже с усталым удивлением каким-то посмотрел, сапогом двинуля на землю села, за уздцы коня тронул, тот рыкнул И тут я вспомнила, какие нянюшка нам сказки рассказывала, и закричала:
А давай поспорим? Неужто побоишься мне условие поставить? Не выполнюзабирай сестру, а выполнюменя возьмешь! А не согласишьсяна весь надземный мир ославлю, что царь подземный трус, девчонки испугался!
Взгляд его из удивленного стал изумленным, он аж головой потряс, что не ослышался.
Некогда мне спорить, конопуха, усмехнулся презрительно, царством править не ягоды собирать. Я вон и жениться-то времени никак не найду.
И похабных частушек сочиню, пригрозила я. И так как терять было нечего, запела:Ой да едет царь подземный, под собой коня несет, коник гривою играет, царь наштрясет
Пела я на диво громко и противно. В лесу зашумело, захохоталовидать, леший услыхал, понесся по своим владеньям разносить.
У царя земель немало, вошла я во вкус, только нетути жены. Не ходите девки замуж за мужчину без кхр кхр!
Я закашляласьгорло сдавило невидимой рукой, а со всех сторон послышался женский визгливый смех, всадник щелкнул пальцами, и кикиморы-хохотуньи бросились врассыпную. У меня уже в глазах чернелои тут горло отпустило.
Времени тебе до рассвета, сказал Кащей, и глазами горящими зло сверкнул. Спешился, опустил Марьюшку около костра. Спрячешься так, что не найду, так и быть, возьму выкуп тобой. Будешь мне псарни да конюшни чистить, навоз убирать, пятки чесать и гостей моих вином обносить. Даю тебе три раза пробовать. А найду три разаубью! С удовольствием убью, слышишь, девка ты черноротая? Беги, пеструха! Пошло твое время!
И кнутом он хлестнул у ног моихподпрыгнула я и побежала. Долго бежала, и мчались со мной наперегонки кикиморыруки сучьеватые, носы крючковатые.
Бабушки, взмолилась я, помогите, милые, подскажите, куда бы мне спрятаться?
Выкуп, выкуп! заверещали они.
Сняла я тогда платок с волос и отдала им, и они его тут же на ленты порвали. Обвязались бантикамисмешные стали, красуются, подхватили меня под локотки и понесли свозь чащу. Долго несли, пока не поставили перед огромным дубом.
О, что это был за дубцарь дубов! Кроной в небо упирался, корнями наверняка в царство подземное проваливался.
Лезь наверх, кричат кикиморы, на самом верху соколица гнездо свила, спрячься под крыло, не найдет он тебя там!
И я полезла. Лезла, лезла, вся исцарапалась, изревелась, но долезла. Вижуверхушка дуба надвое расходится, а в той развилке огромное гнездо стоит. А в гнезде маленькие пушистые соколушки сидяткаждый в два раза меня больше, и соколица огромная как дом спит, голову опустив. Я тишком да нишком в гнездо пробралась, под крыло нырнула, затаилась и стала ждать.
И вдруг страшный гул раздался. Выглянула я из-под крылаа то подземный царь на своем коне по воздуху скачет, меж деревьев вниз смотрит. Из-под копыт коня искры огненные летят.
Где ты, позвал меня Полоз, девка? Выходи. Выйдешь саматак уж и быть, не буду тебя убивать, отпущу.
Я сижу ни жива ни мертва. Он раз мимо проскакал, второй промчался. А на третий, слышу, остановился, к дереву подошел да как ударит по нему! Зашатался дуб вековой, а Кащей снизу кричит:
Выходи, рыжуха, я под каждый листик заглянул, сам царь зверей передо мной ответ держал, негде тебе быть кроме как здесь!
Я затаиласьа соколица проснулась, соколушки пищат от страха. А дерево трясетсявот-вот упадет.
Выходи! кричит царь подземный, а то срублю!
Я умоляюще на соколицу поглядела, а она курлыкаетмол, прости, девица, не помочь тебеу самой детки маленькие.
Тут дерево затрещало, накренилосья выглянулаа этот гад кафтан сбросил, в кору руками уперся и свалить пытается. И кренится дуб столетний, гнется, как прутик. Запищал жалобно один из птенцов, соколица только крылом махнулаи не успела поймать, полетел он вниз.
Лови! заорала я дико, с гнезда свесившись. Лови, червяк ты бешеный!!!!
Царь голову-то подняла на него с высоты огромной такая туша падает. Я уж обрадовалась, что раздавит, хотя соколенка жалко, конечно. Ничего, не испугался Кащей, руки поднял, птенца поймал и рядом с собой поставил. Соколенок пищит, а гад этот меня пальцем манитмол, спускайся. А там высоко! А там страшно!
Боюсь! кричу. Меня так поймаешь?
А он руки на груди сложил и насмехается.
Лезь, говорит, лезь, меньше времени на два оставшихся раза будет.
Ну я и полезла. Страшно до ужаса, а не показывать же перед врагом?
Спустилась, сарафан отряхнула, волосы пощупалатак и есть, без платка, кикиморам отданного, кудри встали торчкомшапкой жесткой вокруг головы.
Так ты еще и рыжая как белка? засмеялся он и за локон меня дернул. Думал, конопатая да белобрысая.
И закручинился тут же:
Что ж ты не спустилась, когда звал, теперь придется слово свое исполнять, тебя по третьему разу убивать.
А ты, осмелела я, не хвались, не поймав девицы. И соколенка на место закинь, он-то ни в чем перед тобой не провинился.
Царь бровью повел, рукой махнули полетел соколенок вверх, к матери на радость.
А я снова припустила, побежала, так, что только иголки от елок из-под ног полетели. Час бегу, два бегу, выбежала на берег реки темной, глубокой. А в реке той русалки играют, кувшинками как мячами перебрасываются, хохочут колокольчиками, волосы длинные пальцами чешут, в волосах тех цветы вплетены. Красивы русалки, только вот до поясадевицы едва ли не краше Марьюшки, а ниже поясарыба рыбой.
Отдышалась я и взмолилась:
Речные хозяюшки! За мной царь подземный гонится, убить меня хочет! Помогите спрятаться!
А русалки удивленно между собой переговариваются:
Это Кащеюшка-то?
Убить хочет?
За пигалицей этой гонится?
Да врет она все, за ним сами девки бегают, на шею вешаются!