Сегодня судьба его пощадила. Он вернулся, когда худшее уже закончилось. Хотя нет. Трудно поверить, но, кажется, худшего не произошло. Старик как раз застал тот момент, когда один из терьеровтот самый, который принадлежал Новотны и недавно позволил Большому невиданную фамильярность, внезапно вырвал поводок и с яростным рыком бросился на хозяина. Прежде чем кто-либо успел дернуться, пес вцепился в солдатскую задницу и разодрал мясо вместе со штанами. Новотны истошно заорал, а Дастье самодовольно ухмыльнулся, словно случилось именно то, чего он ожидал, подтверждая его наблюдательность и профессиональное чутье.
Старик ничего не понимал. Смысл происходящего ускользал от него, но он давно отказался от попыток найти объяснение человеческой мерзости, иногда так хорошо замаскированной, что она даже смахивала поначалу на доброту или благородство. И не было лекарства от глубочайшего презрения к себе. Он сгорал от стыда, и, что бы ни случилось за время его трусливого «отсутствия», боялся даже мельком взглянуть на жену. Позже он как-нибудь свыкнется с этим, да и она тоже. Все равно им деваться некуда, а поодиночке точно не выжить. Так что придется и дальше терпеть друг друга.
Между тем терьер продолжал терзать извивавшегося на земле Новотны, пока тот не изловчился схватить автомат. После четырех ударов прикладом рыжий наконец раскроил псу череп, а потом прикончил издыхающего терьера короткой очередью.
Побереги патроны, кретин, небрежно бросил комендант и выдержал паузу, пережидая, когда заглохнет матерящийся Новотны, а рыдающая женщина скроется в доме. Затем щелкнул пальцами перед глазами Большого: Знаешь, в чем твоя ошибка, призывник Ну? Ты должен был позволить ему это сделать. Тогда действительно сошел бы за идиота. А такгоден. Добро пожаловать в ряды защитников республики. Блюм, проводи.
Старик думал, что теперь-то все закончилосьпо крайней мере, на сегодня. Но он ошибался. Комендант повернулся к нему:
А теперь давай-ка взглянем на твою калеку.
Глава третья
Когда желтый автобус скрылся за холмом и натужный рев двигателя затих окончательно, старик обнаружил, что обмочился. Не от страхаот слишком долгой неподвижности. В последнее время такое случалось с ним все чаще. Неприятная влага на внутренней стороне бедра заставила его шевелиться. Он двинулся к дому, прошел мимо скорчившейся на земле жены и мимо девочки, которая самостоятельно доковыляла до двери и осторожно выглянула наружу. Очутившись внутри, он полез по приставной лестнице на чердак, где последние годы спал Большой. Давно он туда не взбирался и понял, что через пару лет вряд ли вообще сможет. Зачем ему это понадобилось, он не знал. Просто его неудержимо потянуло на чердак.
И вскоре он стоял там, согнувшись в три погибели. Должно быть, Большому приходилось ползать на четвереньках по дощатому настилу, но что-то ему здесь нравилось, раз его было не согнать отсюда, и старик силился понятьчто. Он даже принюхался, хотя плохо чуял забитым носом. Пахло пóтом, старой соломой, гнилым деревом, пылью, мышами. Если бы старик сохранил способность смотреть на вещи шире, он мог бы сказать, что пахнет упадком и безнадежностью. И добавил бы: как и повсюду на проклятой земле. Этого ему хватило бы, чтобы оправдать свое нынешнее жалкое прозябание. А сохранившихся воспоминаний хватало на то, чтобы никуда не стремиться. Кое-какие места он повидал: везде одно и то же. Разница только в позе, в которой ты находишься, когда тебя имеют те, кто сильнее. «Не согласны, любители поболтать о справедливости и достоинстве? Давайте спросим у моей жены».
Он ненавидел этот мир. Если бы у него была возможность покончить с ним одним махом, он не задумываясь сделал бы это. Почему в таком случае он не кончал с собой? Хороший вопрос. Он часто задавал его себе. Наверное, как раз в этом заключалась доставшаяся ему доля мстительности и отвращения. Если уж подыхать, то вместе со всеми остальными. И вот ведь мерзавчик: тех двоих, которые предлагали вместе хлопнуть дверью, ему показалось мало. Ему подавай всех, чтоб больше гнусностью и не пахло. Это помогло бы смириться со своим абсолютным ничтожеством.
Погруженный в маниакальные мысли и ощущая в паху не донесенные до сортира намерения, он застыл в сумраке чердака, словно крохотный паук, уставший латать паутину, которую все равно рвал ветер, летучие мыши или птицы. Одна такая возилась в углу, поглядывая на него круглым блестящим глазом. Слишком черная, чтобы остаться невидимой. Без труда доберется своим клювищем до его мозга если перед тем выклюет глаза. Давно он не видел ворон. Откуда она взяласьнеужели Большой поймал? Тогда почему не отдал матери, чтобы та приготовила обед? Из этой птицы получился бы отличный супец.
У старика во рту скопилась слюна, а в животе заурчало. Он стянул с себя рубаху и медленно двинулся к вороне. Ему казалось, что у него выигрышная позиция: птица забралась туда, где скат крыши сходился с настилом, и деваться ей было некуда. Но она, судя по всему, не видела в нем опасности. Он вдруг понял, что эта ворона не дикая или не вполне дикая. Возможно, она уже давно стала живой игрушкой Большого, о которой тот никому ничего не сказал. Но это была не последняя неожиданность.
В том месте, где птица разворотила мусор, что-то блеснуло. Не так ярко, как вороний глаз, скорее всего, монета. В эту секунду старик и сам почувствовал себя старой вороной, падкой на все, что блестит. Он не мог отвести взгляд от того места, где заметил блеск, хотя был очень голоден. Жена вряд ли сможет готовить жратву в ближайшее время, так что спешить некуда. А ворона, между тем, вернулась к своему занятию. Она продолжала аккуратно откладывать в сторону соломинкипо отдельности и целыми пучками. До старика дошло, что между досками настила был примитивный тайник. Но кто его устроил? Большой, кто же еще Или все-таки кто-то другой? Вернее, другая.
Хрустя суставами, старик опустился на колени, протянул руку и отодвинул в сторону ворох соломы и сухих листьев. Автомат лежал, уютно устроившись в тайнике, словно птенец-мутант в гнезде, какое-то жуткое порождение сгинувшего механического мира и теперешнего генетического бреда. Почти такой же черный, как ворона. Раскрыв чужой секрет, птица замерла, снова уставившись на старика одним глазом.
Он недолго пребывал в плену своего больного воображения. Какой там, к чертям собачьим, «мутант»! Оружие из времен его молодости, и даже знакомого ему образца. Когда-то доводилось стрелять из такогонадо же, хватало духу. Если без глупостей, то не надо гадать, откуда взялся автомат и как оказался на чердаке. Должно быть, принадлежал отцу девочки. Тому самому, который Нахер! Старик не хотел даже думать об этом. Но каков сынок, а? Идиот идиотом, но оружие припрятал. Интересно, для каких таких забав.
Старик забыл про снятую рубаху, про свое намерение поймать ворону и даже про суп. Автомат означал нечто большее, чем просто средство самообороны. Это тебе не старый топор и даже не раздолбаный дробовик, годившийся лишь на то, чтобы отпугивать бродячих проповедников, вооруженных еще хужеиногда одним только словом божьим. Автомат означал уважение, в том числе давно утраченное стариком самоуважение. Рядом лежали два магазина, связанных липкой лентой. В верхнем отливали тусклой желтизной патроны, и старик почему-то не сомневался, что второй магазин тоже полон. Между магазинами и автоматом была засунута кроличья лапка. Похоже, великовозрастный болван верил, что отрезанная конечность съеденной животины приносит удачу. Интересно, что подумал бы по этому поводу бедняга кролик в свою последнюю минуту, если бы мог думать. Кроме того, старик был бы не прочь узнать, какова она, удача, в представлении деревенского дурачка. Но в тайнике было еще кое-что.
Старик сунул руку глубже. Ворона не шевельнулась. Он нащупал край металлической коробки и вытащил ее на свет. Коробка была прямоугольная, размером примерно со штык лопаты. На ее поверхности местами еще сохранилось эмалевое покрытие. Угадывался и рисунок на крышке: усатый придурок в красных шароварах и грудастая девка сидели в обнимку на телеге, запряженной двойкой белых лошадей. Ниже имелась надпись «Zora».
Старик не имел представления, для чего предназначалась коробка в те времена, когда была сделана. Закрывалась она очень туго, и он довольно долго провозился, пытаясь открыть ее. Внутри подрагивало что-то твердое и тяжелое. Он хотел уже спуститься вниз за ножом, но потом все-таки исхитрился сунуть в щель полуобломанные ногти и поддеть крышку.
То, что находилось внутри, поразило его даже сильнее, чем спрятанный придурком автомат. В конце концов, оружие было неотъемлемой частью известного ему мира, а вот книгиуже нет. Старик взял их в руки и перелистал. Незнакомый язык, но даже если бы он понимал написанное, вряд ли принялся бы читать. Он давно не надеялся получить ответы на мучительные вопросы (и уж меньше всего в книгах), да и не задавал самих вопросов. Он искал что-нибудь вещественное. Ничего не нашел, кроме бумаги. Старая, сухая до ломкости бумага. Ну что же, пригодится хотя бы для растопки. Но что-то мешало ему «приговорить» книги сразу. Может быть, то, что их зачем-то прятал Большой. А вдруг права девчонка, которая иногда шептала ему: «Большой не такой дурак, каким кажется»? Что она имела в виду? Проклятье, он не знал.
На обложке одной из книг был нарисован крест, на другойзвезды и какие-то круги внутри колец. Старик наспех пролистал их. Слова, слова, слова, слишком много слов. Кому они теперь нужны на развалинах «великой цивилизации»? Растиражированные бредни, бесполезные и раздражающие. А может, и вредные. Не книги ли из века в век порождали ненависть и вражду? Иногда он жалел о том, что научился грамоте в детстве, когда отец пытался передать ему хотя бы часть знаний, приобретенных до Реверса. На кой черт ему знания и воспоминания, которые заставляют ворочаться по ночам, мучаясь от бессонницы и тщетно пытаясь убить мысли, назойливо лезущие в голову? «Дерьмо все это. Бумагой сыт не будешь. И от антихомо не отобьешься. Кроличью лапкутоже к черту. Удача не для кроликов. Их всегда съедают». Он завернул книги в рубашку, сунул сверток подмышку и взялся за коробкувот она в хозяйстве пригодится.
Но тут снаружи донесся постепенно нараставший звук, в котором старик вскоре различил шум автомобильных двигателей. Тяжелый, размеренный, как поступь самого рока. Неужели комендантские ублюдки возвращаются? Что-то забыли? Или, может быть, кого-то?
Он глянул в слуховое окно, в котором чудом сохранилось мутное стекло. Не совсем удобный ракурс; старик застонал от боли в позвоночнике, но все же увидел дорогу и колонну на ней, растянувшуюся метров на двести. Грузовик и десяток пикапов. Они появлялись примерно раз в полгода. На кузове каждого пикапа было написано: «Заплати налоги и спи спокойно». Вот что, оказывается, нужно для спокойного сна.
Старик тихо и странно захихикал. Сегодня его отхлестали перчаткой по морде, а его жену Что же сделали с его женой? Это ему еще предстояло узнать. Сына-идиота забрали в армию, а дочь-калекув какой-то гребаный интернат («Старик, заткни свою бабу и объясни ей, что так будет лучше для всех, в том числе для самой девочки. Здесь ее способности останутся невостребованными, а в худшем случае она угробит вас обоих. Онасокровище и в каком-то смысле наша общая надежда, понимаешь? Конечно, нет. Ладно, тебя не удивляет, что сама она явно не имеет ничего против? Потому что знает то, о чем ты даже не догадываешься»). Самое невыносимое, что ублюдок комендант был прав: дочка выглядела вполне довольной, когда покидала дом, в котором родилась и безвыездно жила до сих пор, а с родителями и Большим прощалась так, будто их ожидала необычная и счастливая судьба, только трое из четверых этого не осознавали.
Какое там осознание! Боль, колом вонзившаяся в сердце и застрявшая в глотке, мешала старику даже думать. Но лекарство лекарство было где-то совсем рядом, и он почти нащупал его. Не это ли имели в виду предавшие его детки и личный ангел смерти, в наличие которого он вдруг поверил, точнее, почувствовал его присутствие за левым плечом? Ангел, гораздо более вежливый, чем господин комендант, едва ощутимо похлопал его по затылку и сказал тихим шепотом в самое ухо: «Готовься».
Старик был готов. Кое-кто удивится, когда узнает, до какой степени он готов. Но больше всего он удивил самого себя, потому что не испытывал никакого желания спрятаться, как обычно, в сумерках сознания и переждать самое нестерпимое. Вот теперь его встряхнуло по-настоящему. У него оставалось еды на несколько дней, а если существовать совсем впроголодьна несколько недель. Вполне возможно, у него были серьезные проблемы с мочевым пузырем. А больше никаких забот. Очевидно, кое-кто думал, что с него еще не достаточно.
Он смотрел, как грузовик и пикапы сворачивают к дому. Многовато гостей для одного дня. Ему не до них. Он не в том настроении, чтобы проявить гостеприимство. Хватит притворяться паинькой. Спокойного сна уже не будет никогда.
В гробу я вас видел, твари, прошептал старик и отложил в сторону бесполезные книги.
Затем взял автомат, присоединил магазины и двинулся навстречу судьбе.
Глава четвертая
Большой впервые оказался за пределами мирка, исхоженного вместе с отцом вдоль и поперек, и теперь не мог оторваться от картинки за окном автобуса. После чахлого леса из серо-синих деревьев по сторонам тянулись равнины с рядами башен, машущих тройными крыльями. Некоторые, правда, не махали, а напоминали гигантские цветы, высохшие и почерневшие. Поля с башнями сменялись другимиусеянными одинаковыми темными прямоугольниками, местами отражавшими небо цвета старого кровоподтека, а местами черными, словно пустые могилы.
Правильная периодическая структура, заключенная в этих неестественных пейзажах, действовала на Большого, как гипнотизирующий ритм или как числа, способные, прирастая, повторяться до бесконечности. Он почти погрузился в транс голой безжизненности. Когда-то он уже видел нечто подобное, но не помнил, когда и где. Вполне возможно, во сне. Ему часто снились места, в которых он не бывал наяву, и поэтому он считал, что эти снычужие. Примерно то же самое, что найти чей-то тайник с консервами. Может, хозяин уже умер и запасы стали ничейными, а может, нет. Но отец всегда брал то, что находил, и иногда говорил ему: «Бери, пока есть что брать. Скоро ничего не останется. Настали последние дни, сынок». Вероятно, и со снами была та же история: настали последние сны.
Папироску?
Кто-то пнул его под коленную чашечку. Не так чтобы очень больно, но неприятно. Большой оторвался от окна и посмотрел на парней, сидевших напротив. Один был высокий, тощий и лысый, во всем потерто-черном и на удивление хороших высоких ботинках. Второймаленький, белобрысый, с пухленьким детским лицом, одетый в лохмотья.
Спрашиваю, потянешь?
У лысого был высокий голос, то и дело срывавшийся на сиплые ноты. Очень похожий на голос сестры Большого. Его кольнуло чувство вины: он обещал ей, что покатает ее на себе, когда закончит рубить дрова. А теперь, выходит, он сам катается на этой штуке, которая была чем-то вроде сарая с решетками. И дров не успел принести для печи, как велела мать Но он не долго парился по поводу невыполненных обещанийвокруг было слишком много нового. Это новое билось об него, отскакивая от мозга, глаз и ушей, и только сами удары говорили ему: что-то происходит, а ты, дурила, не понимаешь, что именно. Например, он не знал, потянет ли.