Он несколько дней думал о том, что ему предстояло совершить. О том, нужно ли это делать, Телль даже не спрашивал себя. Он просто понял, что, когда не станет его с Финой, о Марке никто заботиться не будет. И то, что тогда придется Марку пережить, окажется гораздо страшнее.
Предъявив предписание инспекции, Телль купил в аптечном пункте специально приготовленный для таких случаев препарат. Сладкий сироп, который лишь требовалось перелить из пузырька в бутылку, закрыв соской.
Тяжесть, свалившаяся на него за эти дни, прошла, когда Марк заснул. Телль вытер ему слюну, привычно стекшую на подушку, поправил одеяло. На смену давившей безысходности пришла жалость к маленькому мальчику, который не мог сам ходить, есть, не умел разговаривать. Но ведь он мог расти.
Никому, кроме родителей, не будет жалко Марка. И никто, кроме них, о нем не будет помнить.
* * *
Принудительные работы Фины закончились в день кремации Марка. Телль встречал жену у ворот спецприемника. Увидев мужа, Фина остановилась. Она смотрела на него и ждала ответа. Опустив глаза, Телль кивнул.
Фина прошла мимо него. Догнав жену, Телль дотронулся до руки Фины, которую она отдернула и тут же спрятала в карман.
Не в ту сторону, почти шепотом произнес Телль.
Движение для пешеходов на этой стороне улицы было вправо, а они с женой шли влево. Но Фина даже не взглянула на стрелку указателя. Попадавшиеся навстречу прохожие отступали перед ней, удивленно оглядываясь.
Телль был на полшага позади жены. Он хотел что-то сказать теплое, хорошее, но не находил нужных слов. Все, вертевшееся у него в голове, казалось ничтожным в сравнении с тем, что Фина переживала сейчас.
У перекрестка их остановил патрульный.
Вам туда, показал он жезлом на другую сторону улицы.
Что? не поняла его выдернутая из своих мыслей Фина.
Телль обнял жену и, едва загорелся зеленый свет, повел через дорогу. Фина по-прежнему молчала, но Телль заметил, что шаг ее стал уверенней.
Ты мог меня хотя бы дождаться? не поворачивая головы к мужу, сказала она. Мне нужно было всего два дня.
Я не хотел, чтобы ты видела, тяжело ответил Телль.
Фина взглянула на мужа. Когда он так постарел? Он даже шел, согнувшись словно было ему не тридцать лет, а вдвое больше.
Хорошо. Пусть так, приняла его слова Фина.
Они успели к самой кремации. Марк лежал в светло-сером костюмчике, который купил для него отец. Фина склонилась над сыном. Привычно вытерев ему ротик, она провела пальцами по щеке Марка. Телль, держа жену под руку, не отрываясь, смотрел на своего сыночка. Пройдет всего несколько минут, и он больше никогда его не увидит.
Когда гробик с Марком поставили в печь, Телль взял ладонь жены своей ладонью.
Нам с тобой это просто надо пережить, тихо сказал он.
* * *
Вскоре им с Финой пришло новое предписание. Специально созданная рабочая группа комиссии по вопросам материнства и детства, изучив ситуацию супругов, рекомендовала им больше не заводить детей. Как информировала комиссия, рекомендация была разработана и утверждена на основе изученной биографии супругов, их медицинских карт, а также медицинских карт их детей.
Продравшись сквозь казенный, нечеловеческий язык до смысла написанного, Телль задумался. Он знал, что были случаи принудительной стерилизации многодетных родителей, которых признали малоимущими.
Дай! жестко сказала Фина и, не дожидаясь, пока Телль протянет ей предписание, выдернула его из рук мужа.
Пробежав написанное, Фина порвала лист. Она рвала его до тех пор, пока документ со штампом, печатью и подписями не превратился в горстку белых клочков. Вдогонку Фина хотела еще что-то сказать, но сдержалась.
Для нее было важно другое письмо. Его из почтового ящика вытащил Телль. Конверт со штампом Нацминистерства внутренних дел предназначался Фине.
Я знаю, что там, сказала Фина, прежде чем открыть конверт и вытащить оттуда заполненный министерский бланк.
Она читала внимательно, долго. Закончив, Фина показала письмо мужу.
Когда нас с Марком поймали, у меня забрали паспорт, а потом так и не отдали. И вот, кивнула она на письмо.
В нем было всего три строки уведомление о лишении гражданства.
Как же теперь без паспорта? с зарождающейся тревогой спросил Телль.
Он всего лишь бумажка, парировала Фина.
Но по этой бумажке ты есть, Телль не мог успокоиться. Без гражданства что делать будешь?
Слушай, сына не стало, а тут какой-то паспорт, гражданство Я знала, что делала. Неприятно да, но жить можно.
Фина подошла к окну и отодвинула штору.
Медкарта, пропуск на работу? продолжал Телль.
Нет, это все у меня, глядя в окно, ответила Фина.
Она смотрела на скрывающуюся в темноте улицу. Потом открыла форточку, вдохнув наполняющий комнату холодный вечерний воздух.
Хорошо сейчас на улице грустно произнесла Фина. А Марк сам, ножками, ни разу не вышел из дома.
Она так никогда и не рассказала Теллю про то, как пыталась спасти Марка.
Ханнес
Ханнес у них появился на свет здоровым. Еще в роддоме древняя акушерка, со старушечьей грубоватостью качнув малыша на руках, сказала: «Уух, крепыш!»
Фина показала сына Теллю через несколько дней после рождения, когда врачи разрешили ей вставать. Она поднесла Ханнеса к окну. Малыш спал, закутанный пеленками, из которых торчала только макушка.
Не тяжело тебе его держать? спрашивал Телль, стесняясь кричать жене на четвертый этаж.
Фина мотала головой, показывая, что не понимает. Сложил руки рупором, Телль повторил вопрос.
Нет. Он же мой, улыбнулась Фина, прижав к себе малыша.
За нарушение рекомендаций комиссии от Телля потребовали написать объяснительную. Сделал он это механически голова была забита другим.
На работе Телль попросил отпуск. Как и в случае с Марком, Теллю ответили, что его очередь еще не подошла. Тогда он попросил просто несколько дней, чтобы побыть с Финой и малышом, когда их выпишут. Но фабрика готовила продукцию к новогодним дням, поэтому работы было слишком много. Единственное мастер предложил Теллю заканчивать чуть раньше, чтобы выходить из проходной сразу после гудка. Это давало целых 10 минут.
Темнело рано, иногда Фина не могла разглядеть Телля внизу под окнами, открывать которые в палате ей не разрешали. Но она слышала голос мужа и, когда он что-то спрашивал, кивала в ответ или качала головой.
Дома Телль застелил детскую кроватку, достал распашонки с пеленками. Он вытер везде пыль, перестирал одежду, вымыл полы, проверил краны, проводку и газовую плиту. Вокруг все было сделано, приготовлено, но Телль все равно искал, чем заняться. Успокоился он после того, как утеплил окна в квартире, перебрал замки в двери и вымыл этаж.
В выходной, навестив Фину с малышом, Телль поехал на кладбище. Убрав листья и сухие ветки с могильных плит, он сел на скамейку возле могил. Телль вкопал ее после смерти Боба. Когда у них был Марк, Телль с Финой приносили его сюда и рассказывали ему о братьях. Теперь Марк лежит рядом с ними.
Кто сядет на эту скамейку, когда не станет Телля с Финой? Кто вспомнит об их детках? Получится будто не было их никогда. И любовь к детям, которая живет, пока есть Телль и Фина, ее тоже не станет. Только это место на земле будет знать, что они жили.
Пошел снег. Телль поднял голову, и снежинки превратились в капельки на его лице.
Боб, был такой же снег, когда я вышел с тобой гулять. Я сказал тебе, что это твой первый снег. А ты засмеялся снежинки щекотали тебе личико, вспоминал Телль.
Он провел рукой по могильной плите Боба. Тающий снег остался в его ладони.
Сыночки мои, родные Сейчас вы бы подросли, изменились
Словно самих детей Телль гладил надгробия, смахивал с них снег, вытирал таблички с именами. Потом он еще долго сидел на скамейке, засунув в рукава озябшие руки. А снег шел сильнее, заметая его и его сыновей.
У вас появился брат, Телль решил сказать это перед уходом. Ваш младший брат. Мы с мамой обязательно придем к вам вместе с ним.
* * *
Весной Ханнес заболел. Врачи выходили его, но из-за осложнения малыш стал хуже слышать. Полностью слух Ханнес потерял в шесть лет после очередной простуды.
Папа, я не слышу тебя. Говори громче! эти слова пронзили Телля.
Он наклонился к Ханнесу, заглянул сыну в лицо.
А так слышишь? громко, медленно спросил Телль.
Глядя, как шевелятся губы отца, Ханнес мотал головой. Телль обнял сына и зажмурился, не выпуская наружу воющее внутри отчаяние.
Доктор, к которому носили еще Марка, считал, что у Ханнеса все само собой пройдет. Другие врачи выписывали Ханнесу одни лекарства, потом отменяли их, назначали вторые, третьи, советовали делать компрессы. Но ничего не помогало, и когда Фина говорила об этом докторам, те отвечали, что это она неправильно лечит сына.
А слухового аппарата, даже самого старого, самого простого, нигде не было.
По вечерам Фина садилась на край кровати и думала, как еще можно помочь Ханнесу. Она сидела так до глубокой ночи.
Ничего не поделать, от безысходности у Фины опускались руки.
Оставалось лишь смириться, принять случившееся.
Ханнес же был только рад, что ему перестали бинтовать уши, подкладывая под бинт обжигающе пахнущую мокрую марлю, из которой текло на шею. Еще стали не нужны противные, горькие, застревающие в горле таблетки. К новому своему состоянию Ханнес привык быстро, ведь он и до этого неважно слышал.
Пап, ты перестал мне рассказывать сказки перед сном, сказал как-то после ужина Ханнес.
От стыда Телль не знал, куда смотреть. Вышло так, что, переживая из-за недуга сына, он забыл про самого сына.
Расскажешь? с надеждой спросил Ханнес.
Для Телля это значило больше, чем, если б сын просто простил его.
Обязательно, пообещал он.
Воодушевленный Телль собирался придумать сыну самую лучшую, самую добрую сказку. Но, когда по привычке он окликнул Ханнеса, а тот, не видя его, не отозвался, Телль сдулся. Его опять накрыло отчаяние. Сказка, которую он хотел рассказать, не получалась.
Проводив солнце, бабушка легла на кровать и закрыла глаза, Телль сидел на полу у двери, обхватив ноги руками.
Папа, включи свет. Я не вижу, что ты говоришь, попросил Ганс.
Уже пробил отбой, зажигать свет было нельзя, но Телль плотно завесил окна толстыми шторами. Нажав клавишу выключателя, он снова опустился на пол. Ханнес щурился после темноты. Подождав, пока сын привыкнет к свету, Телль стал рассказывать сначала.
Бабушка погасила свет и легла в кровать. Она долго не могла уснуть, лежала на спине с открытыми глазами.
Бабушка вспоминала, как была маленькой девочкой. Она любила играть в классики, прыгать по нарисованным на дорожке у дома квадратикам, а, когда наступало время обеда, из окна выглядывала и звала ее мама. Бабушка вспоминала свою маму, она видела, как шла с ней за руку в магазин, как мама, сев на корточки, наряжала ее в платье. Упавшие волосы закрывали маме глаза, девочка поправила их, и мама, улыбнувшись, обняла ее. Бабушка вспоминала, как она простудилась, а мама сидела у ее кровати, трогала ей лоб и поила лекарством. Как прижимала ее к себе, покачивала и говорила: «моя родная, моя любимая». Никто больше не любил ее так, как мама, и только мама могла бы сейчас любить ее, такую старую.
Бабушке очень хотелось поговорить с мамой, взять ее за руку. Но мамы уже давно не было на свете.
Расстроенный Ханнес, сдвинув брови, глядел на губы отца.
Пап, это очень грустная сказка, сказал он, когда Телль замолчал. Твои сказки всегда были веселыми, и интересными.
Даже самая одинокая, самая дряхлая бабушка когда-то была маленькой, задумчиво продолжил Телль. Она видела деревянные домики, которые тонули в снегу, а она шла мимо них из школы. Было уже темно, ее дорогу освещал свет окошек тех домиков. На улице был мороз, а в окнах стояли цветы. Девочка приходила домой и ждала маму.
А где был ее папа? вдруг спросил сын.
Папа? переспросил Телль. Не было папы у девочки. Мама никогда о нем не рассказывала ей.
Я не хочу такую сказку, недовольный Ханнес отвернулся к стене, где висел старый гобелен с оленями.
Телль подошел к сыну, сел на край дивана и погладил Ханнеса по голове. Когда сын уснул, он лег на пол рядом.
В соседней комнате слушала мужа, думая о своих родителях, Фина. Она была еще маленькой, когда ездила с мамой к бабушке и тете Диане сестре мамы. Фине с мамой пришлось полночи провести на вокзале в чужой стране, чтобы сесть на другой поезд, который шел в город к бабушке. Люди вокруг разговаривали на непонятном языке, и радио тоже говорило на нем. Фина их не понимала и боялась. Но не потому, что они казались ей страшными, а просто они были для нее слишком чужими. От усталости Фина чуть не плакала. Мама обняла ее и стала качать, тихо напевая. Фине хотелось спать, но она думала а как же мама? Фина обхватила ручками ее шею, прижалась к маме и спросила: «мама, мы всегда будем вместе?»
Да, доченька, нежно отвечала мама.
А обратно на вокзале их встречал папа. Подхватив Фину, он стал щекотать ей личико небритой щекой.
Папа, отпусти меня! смеялась Фина.
Она тогда думала, что у каждого ребенка есть мама и папа. И еще Фина думала, что ее мама с папой были всегда взрослыми. А бабушка всегда старенькой.
Ты зачем сердце рвешь себе и нам своей сказкой? сказала утром Фина мужу.
Телль взглянул на жену ночью она плакала.
* * *
Выяснив, что врачи не подтвердили Ханнесу диагноз, Фина с Теллем решили никому не говорить про случившееся с их мальчиком. В детском саду Телль забрал документы, сказав, что отдаст сына в школу пораньше, и про часто болеющего Ханнеса там быстро забыли. Телль с Финой надеялись, что все обойдется, ведь Ханнес хорошо читал по губам, знал буквы, а со стороны вообще не отличался от обыкновенных детей.
Когда Ханнесу исполнилось семь, пришел вызов из школы.
Надо отдать, считал Телль.
Как? Фина не ожидала, что муж решит предложить такое. Как он там сможет учиться? Ты сам подумай? Мы же его потеряем!
Если мы его не отдадим, мы потеряем его раньше, объяснил Телль. Давай подождем год. Но в восемь нам придется отдать Ханнеса в школу.
Фина купила прописи, азбуку, карандаши, авторучки четырех цветов, тетрадки в клетку. Пока отец с матерью были на работе, Ханнес занимался сам. Поначалу рука не слушалась и быстро уставала выводить палочки, кружочки, крючки. Ханнес сопел, старался, и вскоре в прописи появились уже ровные, не вылезающие за образцы для обведения и строчки, знаки.
Фина узнала, какая форма будет в школе Ханнеса. Готовые пиджаки и брюки в магазине стоили дешевле, чем на пошив, но Фина сказала, что надо подбирать костюм под ребенка, а не ребенка под костюм. Она отправилась в ателье. Костюм, который там сшили для Ханнеса, получился удобный. Сыну в нем очень нравилось, однако в школе заявили, что это не форма ученика, форму надо брать только в магазине. Пришлось Теллю купить ее. Магазинная форма была некрасива, неудобна, но Ханнес видел, что другие дети тоже ходят в ней, и перестал жаловаться.
Привыкшему за два года жить дома, только рядом с родными людьми, ему было непросто оказаться среди чужих. На торжественном открытии учебного года, где собрались все ученики, учителя, родители, Ханнес чувствовал себя неуютно. Втянув голову в плечи, он молчал, с опаской озираясь по сторонам.
Ходить в школу, учиться Ханнесу нравилось. Он очень старался, писал все, что видел на доске, что диктовал классный наставник, но не мог понять, когда наставник вызывал его, склонившись над классным журналом. Когда так Ханнеса вызвали в первый раз, он догадался об этом по тому, что на него смотрели все остальные ученики. С испуга Ханнес рассказал даже больше, чем было в учебнике.
Откуда ты это знаешь? удивился наставник.
Вы это рассказывали перед тем, как мы перешли к этой теме, ответил, смутившись, Ханнес.
Наставник задумался, кивнул и поставил высшую оценку.
После того случая Ханнес попросил соседа по парте, чтобы тот всякий раз тыкал его в бок, когда Ханнеса будут вызывать к доске.
В классе он учился не лучше всех, но хорошо, шумным и озорным не был, поэтому пристально за ним в школе не следили. Телль, а чаще Фина, исправно ходили на родительские собрания, помогали убирать закрепленный за классом участок территории, сам классный кабинет. Словом, родители делали все, чтобы сыну о них никто ничего не мог сказать осуждающего.