Он говорил громко, чтобы сын хорошо его слышал сквозь шум улицы.
Да, и еще чтобы подольше поиграть, признался сын.
В войнушку? Телль по своему детству помнил, что это любимая игра мальчишек.
Ханнес кивнул.
Вы друг с другом сражаетесь? Или как?
Враг понарошку. Никто не хочет быть врагом, с некоторым сожалением ответил Ханнес.
Вообще никто? удивился Телль.
Сперва мы считалкой назначали. Потом просто. Но никто не хотел.
Как это «просто»?
Есть мальчики, которым мы говорили: «будете врагами». А они не хотят. Они вообще не стали играть с нами.
И не играли?
Ну почему же? Играли.
Вы их заставили? Били? сейчас Теллю это было важно знать.
Ханнес прищурил глаз и ответил как-то нехотя.
Не особо.
Телль подумал, что, когда Ханнес только пришел в сад, его там дразнили «глухая тетеря». И сыну приходилось драться. Телль хотел было напомнить Ханнесу об этом, но не решился.
Про пистолет они, пока шли, забыли.
* * *
А толстого забрали? услышала Фина, как-то придя за Ханнесом в сад.
Это одна воспитательница спрашивала другую. Фина специально после этого зашла в группу, чтобы воспитательницы видели ее. Она думала смутить их, но воспы только холодно поздоровались.
Как зовут того мальчика? спросила Фина сына по дороге домой. О котором ваши воспитательницы говорили, когда я зашла.
Денис, но его так мало кто называет, не понимая, зачем мама спрашивает, ответил Ханнес.
Сынок. Я хочу тебя попросить: всегда зови Дениса по имени, и никак по-другому. Это очень важно, ласково сказала Фина. Я не спрашиваю, как ты называл его вчера, мне важно, чтобы ты впредь Дениса звал только по имени.
Я его почти всегда так звал, удивился просьбе мамы Ханнес.
Ну вот и хорошо. Вот и зови дальше, обняла одной рукой сына Фина. А кто этого мальчика приводит и забирает?
Мама приводит. А приходит за ним бабушка или папа.
Как ты думаешь, они любят его?
Да, снова удивившись словам мамы, ответил Ханнес.
Почему ты так думаешь?
Маме грустно, когда она оставляет Дениса и уходит. А папе и бабушке его жалко, подумав, ответил Ханнес.
Ну вот, видишь. Даже у самого, как всем кажется, нелюбимого у вас человечка есть люди, которые его любят. И, приводя его в сад, мама волнуется не обидит ли кто ее мальчика, не сделает ли ему больно? И мама будет переживать за сына, чувствовать его боль, его обиду сильнее его самого.
Откуда ты это знаешь? глаза Ханнеса стали большими.
Я ведь тоже мама, наклонившись к нему, произнесла Фина.
* * *
Мама, для чего мы живем? Ханнес только что пришел из сада и сидел на кухне за столом в ожидании ужина.
Откуда такой взрослый вопрос? от неожиданности Фина повернулась к сыну с кастрюлей и тарелкой в руках.
Она еще в саду увидела, что сын о чем-то думает, но решила подождать, пока Ханнес сам расскажет. Фине казалось сын просто пытается подобрать нужные слова, чтобы она его поняла.
В детском саду нам сказали, что мы живем, чтобы служить отечеству, объяснил Ханнес, зажав в руке ложку.
Фина наложила сыну кашу, поставила ему тарелку, дала хлеб и села рядом.
Кто вам такое сказал?
Приходил военный. В форме и с медалями, ответил сын, не отрываясь от каши.
Ты бы взял ложку правильно, предложила Фина. Вам в саду так разрешают ее держать?
В саду нет. А здесь можно? Ханнес поднял на мать глаза от тарелки.
Можно, кивнула Фина.
Глядя, как сын ест, она вспоминала большие сумки, с которыми выходили с работы домой детсадовские поварихи. У нее в детском доме было точно так же.
Мам, ну скажи, остановив ложку над тарелкой, повернул к ней голову Ханнес.
Брови Фины нахмурились, взгляд остановился на узоре клеенки стола. Подумав, Фина посмотрела на сына.
Я думаю, что мы живем для того, чтобы оставить о себе память. Своими делами, своими поступками. Своими открытиями, изобретениями, книгами. Или своими детьми, Фина улыбнулась краешком рта, ее ладонь мягко легла на держащую хлеб руку Ханнеса.
Вдруг лицо матери стало серьезным.
И лучше не оставить о себе вообще никакой памяти, чем стать виновником гибели даже одного человека. Как будут вспоминать о том, после кого остались матери, у которых отняли детей?
Ханнесу показалось, что мама это сказала не ему, а кому-то другому. Он даже поглядел по сторонам, но больше никого не было.
Мам, а кому ты это сказала?
Фина подняла Ханнеса на руки, посадила себе на колени. Она погладила сына по голове, обняла и начала тихо качать.
Это я сама с собой.
Ханнес взял ладонь матери, провел по ней пальцами. Потом потрогал морщины на подушечках пальцев Фины и посмотрел на свои пальчики.
У тебя такие же полосы, как у нашей уборщицы в саду, задумчиво произнес он.
Это просто руки часто в воде, ответила Фина. Помнишь, как ты сидел в ванной, и у тебя от воды тоже сморщились пальчики? Ты тогда еще подумал, что они так навсегда останутся.
У меня после ванной они были мягкие. А у тебя твердые.
Так ты еще маленький. А я большая, прислонившись губами к волосам сына, ответила Фина.
Она поцеловала его в макушку. Ханнес закинул голову и посмотрел на мать.
А ты не болеешь? заботливо спросил он.
Нет, мягко сказала Фина.
Честно?
Честно, ответила Фина и, крепко прижав сына, провела носом по его голове.
Фамилия
Однажды, когда Фина пришла в детский сад за Ханнесом, его вывела к ней за руку воспитательница. Сын был красным, растрепанным, и, сжав губы, упрямо смотрел перед собой.
Ваш сын дерется с другими детьми, не поздоровавшись, сразу сообщила воспитательница. Примите меры.
Хорошо, машинально ответила Фина.
Ничего хорошего, поверьте.
Ханнес со злостью и обидой в глазах провожал удаляющуюся в группу воспитательницу. Такой взгляд сына не ускользнул от Фины. На вопрос, что случилось, Ханнес твердо молчал. Если бы ни отец мальчика из той же группы, Фина вряд ли бы узнала о произошедшем на самом деле.
Мужчина кричал на своего сына, тот размазывал слезы по щекам и никак не мог успокоиться. Фина помнила этого ребенка: она когда-то угощала его с другими ребятами конфетами.
Скажи своему щенку, чтобы он не подходил к моему сыну, а то я ему голову оторву, повернулся к Фине мужчина.
Его перекошенное лицо горело. Фина заслонила собой Ханнеса.
Я сейчас сама тебе голову оторву, закипела она. Ты хоть своего сына пожалей.
Отец мальчика ничего не ответил, только бросил на Фину недовольный взгляд. Она стояла, закрывая Ханнеса, пока мужчина с мальчиком не ушли. Фина какое-то время напряженно смотрела им вслед, а потом повернулась к сыну.
Что ж вы не поделили-то?
Хмуро поглядев на мать, Ханнес пошел к выходу. Фина поравнялась с ним. Она хотела взять сына за руку, но тот крепко зажал свои кулачки в карманах куртки. Поняв, что к случившемуся в детском саду она имеет какое-то отношение, Фина остановила сына и, присев на корточки, заглянула Ханнесу в лицо.
Я вижу, что ты на меня обиделся. Мне надо знать, за что. Я попрошу у тебя прощения. Ведь я твоя мама.
Тогда почему у тебя фамилия не такая, как у нас с папой? вырвалось у Ханнеса.
Фина улыбнулась.
Это все?
От улыбки мамы Ханнесу стало больно. Неужели она не понимает?
Прости, родной, Фина обняла сына.
Ханнес прижался к ней маленький, доверчивый. Фине стало его жалко, и она едва не заплакала. Сдержало Фину то, что Ханнес не любил слез. Сам он никогда не плакал. Ей это очень нравилось в сыне.
Давай сделаем так: я расскажу тебе, почему у меня другая фамилия, а ты расскажешь, что произошло у тебя в садике, предложила Фина.
Ханнес охотно кивнул.
Мне очень хотелось жить с той фамилией, которая была у моих родителей, объясняла Фина. Папа твой был не против. Так можно.
Она не знала, поймет ли сын ее, примет ли сказанное. Ханнес слушал внимательно и смотрел на маму, стараясь не попустить ни слова.
И больше ничего? осторожно спросил он, когда Фина замолчала.
Ханнес ждал чего-то большего интересного, загадочного, даже страшного.
Ничего, пожала плечами Фина. Теперь ты.
Из рассказа сына она поняла, что воспитательницы обсуждая, почему у нее другая фамилия, назвали Ханнеса неродным ей ребенком.
Приемный, заключила одна из воспитательниц.
Игравший рядом сын воспитательницы услышал это. Показывая на Ханнеса пальцем, он закричал: «Приемный! Приемный!»
Ханнеса дразнили до вечера. Сжав кулаки, он кидался на своих обидчиков, но те бросались в разные стороны, и Ханнес не знал, кого преследовать. Когда детей начали забирать домой, стало проще. Поймав одного из оставшихся мальчишек, Ханнес повалил обидчика и колотил до тех пор, пока воспитательница его самого не оттащила за шиворот рубашки. Это тот мальчишка ревел в раздевалке.
До прихода Фины Ханнес стоял в углу.
Я поговорю с твоими воспитателями, выслушав сына, решила Фина.
Не говори с ними. Они плохие. Они злые, просил Ханнес. Они только вам улыбаются.
Они не смогут разговаривать со мной так же, как с тобой. Я взрослая, я даже старше их.
Все равно не говори с ними.
Хорошо, не буду, пообещала сыну Фина, подумав о том, что она уйдет на работу, а Ханнес с этими воспитательницами останется.
Видя, что плохое настроение сына никуда не делось, он недоволен собой, Фина наклонилась к нему, ласково потрепав за плечо.
Все правильно ты сделал, искренне сказала она.
Удивленный Ханнес отпрянул от матери.
Ты мне говорила, что нельзя драться. И папа так говорит.
Нельзя, согласилась Фина. Но иногда нужно подраться один раз, чтобы потом не драться каждый день.
* * *
В детдоме всем воспитанникам давали фамилию человека, в честь кого этот детдом был назван, и присваивали номер. Номер пришивался на форму, наносился на тетради, кровать, тумбочку, шкафчики в спальне, раздевалке. По номерам воспитанников и различали.
Фина завидовала тем, кто попал в детдом с рождения. Таким ребятам здесь было проще. «Изъятые на обеспечение государством у не состоявших в браке рожениц», они не успели узнать ни своей матери, ни своей фамилии. И имя им давали уже тут.
К присвоенному номеру Фина отнеслась спокойно. А на чужую, навязанную фамилию, не отзывалась. Фина не понимала, зачем ей другая фамилия, если у нее есть своя, если она мамина и папина.
Воспитательницы говорили, что никому не позволено нарушать порядки детдома, и что они не допустят упрямства одной непослушной девчонки.
Как твоя фамилия? задавала вопрос воспа, занося над ее вытянутыми ручками деревянную линейку.
Фина зажмурилась в ожидании удара. Опускать руки было нельзя, за это оставляли на весь день в углу, без еды и туалета. Хотелось скорее вырасти, стать выше, сильнее этой строгой, каменной тетки, чтобы показать ей, как бить детей.
Фина хорошо помнила, как прятала от всех заплаканное лицо, как прислонялась им в угол, вдыхая запах сыреющей побелки, лишь бы никто не видел ее слез. Чтобы не пролить на пол и не вытирать потом лужу полотенцем, Фина сжимала ножки. Намокшие колготки сразу прилипали, сандалии становились горячими и тяжелыми. Сзади хохотали, дразнились, но зато уже никто больше не пытался стянуть с нее колготки.
По ночам Фина, с головой накрывшись одеялом, шепотом повторяла свою фамилию. Противнее всего было, когда воспы, отчитывая какого-нибудь воспитанника, говорили, что он недостоин носить фамилию детского дома.
За все время там Фину не похвалили ни разу, считая трудной и своевольной. В первый год учебы она завела тетрадку, где выполняла разные задания, а потом писала под ними: «молодец», «умница», «замечательно». Еще Фина писала себе слова, которые говорила ей мама милая, любимая, родная. Листы с этими словами приходилось мелко рвать и выбрасывать, пока никто не увидел.
Ей, наверное, с удовольствием ставили бы плохие оценки, но Фина училась так, что не было даже малейшего повода придраться. Получив аттестат, она зачеркнула в нем детдомовскую фамилию, аккуратно выведя над ней «Гумбольдт».
В заявлении на регистрацию брака Фина сразу указала, что хочет оставить свою фамилию. Потом стало неловко перед Теллем, и Фина осторожно спросила, не против ли он.
Ведь ты так захотела. Ты же захотела за меня выйти, вот и это такое желание, ответил Телль.
После его простых, неуклюжих слов Фина поняла, что Телль ее действительно любит. И она почувствовала себя по-настоящему счастливой, какой была когда-то с родителями.
* * *
Через несколько дней после свадьбы Фина, проводив мужа до проходной на смену, отправилась на вокзал.
Стоя на перроне, где она последний раз видела родителей и куда возвращалась их ждать, Фина рассказывала маме с папой про то, что вышла замуж, про Телля.
Я обязательно приду с ним сюда, и мы вместе будем ждать вас, пообещала она.
На обратном пути, возле билетных касс, Фина заметила, как плачущая женщина просовывала в окошко кассиру деньги.
Продайте! Мне надо ехать! Пожалуйста!
Голос из окошка просил ее отойти и не мешать стоящим за билетами пассажирам. Зажав деньги в протянутой руке, женщина побежала к другой кассе. Небольшая очередь сочувственно отступила перед ней.
Паспорт, словно ни в чем не бывало, раздалось из кассы.
У меня мама умирает, поймите просила женщина.
Паспорт давайте. Без паспорта билеты не продаем.
Фине было невыносимо наблюдать горе женщины. Не зная, что делать, она протянула ей деньги, но та лишь с болью повела головой. Паспорта с собой у Фины не оказалось.
Когда объявили поезд, женщина в отчаянии бросилась к пассажирам, умоляя продать ей билет. Она металась от вагона к вагону, падая на колени перед проводниками, а потом билась в руках тащивших ее по перрону нацполов. Шедший следом за ними полицейский остановился возле застывшей, побледневшей Фины и сказал, что она будет свидетелем.
Нами установлено, что лицо без гражданства пыталось дать взятку ответственному лицу, чтобы незаконно проникнуть в поезд, рассказывал вызвавший Фину следователь.
Лицо без гражданства Фине даже слышать это было неприятно. Как будто речь не о человеке, а о коробке с нитками.
Женщина хотела купить билет. Она хотела заплатить за него деньги, уверенно говорила Фина.
Ей казалось, что здесь достаточно просто здравого смысла, не говоря уже о человеческом сочувствии.
У нее мама умирала, ей нужно было ехать.
Сложив руки на столе, следователь холодно глядел на Фину.
У нее нет права свободного перемещения. Поэтому ее действия оцениваются так. Будучи лицом без гражданства, о чем она не могла не знать, она также не могла не знать о наложенных в соответствии с этим ограничениях. Она не с другой планеты.
Фине оставалось только спросить, что теперь будет с этой женщиной.
Статья не тяжкая, поэтому, тут следователь сделал паузу, ничего страшного.
Фина готова была выступить в суде, но ее туда не вызвали. Дальнейшую судьбу той женщины она не знала.
Могла ли подумать тогда Фина, что через несколько лет у нее самой отберут паспорт, сделав лицом без гражданства, навсегда приковав к этому душному угрюмому городу?
Братья
Ханнес любил своих братьев. Он часто просил отца и мать рассказать ему о них. Телль больше рассказывал о Бобе, Фина о Марке. От родителей Ханнес знал, как их не стало, но никогда не заводил разговор об этом.
У него остались игрушки, которые были у Боба и Марка. Ханнес хранил их в своей картонной коробке с крышкой. А у мамы в шкафу была детская одежда. Иногда она доставала вещи братьев, раскладывала их на кровати, потом брала каждую в руки и смотрела на нее. Когда Ханнес видел это, он думал, что лучше бы мама в эти минуты плакала.
Больше всего Ханнесу было жалко Карла в память о нем остались только две распашонки. Незадолго до родов мама оправилась в магазин тканей, где купила ситец. Она сама раскроила распашонки, пошила их, нарезала и обшила пеленки.
Ханнес помнил, что, когда был маленьким, к ним домой пришел чужой человек. Ханнес от него спрятался в шкафу. Родители закрыли дверь в комнату сына и разговаривали с человеком в прихожей, но Ханнес все равно боялся незнакомца больше, чем темноты тесного шкафа. Сидя там, стараясь дышать тихо, не шевелиться, Ханнес дотронулся рукой до чего-то твердого и неровного. Рука сжалась, одна из неровных вещей оказалась у него в ладони. Ощупав ее, Ханнес понял, что это фигурка человека.