Р открыл дверь не сразу. На нем была светлая льняная рубашка, без галстука, и он не поцеловал меня в щеку, не потрепал по лбу, не взглянул и даже не спросил, стало ли мне лучше, но вручил мне стакан воды со льдом.
Трудный разговор с врачом?
Я выпила воду одним махом, прижав кулак к груди.
Ты вообще хочешь быть отцом? спросила я, поддавшись позыву темного чувства, которое теперь осязаемо запульсировало во мне.
Р задумчиво привалился к кухонной стойке.
А, так вот о чем идет речь, произнес он, и я на секунду перепугалась, но он продолжал: Ты считаешь, я хочу выбрать для себя белобилетницу?
Ну, может быть, сказала я. Как-нибудь задумаешься.
Давай закончим этот неуместный разговор, сказал он. Пошли!
Он улыбнулся, поцеловал меня в висок и провел к себе в спальню, где уложил в кровать и закутал в серую простыню.
Подремли, после сна все придет в норму. И он целомудренно провел ладонью по моему закутанному телу.
Я провалилась в глубокий сон без сновидений, в эмоциональную пустоту, а когда проснулась, его уже не было. Некоторое время я лежала, уставившись в потолок, пытаясь сохранить ощущение опустошенности. После чего я обследовала каждую комнату, вышла из квартиры и уехала, включив в салоне радиоприемник на полную громкость, чтобы не чувствовать себя одинокой.
Я припарковалась в центре и прошлась в надежде увидеть в толпе хотя бы одну детскую коляску. Я еле передвигала ватные ноги. Мне хотелось увидеть лицо ребенка, розовое, как яблоко, в складочках и ямочках, и папочку, который кивает идущим навстречу, прося их дать дорогу. Мне нужно было зримое подтверждение того, что такое возможно. Но подтверждений не было.
Нам всем нравилось иногда видеть на улице младенцев. У нас вошло в привычку вручать отцу мелкие подарки. Монетки, конфетки, носовые платочки. Отец клал все эти мелочи в хозяйственную сумочку, но мы знали, что потом эти дары окажутся в мусорном ведре, потому что следовало оградить ребенка от всего, что представляло для него опасность.
Были и такие, кто мог бы захотеть нанести ребенку травму. Но такое можно было допустить только косвенным образом. Некоторые женщины долго сверлили коляску взглядом и потом как бы случайно хватались за неесловно на удачу. Другие вели себя не так прямолинейно, а кое-кто старался не привлекать к себе внимание в толпе, наблюдая за коляской, или преследуя ее, или предлагая что-то младенцу. А кто-то отводил взгляд от коляски, не желая видеть там ребенка.
Первый раз увидев ребенка в городе, я приняла его за диковинку вроде пришельца из космоса. Когда же я стала старше, дети, казалось, не стеснялись злоупотреблять своей властью надо мной. Они меня сильно расстраивали. Если я встречала на улице детскую коляску и совала отцу мелкую монетку, которую нашаривала в кармане, тот благодарно мне кивал. А мне приходилось забегать в ближайший магазинчик и пережидать там, пока во мне не стихнет буря и не пройдет желание завыть.
Как-то я вошла в магазин детских вещей, где никого не было, кроме продавщицы за прилавком. Она вытаращила на меня глаза, но ничего не сказала. Я стала перебирать крошечные носочки и мягкие игрушки. Потом взяла в руки шапочку с кошачьими ушками на макушке. В висках у меня стучала кровь.
Прошу прощения, сухо заметила продавщица, подойдя ко мне. Вам лучше уйти!
Я выбираю подарок для подруги! в ярости отрезала я. Можно посмотреть или нет?
У вас нет таких подруг! злобно фыркнула она, а я, швырнув шапочку на прилавок, выбежала из магазина и быстро нырнула в уличную толпу.
Глупая сука! обернувшись на магазин, крикнула я, так что прохожие уставились на меня, но ненадолго.
Ты думаешь, что поступаешь по зову природы, но ты ошибаешься, предупредил меня доктор А. Ты считаешь, что тебе это нужно, но хочу тебе сказать: это не так!
Я шагала по чистым серым улицам. Похолодало. Цветы на деревьях еще не распустились, но я знала, что ждать осталось недолго и что в зеленых кислых почках уже пульсирует жизнь, потому что именно так в природе и работает время. Сегодня в городе детей не было видно, все куда-то спешили, гладкие и торопливые, словно вода. Я представила себе, как Р гуляет с коляской в моем районе, катит ее по улицам, а мои соседки стараются внимательно рассмотреть ребенка. От одной этой мысли меня замутило, я села на скамейку и зажала голову между коленей.
Вы в порядке? раздался голос.
Подняв взгляд, я увидела мужчину и подумала, не отец ли он. Теперь я ни на одного мужчину не могла посмотреть без мысли об этом. Что делает мужчину отцом, а женщинуматерью? Чего мне недостает? Р жил в ожидании кого-то, кто не будет ползать вокруг него по полу, кого-то, кто не станет копошиться в грязи. Я сама была как ребенокодни ощущения и никакого самоконтроля. Неисправный мотор, работающий вхолостую. Я его даже не любила, я не любила ничего.
А может быть, я и любила его, но просто не хотела в этом признаться. Как я могу быть матерью, если мне чужды простейшие человеческие эмоции, если они сродни волнам, бьющимся о берег моего телаи это тело казалось одновременно далеким, как луна, и неуютно близким? Я и не осознавала, что будет так. Я была достаточно глупа, чтобы не осознавать этого.
Вы в порядке? снова спросил мужчина.
Да, ответила я, уже забыв, о чем он спрашивал.
Мужчина удалился, ни слова не говоря. Я заметила блеск обручального кольца у него на пальце. Во рту я ощутила горечь. Я медленно поднялась и пошла к своей машине.
14
Посылку принесли через три дня после моего визита к доктору А.
Эмиссар позвонил мне в дверь спозаранку. Я увидела его в окно и задрожала от страха, но потом, когда набралась мужества и открыла ему, он не стал меня арестовывать и вообще ничего не сказал, а просто кивнул и вручил мне коробку. При свете дня трава у дома казалась свежеокрашенной. Итак, сделку отменили. Я поняла, наверное, впервые в жизни, что назад пути нет, что я запустила механизм, который уже не остановить.
Я выложила содержимое коробки на пол в гостиной и некоторое время смотрела, не шевелясь. Маленькая палатка, раскладная палатка-автомат, которую не надо ставить, вбивая в землю колышки и натягивая тросики, а можно просто встряхнуть, и она сама раскрывается, точно зонтик. Подробная карта страны, восемь пачек лапши и четыре упаковки сушеного мяса, йод в таблетках, небольшой нож и пистолетс виду очень старый, даже старинный. Аксессуары для выживания в дикой природе. Я убрала все обратно в коробку, коробку вложила в рюкзак и оставила в гостевой спальне, на кровати, где рюкзак лежал на покрывале, сияя красным нейлоновым боком. В тот день я раза четыре залезала в рюкзак удостовериться, что мне это все не приснилось.
Что ж, по крайней мере на сей раз мне дали палатку, хотя остальные вещи имели символическое значение.
Итак, я снова отправляюсь в путешествие. Меня ждет большое приключение.
15
Никто со мной так еще не поступал! воскликнул Р в ресторане, когда я сообщила ему новость.
Прошло две недели с тех пор, как мы виделись в последний раз. Я скромно жевала свой стейк и не сразу ответила. У меня пробудился вкус к тяжелой пище, богатой железом, к мясу с кровью.
А ты всегда этого хотела, не правда ли? укорял он меня. Тебе хотелось понять, какие при этом возникают ощущения.
Какие там ощущения: холодный электрический разряд. Ноющая боль в теле. Я была как птица, которую необъяснимым образом тянуло к земле. Белая птичка с мягким оперением, намного красивее, чем я могла бы представить себя в своих мечтах.
Не устраивай сцену! сказала я. Мне просто хотелось поставить его в известность.
И зачем только я ему сказала? Уж и не помню, чем я руководствовалась. Привычная жизнь разваливалась на глазах. Золотой попугай в клетке пронзительно вопил в углу. Черный рояль. Рядом околачивалась официантка в темно-синем фартуке.
Все хорошо? поинтересовалась она, и Р отогнал ее взмахом вилки. Лицо у него было хмурое и недоброе.
Зачем? спросил он. Это все, что я хочу узнать. За-чем?
Но я не могла во всеуслышанье рассказать о своем желаниине могла выпустить его на свободу и наблюдать, как над ним издеваются, сбивают влет, словно оно стало темой общественной дискуссии. Это не было чисто теоретической конструкцией, это была хрупкая бессловесная часть меня, и я не имела языка, чтобы обратить ее в слова.
Значит, ты так и будешь сидеть и молчать? злобно процедил он. Ты даже не попытаешься объяснить мне свой поступок?
Ты не поймешь, отозвалась я.
У тебя аффект, сказал он.
Ну, раз ты так считаешь
Я уже поняла, что какой бы аргумент я ему ни предложила, он его не убедит: ведь я была синебилетница!
Я вообще не понимаю, зачем кому-то нужны дети, не важно, синий у тебя билет или белый, продолжал он, понизив голос, чтобы никто не смог услышать, о чем мы беседуем.
Возможно, никто этого толком и не знает, заметила я. Это нужно чувствовать.
Но откуда тебе известно, что именно ты это чувствуешь? Возьми другие чувства. Какое-то чувство, которое ты можешь отогнать. Он попытался было подлить мне вина, но мне уже и так было достаточно, и я накрыла ладонью свой бокал. Но поздновино растеклось по всему столу.
Просто я знаюи все.
Как описать постороннему свое темное чувство без того, чтобы не раскрыть ему душу? Как спросить, испытывал ли он когда-нибудь такое же чувство? Р пристально смотрел на меня. Меня охватило ощущение нестерпимой жалости к себе. Я слизала вино с тыльной стороны ладони.
Знаешь, тебе придется как-то решить эту проблему, или тебя вышлют, заметил он, снова вооружился вилкой и ножом и вернулся к еде.
Об этом уже поздно говорить, я вытерла вино со столика салфеткой и рассказала ему про посылку. Сейчас она у меня дома. Поехалисам посмотришь.
Нам принесли десертдва фисташковых крема. Я слопала оба, а Р молча смотрел. У меня разыгрался зверский аппетит. Но в кои-то веки меня это не смущало.
Приехав ко мне, мы достали из коробки все ее содержимое. Он взял пистолет и взвесил на руке. Потом направил на меня. Я положила ладонь на ствол и отвела в сторону.
Не надо! строго произнесла я, словно делала внушение непослушному псу, хотя и знала, что пистолет не заряжен. Я подняла руки над головой, чтобы стянуть с себя блузку, и Р отвернулся.
Я даже смотреть на тебя не могу, заявил он.
Я начинаю представление. Можешь смотреть, если хочешь.
На самом деле это было никакое не представление, но я глубоко дышала, чтобы подчеркнуть каждую выпуклость своего тела. Мне хотелось, чтобы он осознал всю реальность случившегося. Чтобы он сам смог увидеть и потрогать.
Не хочу! буркнул он, все еще отворачиваясь. Это последнее, что я хочу видеть.
Он не повернулся ко мне, когда я скинула юбку, расстегнула бюстгальтер и медленно стянула чулки, хотя он прекрасно все слышал. Я ничего не сказала, а просто положила одежду аккуратно на кровать, потом огладила руками изгибы своего живота, не обнаружив никаких явных изменений, ничего, что можно было бы заметить невооруженным глазом. Он стоял вполоборота ко мне, скрестив руки на груди.
А потом он ушел. Я слышала, как он переступает с одной ступеньки на другую, но не побежала за ним и вообще не двинулась с места. Я стояла, голая, и чего-то ждала, за окном сгущались сумерки, мои соседки возвращались домой с работы. Звуки их телевизоров, громыхание посуды, стук открываемых и закрываемых дверей, когда они выходили в садики перед домом поглядеть на небо или внести в дом высохшее белье. Вокруг меня происходили привычные события повседневной жизни, не незаметной жизни, которая продолжалась безостановочно.
16
В мой следующий визит к доктору А я была молчалива. На этот раз он сидел на коричневом велюровом диванчике, привалившись к спинке. Он старался добиться того, чтобы я чувствовала себя непринужденно, но я редко чувствовала себя с ним непринужденно, даже после того, сколько часов, сколько лет жизни я ему посвятила, изливая свою душу. Мои пальцы вцепились в край пластикового стула так сильно, что костяшки побелели. Если бы я могла заполнить пустоту, предназначенную для откровений, незначащими заявлениями, тогда, вероятно, неминуемое можно было бы отсрочить. Я верила в такую возможность, хотя это было глупо, потому что доктор А, конечно, знал о полученной мной посылке. Он же сам ее заказал.
Он улыбнулся и подался вперед, словно поймал меня на слове, хотя я еще ничего не сказала.
О чем ты в последнее время думаешь? задал он мне свой обычный вопрос.
Свет в его кабинете был тусклый и неровный. Всякий раз, когда мне нужно было ему солгать, я останавливала взгляд на стайке маленьких веснушек под его левым глазом или на его носу, отчего, как мне было известно, создавалось впечатление зрительного контакта. Но на этот раз лжи не будет. У меня заурчало в желудке, и напряжение спало.
Доктор А рассмеялся.
Проголодалась? Он предложил мне мятную полосатую конфетку. Я разгрызла мятный диск, рот наполнился слюной, да такой обильной, что казалось, она сейчас закапает с губ.
Ты ведь получила кое-что, Калла? спросил он. Тебе вручили кое-что?
Я не ответила и перевела взгляд на окно: жалюзи были прикрыты, и солнечный свет пробивался в щели желтыми лезвиями.
Страх стать изгоеминстинктивный человеческий страх. И этот страх подтверждает наш статус как особенного, невосполнимого другого, существование которого внутри себя мы всегда подозревали. Быть отвергнутымзначит осознать, что латентно присутствующее внутри нас ощущение непохожести на других подтвердилось. Он помолчал. Может быть, ты хочешь это осознать.
Может быть, я хочу это осознать, согласилась я безмолвно.
Будь готова в любой момент. Держи посылку в машине. Как только придет повестка, а она может прийти в любой момент, тебе сразу придется уехать. Если тебя поймают, я не смогу тебе помочь. Он сделал паузу. В знак признания твоих заслуг тебе дадут еще один шанс. Мне жаль, что все происходит таким вот образом. И на какое-то мгновение мне показалось, что он сказал это вполне искренне.
У меня перехватило дыхание.
Еще один шанс с лотереей?
Нет, покачал он головой, и ты сама это прекрасно знаешь. Какой в этом смысл? Результат будет такой же. Ты не можешь сменить свой билет.
Я вообразила себя взрослой, в лотерейном доме с девчонками в платьях, стоящими в очереди, словно я этого заслуживала. Я вспомнила сон, который часто мне снился еще с отрочества, как я порезала ладонь металлическим листом, и из раны полилась не красная кровь, а похожая на чернила жидкость цвета индиго.
Шанс убежать, продолжал он. Отправиться в путешествие, похожее, наверное, на то, что ты когда-то совершила. Но это будет бегство от, а не к. Кое-кто считает это тестом.
Скажите, что мне делать, я так и сделаю.
Уже поздновато что-либо делать, заметил он. Ты можешь сделать только то, что от тебя зависит.
Я расплакалась, услышав его ответ, и, хотя он говорил со мной добродушно, судя по всему, я его немало разочаровалавпервые за все время наших бесед.
У вас есть семья? спросила я, перестав плакать.
Я не могу с тобой об этом говорить, ответил он. Извини.
Вечером, по моей просьбе, ко мне приехал Р. Для меня это стало неожиданностьючто он сменил гнев на милость, но я была ему за это благодарна. Он привез мешок продуктов: свежие овощи, хорошие сыры, мой любимый хлеб.
Ты что делаешь? спросила я, когда он накрыл на стол: тарелки, приборы, кувшин воды со льдом и лимоном.
Я делаю, чтобы все было красиво, ответил он, положив нож рядом с хлебом.
Все выглядело и впрямь красивокак настурции, выращенные в стеклянной баночке.
Он почитал этикетки на сырах и указал на те, которые мне было разрешено есть.
Как ты узнал? спросила я.
Мне удалось кое-что разведать, объяснил он. Один коллега дал мне вот это, и протянул мне фотокопию листовки со списком продуктов, которые беременным запрещалось есть, и занятий, от которых следовало воздержаться. В списке перечислялись все мои любимые продукты и кое-какие из моих любимых занятий. Не важно. Я была готова отказаться от чего угодно. Р наблюдал за мной, когда я читала список.
Потом мне надо будет у тебя это забрать, сказал он.
У тебя могут быть неприятности? Я была тронута.
Может быть.
Тебе ничего не надо предпринимать, я же синебилетница, не забыл?
Нет, не забыл.
В постели он положил мне обе руки на лицо. Мы лежали и смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. У него глаза были темные, почти черные. Я тоже положила руки ему на лицо. Он погладил меня по щеке, потом прижал большие пальцы к моим вискам.