Виноват. Так не полагается.
От барышни пахнуло холодом. Остро заныли зубы.
Как вам угодно, ответила она, опустив глаза. И опять потянуло холодом, и зубы заныли еще сильнее.
Товарищ Лисицин взялся за работу, но час от часу становилось все холоднее и холоднее. Пальцы закоченели.
Вы не озябли? спросил он.
Благодарю вас. Мне тепло, ответила барышня.
«Срочно Просьба немедленно рассмотреть»писал управдел, но пальцы отказывались работать. Они покраснели и не разгибались. Он подошел к печке, согрел пальцы, но по спине время от времени пробегал легкий озноб.
Не простудился ли?
Лисицин вышел в коридор. Там было тепло по-прежнему. В кабинете же стало еще холоднее. Дуло от окна.
Замзав зашел за докладом.
Да, у вас холодно, удивился он и позвал швейцара.
Степан. Надо замазать окно. Почему это до сих пор не сделано?
Кажись, всю зиму тепло было.
Степан деловито прощупал замазку.
Ума не приложу.
Позовите стекольщика, распорядился замзав.
ТоварищуЛисицину становилось все холоднее и холоднее.
Сославшись на нездоровье, он ушел двумя часами раньше. Барышня осталась в его кабинете.
Через полчаса в кабинет заглянул замзав и сказал барышне:
Вы не озябли? Пройдите ко мне.
А в четыре часа, уходя, говорил Степану:
Послушайте, что у вас с окном? Отчаянно дует.
Степан, подавая шубу:
Не извольте беспокоиться.
Машинистка в белой шапочке и легком летнем пальто вышла вместе с замзавом.
Как вы легко одеты, удивился он.
Благодарю вас. Мне тепло.
2
Лисицин ходил по кабинету и не мог успокоиться. Окна наново замазаны, но дует по-прежнему, а пожалуйеще сильнее. Ему казалось, что дует из того угла, где сидит новая машинистка.
Это от нее такой мороз. Надо отослать ее куда-нибудь.
Марья Ивановна, вы будете работать в общей канцелярии.
Марья Ивановна быстро собрала работу и перешла в соседнюю комнату. Стало немного теплее, но вместе с тем Лисицин почувствовал легкую утрату и пустоту.
Барышню посадили к окну. Она быстро стучала клавишами машинки, изредка поднимая глаза и оглядывая комнату.
В комнате были: седенький старичок с красным носом, непринужденный молодой человек в галифе и две барышнивходящая и исходящая.
Прошло полчаса. Входящая барышня перестала писать и сказала подруге:
Холодно.
Старичок пошел за шубой. Но ничто не спасало от легкого пронизывающего сквозняка, и всем казалось, что тянет от окна, к которому посадили новую машинистку.
Непринужденный молодой человек подошел к окну, попробовал: не дует ли, и, низко наклонившись к плечу Марьи Ивановны, спросил ее:
Вы не озябли?
Марья Ивановна подняла глаза:
Нет.
Молодой человек заметил: под его дыханием волосы новой машинистки седеют от инея. Он сделал большие глаза и таинственно приподнял палец. Потом всеи старичок и обе барышнидолго шептались, искоса поглядывая на новую машинистку.
Молодой человек вызвался рассказать замзаву. Канцелярия не может работать, и если будет так продолжаться
Наша новая машинистка, начал он.
Что? перебил замзав. С такими вещамик управделу.
Товарищ Лисицин, задумавшись, сидел за столом. Всю ночь ему снились голубые, словно подернутые инеем, фарфоровые глаза и раскрасневшиеся от мороза щеки. Он просыпался, кутался в одеялои опять засыпал, и опять видел фарфоровые глаза, но холод, пронизывающий тело, уже не казался неприятным. Утром он торопился на службу. Он уверял себя, что остался завал со вчерашнего дня, но на самом деле ему снова хотелось увидеть те же фарфоровые глаза, которые всю ночь не давали ему покоя, и дышать свежим морозным, пахнущим морожеными яблоками, январским воздухом. За ночь он стал нечувствителен к холоду и шел по улице, распахнув шубу.
Но в кабинете барышни не оказалось.
Да, я отослал ее в канцелярию.
Хотелось опять позвать ее в кабинетно он не решался. Изредка только открывал дверь и дышал приятным морозным воздухом соседней комнаты.
Вошел молодой человек.
Новая машинистка. Понимаете. Мы замерзаем.
Как вам не стыдно, ответил Лисицин, если вам холодно, можете растопить камин.
Молодой человек вернулся в общую канцелярию и сказал:
Марья Ивановна, перейдите к управделу.
Лисицин и удивился, и обрадовался, когда снова увидел ее в своем кабинете.
В канцелярии растопили камин и по очереди подходили греть руки.
Чем это объяснить?
Я думаю, сказал молодой человек, что здесь
Все прислушались.
что здесь мы имеем дело с необъяснимым явлением.
Да, да, тут не без нечистой силы, сказал старичок.
Фи, какая отсталость, сказали барышни в локонах.
Они собирались записаться в комсомол и поддерживали репутацию перед молодым человеком в галифе.
Но ведь явление необычное-с.
Очень просто, сказала исходящая барышня, за две недели вперед и фьюить.
И при этом посмотрела на молодого человека. Молодой человек будто не слышал.
Конечно, сократить, сказала исходящая барышня и при этом подумала: она такая интересная, и посмотрела на молодого человека. Тот опять промолчал.
Может быть, у нее семья, сказал Степан, надо все-таки пожалеть.
Да и человек ли она? надумал старичок и сам испугался. Хотел перекреститься, еще больше испугался и, глядя на барышень, потер переносицу.
А я вот что скажу, начал молодой человек, и все опять прислушались.
Надо обратиться к самому.
3
Лисицин вышел вместе с Марьей Ивановной.
Нам с вами по пути.
Она опустила глаза. На волосах легкий иней.
В летнем пальто, подумал управдел, тут промерзнешь так, что поневоле от тебя сквозняком тянуть будет.
И, взяв Марью Ивановну под руку, старался согреть ее. Но вместо того чувствовал, как с каждой минутой холод пробирается сквозь его шубу и леденит, леденит острой сверлящей болью.
Весь день он не мог найти себе места. Бродил по улицами голубое небо напоминало ему фарфоровые глаза новой машинистки, покрытые инеем деревьяее поседевшие от мороза волосы.
Ночью снились опять: белый мех, фарфоровые глаза и ледяное рукопожатие.
В десять утра он был в кабинете и с нетерпением ждал. Почувствовав легкий озноб, он улыбнулся, долго держал ее руку в своей, и по мере того, как ее прикосновение леденило кровь, в душу проникала острая и большая радость.
В общей канцелярии необычайное оживление. Никто не принимался за работу. Барышни вертелись около двери в кабинете товарища Лисицина и держали градусник.
Опускается. Опускается, кричали они и радостно фыркали. Старичок застыл с раскрытым от изумления ртом, а молодой человек спокойно сидел за столом и производил какието вычисления, то и дело справляясь по таблице логарифмов.
К концу служебного дня приехал сам. Переговорив с молодым человеком, он вошел к управделу.
Как здесь холодно, с удивлением воскликнул он.
Холодно? Лисицин не замечал холода: наоборот, он чувствовал во всем теле необычайное горение.
Вы больны. У вас повышенная температура, разъяснил сам и, посмотрев на термометр, сказалМы решили устроить здесь холодильник. Я уже докладывал.
Молодой человек протянул бумаги.
Смета составлена Понижение за два часа Громадная экономия.
Сам обратился к Марье Ивановне:
Поздравляю. Семнадцатый разряд и только на два часа. Если желаетекомната.
Она опустила глаза и ничего не ответила. Лисицин молчал. Он смотрел на самого, на Марью Ивановну, на барышень в локонах и ничего не понимал.
Что же особенного, говорил сам,если она, как вы говорите, он посмотрел на старичка, снегурочка, то тем более ей место в холодильнике коммунхоза.
Молодой человек провожал самого до двери.
Так можно надеяться? шепотом спросил он.
Конечно, конечно, на место Лисицина.
Барышни в локонах сначала посмотрели на молодого человека с восхищением, потом друг на друга с ненавистью, и обе подумали одна про другую:
Рожа. И она смеет.
И обе были похожи друг на друга до неразличимости.
Когда голоса удалились, Лисицин подошел к Марье Ивановне.
Маруся.
Та смотрела на него, улыбаласьхрустящая, легкая. От ее дыхания разливалось кругом невероятное холодное тепло, а волосы и платье покрывались мелкой серебряной пылью.
Я не отдам. Не отдам, шептал Лисицин.
Она поцеловала его губы. В ее поцелуевкус мороженых яблок, губы обжигали, прилипали и отрывались только с кровью.
День ушел. Крупные хрустящие звезды повисли в синем окне.
Утром в учреждении с необычайно звучащим названием была суматоха. Лисицин найден в своем кабинете с явными признаками смерти от замерзания. На окровавленных губах можно заметить счастливую улыбку.
Марья Ивановна не пришла в этот день и не приходила в следующие.
А на улице настала весна, и падали с крыш первые крупные капли.
Покосная тяжба
Эпопея в 4 частях с прологом и эпилогом
Пролог
Когда, и уже окончательно, стало известно, что границы покосов останутся в этом году прежними, между деревнями Козлихой и Лепетихой на Дурундеевской пустошипустошь эта некогда принадлежала помещику, господину Дурундееву
ну, так вот
на Дурундеевской пустоши неожиданно пропала граница.
Дело было так:
Козлихинские мужики Фома Большой (изба от прогона направо) и Фома Меньшой (изба от прогона налево), выбранные козлихинским обществом в покосную той же деревни Козлихи комиссию, за неделю до Иванова дня пошли посмотреть, хороши ли на Дурундеевской пустоши травы.
Трава, надо сказать, выросла куда выше колен, а уж густота, густотачто те сеянка!
Ну так вот, посмотрели они на траву и сказали:
Хороша!
Потом пощупали, помяли в руках, опять сказали:
Хороша!
Посмотрели на солнце, закурили едкой самосадки, прошли по траве шагов пять, еще раз сказали:
Хороша!
и направились было в Козлиху, как
Вот как было дело:
Лепетихинский мужик Ефим Ковалев, брат Егора, которыйэто Егор-тоизобрел такой аппарат, что самогон выходил не хуже, а даже лучше николаевской, такой самогон, что заборовский дьякон, а ныне секретарь лутошанского нарсуда, никакого другого не пьет, а пьет только этот и притом, когда пьет, обязательно каждый раз провозглашает:
усладительно!
ну, так вот, этот самыйне дьякон, и не Егор, а Ефим Ковалев, проходя за неделю до Иванова дня мимо Дурундеевской пустоши, решил посмотреть, хороши ли на Дурундеевской пустоши травы. Посмотрел на траву и сказал:
Хороша! потом пощупал, помял в руках
Надо еще сказать, что Дурундеевская пустошь, как отошла она от барина, господина Дурундеева, делилась по равным долям между козлихинским и лепетихинским обществами, и надо еще сказать, что и в прошлом году делилась она по равным долям и что в прошлом году поставили даже границу. И стояла эта граница от кривой березы на сто шагов в сторону лепетихинского леса, и были по правую руку покосы козлихинские, а по левую рукупокосы лепетихинские.
Так.
И вот этот самый Ефим Ковалев вдруг заметил, что на том месте, где стояла летось граница, растет трава. И выросла эта трава куда выше колена уж густота, густота
что те сеянка!
Посмотрел Ефим на траву, закурил самосадки, прошел по траве шагов пять, еще раз сказал:
Хороша!
но границы и след простыл: будто бы не было!
Несомненно одно, что это козлихинские мужики, и в частности, Фома Большой и Фома Меньшой, которых Ефим Ковалев и узнал по штанам, границу просто-напросто украли
Да. Прошли это они шагов сто, Фома Меньшой и говорит Фоме Большому:
Будто бы была здесь граница.
Тогда Фома Большой посмотрел, посмотрел да и говорит Фоме Меньшому:
Будто бы была здесь граница.
А границы и след простыл, будто бы не было!
Несомненно одно, что это лепетихинские мужики, и в частности Ефим Ковалев, которого Фома Большой узнал по рубахе, эту самую границу просто-напросто украли.
И не будь этого прискорбного события, не пришлось бы мне преподнести нетерпеливому читателю подробное повествование, претендующее разве на последовательность изложения тех происшествий, коих вольным и невольным очевидцем мне довелось быть.
Первая часть
В тот самый час, когда из-за Поповой горы поднялось над Козлихой пышное солнце и зажгло серебром капли росы на покосах Дурундеевской пустоши, в тот самый час, когда золотом зажгло оно крест, на заборовской колокольне, а в самом Лутошанске осветило зеленую крышу лутошанского кооператива
в этот самый час, надо сказать, из-за лепетихинского леса тоже взошло солнце.
Вышли тогда из деревни Козлихи: Фома Большой, и Фома
Меньшой, и Никита Петров, и Беберя, и сам Коляной, Кольки Беспалого брат, которыйэто Колька-тоизобрел такой аппарат, что самогон выходил не хуже, а даже лучше николаевской, такой самогон, что заборовский дьякон, а ныне секретарь лутошанского нарсуда, никакого другого не пьет, а пьет только этот и притом, когда пьет, обязательно каждый раз возглашает:
усладительно!
Ну, так вот,
вышли тогда из Лепетихи: Ефим Ковалев, и Егор Ковалев, и дед Сосипатр, и Лександра Лузга, и Яшка Бандит
вышли они на Дурундеевскую пустошь искать пропавшую границу.
Только границы и след простылбудто бы не было. А на том месте, где стояла граница, росла трава, и выросла эта трава куда выше колен, а уж густота, густота
Нет, не так:
Егор Ковалев видел вчера границу на козлихинской вешневидел, говорю я, Фома Большой границу на лепетихинской вешне, только этих границ никто не признал, а Яшка Бандит похвалился, что у него любая палка сойдет за границу, только бы ее на нужное место поставить.
Так и решили.
Только когда Фома Большой поставил палку на то самое место, где была летось граница, Ефим Ковалев заявил, что Лепетиха будет в обиде. А когда Ефим Ковалев поставил палку и опять на то место, где стояла летось граница, Фома Меньшой заявил, что Козлиха будет в обиде. Тогда палку поставил Фома Меньшой и опять на том месте, где летось была граница, и тут уж Егор Ковалев
А тогда загорелся в лутошанском кооперативе сарай, и когда загорелся сарай, побежал сторож Ефрем на колокольню бить в набат. А дверь на колокольню была заперта. Тогда побежал сторож Ефрем к попу, а попа дома не былопоп пошел покосы делить. Тогда побежал Ефрем к дьячку, а дьячок сказал, что ключ у сторожа. Побежал Ефрем к сторожу, а сторож на огороде сидит, огурцы полет. Кричит Ефрем:
Пожар!
А сторож был глуховатый.
Ты что говоришь?
Тогда закричал Ефрем еще раз:
Пожар!
А тот и ухом не ведет.
и вот, когда Коляной поставил палку и поставил ее на то самое место, где стояла летось граница, Яшка Бандит заявил, что Лепетиха будет.
Тут закричали:
Пожар!
И вот побежали тогда козлихинские мужики в Козлиху, и вот побежали тогда лепетихинские мужики в Лепетихуи я думаю, что читателю не трудно будет догадаться, что ни в Козлихе, ни тем более в Лепетихе никакого пожара не было, а был будто бы пожар в Лутошанске и будто бы кончился, причем сгорел лутошанского кооператива сарай и сгорел дотла, а теперь и в Лутошанске никакого пожара не было.
И решили по всем этим соображениям козлихинские мужики вернуться на Дурундеевскую пустошь, и решили лепетихинские мужики.
Вот в чем дело:
вспомнили тут про кривую березу: от кривой березы на сто шаговвот и граница. Но как ни искали кривую березу, найти не моглиеще зимой спилили ее на дрова и рядом с кривой спилили еще десяток прямых на дрова. Только от этой березы остался пенек, и остался пенек в три вершка, потому что была кривая береза трех вершков при комле.
Трехвершковый пенек нашел Егор Ковалев, трехвершковый пенек нашел и Фома Большой, только никак нельзя было сказать, который пенек остался от кривой березы.
Побежал за Феклой бобылкойФекла бобылка косила в прошлом году как раз на границе. Фекла пришла, посмотрела
Нись, говорит, тут, а нисьтам Будто бы энтот кустик оставался налевонись направо. Да еще, разбойники, у меня сажень целую окосили!
А какой пенек остался от кривой березы, она не сказала и ушла. Тогда стали считать шагикозлихинские от своего, лепетихинские от своего пенька, сто шагов в сторону лепетихинского же леса. Первым пошел Фома Большой, отсчитал к лепетихинскому лесу сто шагов: вот и граница!