Берестов, уже не мог четко слушать и воспринимать все, о чем говорил француз: слабость от раны охватила его, закружилась, как в омуте, затуманенная голова, ноги начали подкашиваться. Отпустив эфес сабли, он начал оседать в траву, Шевалье бросился к нему и подхватил его за подмышки, но, собрав последние силы, Алексей здоровой левой рукой выхватил из-за пояса заряженный пистолет, и приставил дуло прямо ко лбу француза. Де Кроссье замер на месте, медленно опуская руки. Берестов стоял перед ним на коленях, жилы на лбу вздулись, рука с оружием тряслась, но взгляд его был твёрдым.
Шевалье! прохрипел он, сбиваясь на коверкание французских слов. Если мы если только песчинки в механизме истории, значит, я могу, да, убить вас прямо сейчас, здесь, и ничего, ничего не изменится. И да! Другие, слышащие глас, придут и довершат мое и ваше дело!
Нет, ответил де Кроссье, не моргнув глазом. У вас не выйдет. Я восхищён вашей храбростью, и твердостью. Но глас сказал, что мне не суждено умереть. Не сейчас!
Берестов выпустил из слабеющих рук пистолет, и, теряя сознание, повалился, утопая во влажной траве. Де Кроссье, обернувшись к русским, вдруг стал махать обеими руками крест-накрест, пока не увидел, как от далекого строя отделились три конных фигуры и быстро поскакали ему навстречу. Сзади, под оглушающий барабанный бой, приближался строй французских полков. Мюрат бросил своих гренадёров вперед вдоль дороги, а кавалерия уже охватывала оба прикрытых лесом фланга русских. Неверовский и два казака из его свиты подскакали к месту, где стоял шевалье, в ту самую секунду, когда до французской линии оставалось не более сотни саженей.
Забирайте его, генерал. Он ранен, но ещё жив! крикнул де Кроссье русским, силясь перекричать барабаны и указывая на тело Берестова.
Французы позади, как заворожённые, наблюдали невиданную картину, не стреляя: адъютант их маршала, спешившись, помогал русскому генералу уложить русского же офицера на круп коня одного из помощников-казаков. Затем двое противников вскочили в седла, обменялись почтительными короткими салютованиями и, на миг задержавшись и глянув друг на друга, поскакали каждый к своим войскам. Шевалье промчался вдоль наступающего строя и подъехал к стоящей чуть позади свите Мюрата. Боевые линии противников уже были так близко, что когда Неверовский въезжал в строй своего каре, он отметил про себя напряженные, вжавшиеся выражения лиц передовых бойцов, готовых к схватке. До французов было уже менее пятидесяти саженей.
Пли! закричал он, поворачивая коня, и увидел, как первые шеренги врага валятся в траву. Ответный залп французов и второй залп русских грянули одновременно. Затем, с дикими криками, на всём участке каре почти в двести пятьдесят саженей, справа и слева из густой зелени стали выскакивать французские кирасиры. Бой закипел по всему периметру. Посаженные вдоль дороги дубы ослабляли таранный удар кавалерии, то тут, то там, всадники валились, кувыркаясь, пронзённые русскими штыками, вместе со смертельно ранеными конями. Рядом, крича от боли, падали русские солдаты, получив длинные кровавые разрезы от головы до пояса от вражеских палашей, но их моментально сменяли воины из следующих рядов. Отборная мюратова кавалерия домчалась до дальней стороны каре, выскочила на дорогу и ударила там, завершая окружение русских, но узкий участок не позволял им развернуться во всю ширь и мощь. Эти кирасиры были почти сразу отброшены, и, повернув, унеслись к своим основным силам. Неверовский, сидя на коне посреди своих рядов, что-то кричал и махал шпагой. Его лицо пылало, стихия боя полностью захватила его. Две вещи только были сейчас ему интересны: стойкость его солдат и расстояние между так удачно прикрывавшими его фланги могучими деревьями, он боялся быть вынужденным отступить на более открытое место, где кавалерия раздавит каре как яйцо. Но русские даже не колебались. Через пять минут упорного штыкового боя, стоившего обеим сторонам несколько сотен жизней, французы начали уставать и останавливаться. Их атакующие шеренги отхлынули, но вместо них теперь уже со всех сторон полетели новые массы кавалерии. Неверовский закрыл глаза, вокруг него туда-сюда сновали адъютанты, выкрикивали команды офицеры, трещали штыки и приклады, стонали раненные, ржали кони. Вот теперь русские шелохнулись назад, под давлением непрестанно врезавшихся в строй огромных всадников каре начало пятиться вначале медленным шагом, затем все быстрее, теряя убитых и раненных, и вырванные из рядов промежутки уже нечем было заполнять.
Не удержим! Все! Не удержим! мелькнуло в голове у Дмитрия Петровича.
Он на секунду зажмурил и сразу приоткрыл глазапрямо ему в лицо, стоя рядом на нетвердых ногах, смотрел пришедший в себя Берестов и улыбался последней в жизни, какой-то кроткой и одновременно ободряющей улыбкой.
Мы задержали их, генерал! сказал он, и глаза его, казалось, были наполнены слезами радости. Мы победили, мне сказали, и осекся, как будто испугавшись, что сболтнул лишнее. Неверовский посмотрел вдоль линии каре: в одном ее месте разрыв был большой, туда влетели, гортанно крича и рубя палашами направо и налево, несколько бешеных кирасир. Какая к черту победа! Вот на его глазах, с рассеченной от макушки до рта головой пал передовой знаменосец дивизии, роняя, но так и не выпуская из рук, забрызганное кровью и заляпанное грязью полотнище на древке.
Расскажите графу Кутайсову о том, что было здесь, Дмитрий Петрович, обязательно расскажите, и прощайте! отрывисто сказал Берестов, повернулся, и неожиданно быстро устремился к тому месту.
Вперёд, за мной! кричал он, и голос, мгновение назад слабый и срывающийся, теперь был подобен раскату грома. Несколько десятков гренадёров из задних рядов понеслись за ним. Добежав до внешней шеренги каре, поредевшей и нестройной, он левой рукой подхватил с земли упавшее знамя и, высоко подняв его, бросился правее, туда, где огромные французские всадники рубили пехоту, уже прорывая бреши в ее построении. Пять или шесть солдат, увлекаемых им, рванулись туда же, выставив вперёд штыки. Ведомые бьющимся на ветру бело-красным, с орлом в золотом поле, полотнищем, они налетели на прорвавшихся кирасир, сбивая их с коней и размахивая ружьями, отбиваясь от сабельных ударов. В образовавшейся на краю каре свалке Неверовский видел только, как знамя дернулось, осело вниз, но затем снова поднялось. За какие-то секунды шеренга русских выровнялась, кавалерия отхлынула назад, но затем еще одна волна всадников налетела на каре. Бой закипел с новой силой, теперь Мюрат, поняв, что с прикрытых лесом флангов атаковать бесполезно, обрушил таранный удар кавалерии вдоль дороги, спереди и сзади, пытаясь хоть так раздавить этих непокорных, сопротивляющихся вопреки всему русских.
Спустя два часа маршал со свитой, где был и де Кроссье, под неприятным, вдруг зарядившим дождем объезжал место, где так упорно билась ушедшая теперь к Смоленску русская дивизия. Трупы и раненые с самой дороги были уже убраны, но вдоль неё, вперемежку, валялись растерзанные тела русских гренадёров, французских кирасир и их лошадей. Убитых было много, некоторые мертвые гиганты-кавалеристы даже свисали с нижних ветвей дубов, окровавленные и поломанные, всюду были лужи крови, смешанной с грязью. Несмотря на то, что мимо по дороге уже маршировали на город главные силы Великой Армии, все молчали, удрученные зрелищем поля сражения. Де Кроссье не находил себе места, глас, столь явно звучавший утром, теперь затих, словно разочарованный его неудачей. Все, они не успели, русские соединились в Смольенске, и за город, почти лежавший на блюдечке, только схвати, предстоит упорная борьба. Никто не знает теперь что будет дальше, война, которую можно было закончить одним успешным маневром, становится затяжной и тяжелой. Не на то они рассчитывали! Он, пребывая в мрачных раздумьях, подъехал к месту, где в огромной куче были сплетены более десятка мертвых тел: несколько кирасир, пара мертвых лошадей, растерзанные русские солдаты, все лежали вповалку на небольшом окровавленном пятачке, среди обломков ружей, сабель и палашей, среди смятых киверов, разбитых железных кирас и патронных сумок. Вдруг, приглядевшись, де Кроссье соскочил с коня, и, приблизившись, не снимая белых перчаток, как-то грубо отодвинул в сторону тело одного из французов.
Мертвый Берестов, с открытыми, но окаменелыми глазами смотрел на него и сквозь него гораздо выше: в небеса, туда, где как будто таился Глас. В груди его, прямо над сердцем, зияла рваными краями сабельная рана, в правой руке он держал обломанное древко. Лицо было спокойно и не тронуто убийственной сталью. Этот человек, сделавший так, чтобы они здесь не прошли пару часов назад, теперь казался шевалье как бы стоящим над ним, несмотря на то, что лежал у его ног мертвым. Подъехавший Мюрат, весело улыбнувшись и показав ряд жемчужных зубов, желая зачем-то обратиться к своему адъютанту, вдруг остановился, увидев, куда тот смотрит. Казалось, все зрелище поля боя, заваленного разорванными кусками тел и разбитым оружием, не тронуло его так, как гибель лишь одного вражеского офицера.
Это тот самый их человек? спросил король Неаполя.
Да, это он, и, похоже, бог войны теперь повернется лицом к русским, тяжело, после паузы, ответил де Кроссье. Мюрат расхохотался в ответ:
Ну-ну, не унывайте, де Кроссье. Похоже, что вы и вправду вымотались, если гибель одного из врагов вас так впечатлила! Впрочем, эта дьявольская война, которая должна вот-вот кончится, извела уже всех. Но ничего, завтра его Величество возьмёт этот чертов Смольенск, и после мы все славно отдохнём! Догоняйте нас!
И маршал, со своей многочисленной свитой, поскакал вперёд по той самой дороге, которую так отчаянно защитили русские. Де Кроссье ещё минут пять понуро стоял у тела Берестова. Затем он подозвал к себе четырёх вестфальских гренадёров из проходившего в этот момент корпуса генерала Жюно, и приказал им тоном, не допускавшим возражений, похоронить этого русского возле дороги, указав место у подножия одного из дубов, рядом с которым ещё валялся убитый французский кирасир и предсмертно хрипела его лошадь. Пока удивленные вестфальцы освобождали труп под завала других убитых, де Кроссье, медленно, но уверенно, снял с груди свой орден Почетного Легиона, аккуратно возложил его на шею Берестова, и, взглянув на убитого в последний раз, поскакал вслед за мюратовой свитой.
Глава 13
2019 г., Максим Шмелев
Я долго, наверное, минут 20, крутился по этому району, пытаясь где-нибудь запарковать свой корейский кроссовер: все уличные парковки были забиты такси, прокатными машинами и старыми раздолбанными «газелями», а в большинстве глухих дворов въезд загораживали ненавистные шлагбаумы.
У тех, кто водит свой автомобиль в Москве, весь последний год есть стойкое ощущение, что власти хотят от них избавиться, как от класса, пересадив на столь любимый ими и приносящий огромные доходы каршеринг. А возле тусклых коробок домов везде лежит грязь, весна в этом году была очень поздней и поэтому еще кое-где валяются ошмётки снега, обильно присыпанные разным мусором и собачьими экскрементами.
Участковый, к которому я решил зайти, сидел в загаженном цокольном помещении жилого дома, в комнате, где кроме компьютера, стола и двух хлипких стульев не было более ничего, а папки с делами валялись прямо на полу, покрытые пылью.
Я из Наро-Фоминского интернет-издания, я говорил, стараясь убедительно передать придуманную мною историю. Гражданина, который ранее работал у нас в городе судьей, недавно убили в вашем районе, вот мне и поручили сделать про это материал, хочу, если возможно, квартиру ту посетить, ну и со свидетелями пообщаться.
Участковый капитан полиции Харин Михаил Юрьевич был лысеющим, грузноватым и от всего уставшим человеком с немного оплывшим лицом, полностью зарывшимся в свою кабинетную работу. Да и вообще, ему даже бумажками заниматься не хотелось, мечтал он только чтобы от него все наконец отстали и дали спокойно проводить рабочее время с любовницейсудьей мирового участка его района Василиской Бороховой, дамой приятной наружности, с соломенными волосами и глуповатыми деревенскими глазёнками, которую он просто трахал пару раз в неделю. Случай с убитым в квартире на 5-й Кожуховской, дом 18, корпус 1, квартира 111, непонятным человеком, он, слава Богу, даже не успел начать расследовать: как только выяснилось, что там были некие опасные то ли материалы, то ли реактивы, сразу приехали ФСБшники и перерыли все вверх дном, даже ходили с разными датчиками и счетчиками по всему микрорайону, радиацию замеряли, но ничего, конечно же, не нашли. Начальство его тогда, естественно, обругало, что, дескать, «не контролирует проживающих на вверенном ему участке», Харин, с умным видом, покивал и торжественно пообещал всем усилить свою работу с населением.
Я заявился к нему в момент, когда он после приятно проведённого времени с любовницей раздобрел, расслабился, уже собираясь ехать домой, к жене и детям.
Документ-то есть у вас какой-нибудь с собой? уныло спросил он меня, смотря на разложенный перед ним протокол осмотраединственное, что осталось от дела, которое забрал себе Следственный Комитет. Видите ли, это уже расследует не наше ОВД, убийство гражданина Никитцова передали в вышестоящую структуру, вам надо туда обращаться, я ничем помочь вам не могу.
Послушайте, капитан, я старался быть убедительным. Ну там, наверняка, уже все давно осмотрели, отпечатки все сняли, никому это уже не нужно. А я статью про этого товарища пишу, материально заинтересован туда попасть, вы же меня понимаете?
Знал ведь, на что давить. Участковый вздохнул и что-то быстро накалякал на клочке бумаги, протянул его мне, и как бы ненароком спросил: «Вы, случайно, не курите?»
На бумажке было написано: «10,000». Многовато, я рассчитывал на пятерку максимум, но что поделать. На улицу мы вышли вместе, через минуту в обмен на 2 оранжевых купюры я получил от Харина точный адрес, ключи от квартиры, а также полную уверенность, что кроме названия, изменённого несколько лет назад с милиции на полицию, в работе наших доблестных органов с населением более ничего не поменялось.
Ну ладно, и на том спасибо. Дом был почти рядом, я решил пройтись пешком по старым московским дворам, где раньше каждый друг друга знал, а теперь селились массово мигранты, приезжие торговцы с находящегося поблизости авторынка и прочая, не милая сердцу коренного москвича, шантрапа, с присутствием которой приходилось лишь тихо, скрепя сердце, мириться. Дома вокруг стояли старые, кирпичные, максимум в 5-6 этажей, построенные в середине прошлого века, было полное ощущение, что планы мэрии по избавлению от прошлого, не технократичного облика Москвы в этот район ещё не докатились. Подъезд был неуютным, с потрескавшимися ступенями и облезшей краской, по старой неосвещенной пропахшей куревом лестнице я поднялся на пятый этаж, и, найдя нужную квартиру, снял пластилиновую печать и осторожно повернул единственный ключ в скрипучей скважине, отпирая дверь.
В двухкомнатной квартире было также неуютно, как и в подъезде, одна из комнат была почти пустой, там стоял шаткий стол с табуреткой, изъеденный молью платяной шкаф, на старом линолеуме было мелом отмечено положение лежавшего тела, пятна крови бурого цвета никто даже не подумал затереть. Вторая комната и прихожая были заполнены каким-то старым хламом: непонятными мне частями механизмов, корпусами и платами компьютеров, пыльными стопками книг.
Где же он спал? подумал я, тоскливо рассматривая все помещение квартирки.
Что и как искать я не имел представления. Голос, вещавший мне из другой точки пространства и времени через червоточину, более не был слышен. Я был совсем один, среди огромных зданий и миллионов людей обреченного города, и только я знал, то есть, нет, просто предчувствовал его будущую участь.
А, нет же, все-таки голос как-то повёл меня, какое-то из внедрённых мне убеждений вдруг указало правильный путь. Эта была стопка старых, с истлевшими от времени корешками, запылённых книг в углу комнаты у окошка, и в одной из них быстро нашёлся вложенный конверт с пожелтевшим листком старинной бумаги. Текст был полустертым, некоторые слова не читались вообще, но потратив почти десять минут, я все-таки сумел разобрать большую часть понятных, наверное, только мне одному во всем мире, написанных, как выяснилось, уже более двухсот лет назад странных строк:
« неизвестный путник! Приободрись, ибо глас что ты слышишьистинуты ищешь. Вверяю тебечислараспорядись
7.05.2019.1905.4.1.
мне не ведом. Но верюешь защитить сей город от грядущего и изменить