Я вглядываюсь в него, пытаясь вспомнить, как выглядят парни. Я вижу только его глазаостальная часть лица скрыта хирургической маской, а тело облачено в защитный костюм. Волосы у него каштановые, как у меня, кожа золотистая, но тусклая, как будто ей не хватает солнца.
Тедди задает мне вопросы. Тедди спрашивает, какой сегодня день. Он спрашивает, когда я родилась, как моя фамилия, сколько стоит молоко. Я не отвечаю я хочу, но слова не выстраиваются в предложения.
Шалтай-Болтай сидел на стене, говорит он. Шалтай-Болтай Шалтай-Болтай Ну же, ты должна это знать
Шалтай-Болтай свалился во сне, говорю я, и тут не могу о боже я забыла я забыла как это больно
как удар молнии как желчь подкатывает к горлу как дрожь в костях я трясусь и кричу и если не остановлюсь то рассыплюсь на части в глазах мокро живот тяжело вздымается
Тихо, говорит Тедди, пожалуйста не говори больше ничего ты нам обоим делаешь больно
Все хорошо, говорит он. Прижимает к моим губам чашку и струйкой вливает воду, пока я глотаю. Уходя, он запирает за собой дверь.
Я одна, в сознании, в своем теле. В комнате никого, только жужжит вентилятор где-то за занавеской. Рывок, еще одинно ремни на запястьях не поддаются.
Всю свою жизнь я была сплошной проблемой. И сейчас нахожусь на складе проблем. Сперва Ракстер, а потом эта комнатая шла сюда всю свою жизнь. Я была слишком одаренная, и мне было слишком скучно, и чего-то во мне недоставало, а может, наоборот, было в избытке.
Идею подала мать, а отец молча кивнул и ушел в другую комнату. Все лето они молчали, а потом просто посадили меня в машину и отвезли в Ракстер. Там никто ничего не знает, говорила я себе. Никто не знает, чем ты занимаешься, когда тебе скучно. Чем ты занимаешься просто потому, что можешь.
Тедди возвращается утром и говорит, что врачи работают над моим случаем. Ты только молчи, говорит он, и я не против молчать. Боль слишком свежа. Он раскладывает передо мной стопку бланков, расстегивает ремни на запястьях, отодвигает капельницу и помогает мне записать ответы.
Байетт
Байетт Уинзор
16 почти 17
14 января
Аллергии нет
Элизабет и Кристофер Уинзор
Бикон-Хилл
Улица?
Вест-Сидар
Дом?
6
Ты занервничала, говорит Тедди. Не нервничай.
Я с трудом вспомнила, пишу я.
Но ведь вспомнила.
Я просыпаюсь раньше чем должна капельница еще полная туман не могу сфокусироваться я закрываю глаза и снова оказываюсь в лесу в ту ночь ночь когда я сюда попала
Холодно сыро ирисы хрустят под ногами Уэлч крепко держит меня под руку так будет лучше говорит она это ради твоих подруг как будто я сделала выбор но я ничего не делала я ничего не решала она вытащила меня из лазарета мы спустились по лестнице дежурных нет Гетти где-то спит Гетти одна
Я нужна ей сказала я а Уэлч ответила нет сказала что она хочет чтобы я шла за ней
Через ворота в лес в кустах какие-то животные глаза как факелы теплое дыхание Уэлч у самого уха и вдруг люди ждут
Они забрали меня хотя я сопротивлялась я пыталась убежать укол в бедро туман в голове и Уэлч склоняется надо мной
Мне очень жаль говорит она и хуже всего то хуже всего то что она кажется не врет
Я замечаю что-то голубое в комнатезрение вернулось в норму, мир обрел четкие контуры. Я едва успеваю оглядеться и проверить капельницу (пустая), как занавеска с шорохом отходит в сторону, а потом кто-то заходит за нее и встает у изножья кровати. Это женщина в костюме как у Тедди. В руках у нее узорчатая больничная сорочка.
Здравствуй, говорит она. Судя по тону, она улыбается. Тебе пора переодеться.
Она отстегивает все мои ремни и помогает мне встать. От слабости у меня трясутся ноги, так что она раздевает меня; ее неповоротливые пальцы медленно расстегивают пуговицы рубашки и расшнуровывают ботинки. Секунду я дрожу в лифчике и трусах, а она во все глаза смотрит на меня, на мою спину, где сквозь кожу проступает второй позвоночник, а потом меня накрывает сорочка. У меня нет сил даже поднять руки и просунуть их в рукава. Ей приходится сделать это за меня.
Костюм на ней плотный, как у Тедди. Резиновый и жесткий. Видимо, потому, что они боятся менямоей болезни. Но у ее костюма нет воротника, и я вижу, как пульсирует на шее жилка. Я могу считать ее пульсраз, два, и от этого становится немного легче.
Все в порядке? спрашивает женщина, застегивая ремни обратно. Тебе удобно?
Я открываю рот, но она кладет мне на губы палец в перчатке.
Давай пока ограничимся жестами. Тедди говорит, что у вас были небольшие проблемы с речью.
Она отдергивает занавеску чуть сильнее, и я вижу раковину, встроенную в столешницу у стены. Это не похоже на больницу. Есть в этом что-то тоскливое и обыденное. Как кухня в задней части храма или комната отдыха в офисном здании.
Женщина наливает воду в пластиковый стакан и держит его у моих губ, пока я не делаю глоток.
Мы достанем тебе письменные принадлежности, говорит она. А пока отдыхай. Тебе столько пришлось пережить.
Я допиваю воду. Она выбрасывает стаканчик в мусорную корзину у изножья кровати и подходит ближе.
Доктор Паретта, говорит она, склонившись надо мной с правой стороны. Могу я называть тебя Байетт? Или ты предпочтешь что-то другое? Может, прозвище?
Я мотаю головой.
Значит, Байетт. Хорошо. Сейчас немного пощиплет.
Я не вижу, что она делает. Обзор загораживает ее складчатый костюм. Но когда она отходит, я вижу у нее в руках пузырек с кровью. Она подносит его к лампе. Прищуривается, словно понимает, что происходит внутри, а потом поднимает с пола у кровати небольшой холодильный контейнер и укладывает пузырек рядом с еще одним. На нем написано «РАКС» и что-то еще, но она закрывает контейнер, прежде чем я успеваю прочесть остальное.
И последнее, пока я не забыла. А потом я тебя оставлю, и ты сможешь поспать.
Она берет мою руку, сжимает мне пальцы в кулак и наклоняет кисть так, чтобы я чувствовала каркас кровати. На нем круглая выпуклая кнопка.
Это кнопка вызова. На случай, если боль станет слишком сильной или тебе что-то понадобится. Чувствуешь ее?
Я киваю. Она смотрит на меня, а потом выпрямляется. Выжидает еще пару секунд.
Ты помнишь, как меня зовут?
Я разжимаю губы.
Паретта.
Я хотела сказать это вслух, сказать хоть что-нибудь, снова услышать свой голос. Я не думала, что будет настолько больно. От одного слова не бывает настолько больно. Но мне больнотак, будто кто-то пытается вытащить мне позвоночник через горло.
Что ж, говорит Паретта. Она слегка задыхается, как после бега. Больше мы этого делать не будем.
ГЛАВА 8
Явыныриваю из небытия. Я лежу на спине, а мир вокруг движется, пока четыре человека в защитных костюмах закатывают мою кровать в темную комнату. Я проверяю ремни на запястьях, но руки зафиксированы прочно, и нейлон натирает кожу.
Доброе утро, говорит мне один из них. С трудом, но я узнаю ееузнаю по глазам и вьющимся русым волосам, собранным в хвост. Паретта.
Высокие потолки и ни одного окна. Это операционнаяс привкусом какой-то импровизации. Стол в центре помещения застелен бумагой и залит холодным жестким светом. Мою кровать-каталку устанавливают рядом, начинают отстегивать ремни. Я могла бы сопротивляться, но дверь, через которую мы вошли, уже заперта, и, по правде сказать, я не понимаю, чего ради мне, собственно, это делать.
Не успеваю я насладиться свободой, как меня крепко берут за руки и за ноги и переносят с каталки на стол, а потом мне вытягивают руки и снова застегивают ремни. Я морщусь: из-за выступающих позвонков второго хребта лежать на столе слишком жестко. Один из врачей надевает мне на левую руку манжету тонометра, и я чувствую, как она затягивается, а второй фиксирует у меня под носом кислородную трубку. Затем наступает черед датчиков, которые закрепляют на лбу и груди, и я вижу, как на экранах вспыхивают кусочки меня и начинает записываться биение моего сердца.
Не волнуйся, говорит кто-то. Это Паретта, она наклоняется надо мной и отводит от моего лица прядь волос. Ты здесь, чтобы помочь нам понять, что происходит и как это исправить.
Остальные три врача медленно отходят, исчезая из поля зрения. Остаемся только мы с Пареттой.
Мы работали с твоими подругами, продолжает она. И думаем, что мы очень близки к реальному прогрессу. Но мне нужна твоя помощь. Ты поможешь мне, Байетт?
Мои подруги? Я здесь не первая? Я открываю рот, чтобы спросить, но Паретта кладет сверху ладонь.
Помнишь? говорит она. Ни звука. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как все закончится.
Она отводит руку, берется за стоящий рядом столик и подкатывает его ближе. Серебряное на серебряном. Букет скальпелей, завернутых в пластик. Я начинаю биться: вид ножей пробуждает внутри животный страх. Что-то сжимается у меня в животе. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заорать.
Но она тянется не к скальпелям. Ее интересует нечто маленькое и безобидное на вид, лежащее рядом с бутылкой воды. Круглая желтая таблетка в прозрачном футляре.
Вот и все, говорит она, вытряхивая таблетку в ладонь. И нечего так переживать.
Я успеваю увидеть, что на пустом футляре написано «РАКС009», а потом Паретта берет меня за челюсть и силой открывает мне рот. Таблетка падает на язык и медленно начинает таять, оставляя горечь.
009. Девятая версия таблетки? Или девятая девушка, привязанная к этому столу.
Я глотаю таблетку и давлюсь, когда горечь доходит до задней стенки глотки. Паретта внимательно наблюдает за мной, затем берет бутылкутакую же, как те, что присылают в Ракстер. Она откручивает крышку и, приподняв мне голову, вливает мне в горло немного воды. На языке после таблетки остался комок порошка, и мне требуется несколько глотков, чтобы его смыть.
Я ожидала, что что-то случится сразучто второй позвоночник расплавится, а голос вернется в норму. Но проходит минута, другая, третья. Паретта куда-то уходит, и, изогнув шею, я вижу, что она присоединяется к остальным врачам, которые подпирают стену. Они ждут. И я тоже жду.
Время идет, и сознание начинает от меня ускользать. Я очень устала. Все тело болит, второй позвоночник слишком хрупок для такого давления. Может, все не так уж плохо, если мне наконец дадут отдохнуть.
И тут оно происходит. Вспышка. Мне знакомо это чувство.
Оно бывает за секунду до приступа. Его сложно описать, сложно дать ему определение, но ради одной этой секунды я почти готова смириться с токс. Боль и утратасправедливая цена за то, что испытываешь в этот момент. За силу, за могущество, за готовность обнажить зубы.
Я жду, когда ощущение схлынет, как бывало раньше; жду, когда оно превратится в ослепляющую боль. Но оно только усиливается, охватывая все тело и разрывая меня изнутри, и я чувствую, как руки сами собой сжимаются в кулаки, и ногти глубоко вонзаются в ладони. Кардиомонитор сходит с ума, комнату заполняют писк и сигналы тревоги.
Что происходит?
Снимите показания!
Врачи кидаются собирать данные; их силуэты мелькают вокруг меня. Я зажмуриваюсь. Это мое тело. Оно будет делать то, что я хочу.
Успокойся, думаю я. Держи это в себе.
Но мне не хочется держать его в себе. Я слышу, как оно низко рычит, требуя выпустить его на волю. Мы с тобой всегда были вместе, говорит оно, а эти люди пытаются нас разлучить.
Моя спина выгибается, я распахиваю глаза. Я бьюсь на столе, мечусь из стороны в сторону, пытаясь разорвать ремни. Паретта стоит у меня в ногах и зовет по имени, но это она поступила так со мной. Я начинаю кричать.
Из носа бежит кровь, спину пронзает мучительная боль. Паретта зажимает уши и пятится, и тогда я кричу снова, бросаясь на ремни. Могущество ревет в моем теледар, который вручила мне токс. Один из ремней лопается.
Я срываю второй ремень и спрыгиваю со стола, но остальные врачи уже рядом. Они хватают меня за руки и оттаскивают назад, а я лягаюсь и расцарапываю ногтями их защитные костюмы.
Байетт! кричит Паретта. Байетт, тебе нужно успокоиться.
И я вдруг ощущаю желаниене сбежать, нет, не избавиться от ремней. Я хочу сделать ей больно.
Я успеваю сделать один шаг, прежде чем они втыкают мне в шею шприц и мир погружается в темноту.
ГЛАВА 9
ГЕТТИ
Япросыпаюсь с головной болью. В висках стучит, за сросшимися веками колет. Я хватаюсь за край кровати и жду приступа. С самого первого случая все они начинались с такой же боли, за которой следовало нечто еще более мучительное. В последний раз горло у меня забилось мокрой паутиной, такой плотной, что я не могла вдохнуть, и кровавой, словно ее вырвали у меня из желудка.
Головная боль вроде этой может означать, что приближается новый приступ. Или, как сказала бы Байетт, что у меня просто болит голова.
Наверху скрипит койка Риз, и я вспоминаю подробности прошлой ночи. Голос Уэлч, разговор по рации. Иголку с ниткой, надежно спрятанные в моем кармане. Байетт где-то в доме. И если я не найду ее сегодня днем, я найду ее ночью. Перелезу через забор между полуночью и рассветом. Вместе с Риз мы проследим за Уэлч до дома Харкеров и найдем Байетт. И она будет жива.
Лежать и молчать, конечно, здорово, раздается сверху голос Риз, но завтракать-то мы когда пойдем?
В дни, когда поставок нет, обеды проходят спокойно, почти дисциплинированно. Все хорошее быстро разбирают в первый день после вылазки. Остается то, что никто не захотел. Большинство девочек ждут в вестибюле, но от каждой маленькой группы отделяется по одному делегату, и мы отправляемся в южный коридор, на кухню, где Уэлч выдает нам еду и бутылки с водой, которые мы разделим с остальными.
Получать еду всегда было моей обязанностью. Байетт говорила, что мне сочувствуют больше всего, а значит, я смогу выбирать куски получше. Риз побаивались, и в дни поставок это было нам на руку, но сегодняшняя игра называется жалостью, и я в нейкозырная карта.
Я оставляю Риз в вестибюле и иду за Кэт в южное крыло. На углу, где коридор поворачивает влево, расположен кабинет директрисыодно из немногих мест, куда нам до сих пор запрещено входить. Я была там всего дважды: в свой первый день в Ракстере и в следующем семестре, когда меня отчитали за болтовню во время собрания.
Может, здесь они держат Байетт, думаю я. Я кладу руку на задвижку, не успевая сообразить, что делаю это средь бела дня в присутствии Кэт.
Я отстраняюсь от двери и поспешно догоняю ее. Она улыбается, не спрашивая, как я себя чувствую и какого черта творю, и я благодарна ей за это. После символического завтрака я обойду здание с другой стороны и загляну в окна кабинета директрисы. И продолжу поиски, если не найду там того, что ищу.
Вместе с Кэт мы поворачиваем за угол и заходим в кухню с ее стеклянной крышей и черно-белым кафелем. Когда я была здесь в последний раз, Байетт лежала на полу и рассыпалась на части. Когда я была здесь в последний раз, мой мир рухнул.
Хватит, говорю я себе. Я делаю все, что в моих силах. Скоро я ее верну.
Несколько человек уже стоят в кухне и ждут Уэлч с ключами от кладовой, где хранится еда. Я страшусь того момента, когда придется посмотреть ей в глаза, но ведь она не может знать, что я подслушала ее ночью.
Привет, говорит Эмми. Ее макушка едва доходит мне до плеча, у нее гладкие, еще по-детски тонкие волосы. После недавнего приступа она бегала по потолку в восторге от того, что стала как все, хотя и выкашляла из себя несколько лишних зубов, но сегодня она ведет себя подчеркнуто серьезно. Еще бы: она здесь по поручению Лэндри и, наверное, чуть не лопается от гордости представлять девушку с вершины того, что осталось от ракстерской иерархии.
Я просто хотела сказать, надеюсь, что ты в порядке. После того что случилось с Байетт.
Спасибо, произношу я в надежде, что это всё, но она продолжает:
Мы молимся о ее выздоровлении. Эмми в точности копирует изысканность формулировки и осторожную дипломатичность Лэндри.
Уверена, она вам признательна, говорю я, закатывая глаз. Головная боль не унимается, только притупилась до постоянной назойливой пульсации. Я к ней привыкла, но это не значит, что я предпочла бы тишине Эмми, которая играет в Лэндри.
Раздаются шаги, и наше внимание обращается на дверь. Наконец в кухню спешно входит Уэлч, на ходу снимая с пояса связку ключей. Где она была? С Байетт? Она выглядит в точности как вчера; по ней не скажешь, что она что-то скрывает. Но после того, что произошло на причале, я поняла, что внешность обманчива.