Что думаешь? спрашивает Риз. Избавить его от страданий?
Нет, говорю я. Я не могу позволить себе жалость. Если я почувствую жалость, придется чувствовать все остальное.
Мы продолжаем путь сквозь темноту. Оглянувшись, я вижу, что второй олень вернулся на освещенную луной поляну и теперь стоит над собратом, опустив голову. На моих глазах он отрывает от раненого оленя кусок мяса и отходит с набитой пастью, заливая кровью белый мех на шее.
Почему-то я не удивлена. Я чувствую лишь слабый укол узнавания. На Ракстере все мыкак этот олень. Мы делаем всё, чтобы выжить.
Я кладу дробовик на плечо и нагоняю Риз. До ее дома уже недалеко.
Впервые Риз пригласила нас в гости весной моего первого года в Ракстере. Мы провели весенние каникулы втроемБайетт не захотела возвращаться домой, а раз так, то и я тоже, а когда началась учеба, с Риз стало как-то проще. Она все еще не улыбалась и была неразговорчивой и закрытой, но стала разрешать мне влезать перед ней в очередь в столовой. На английском она одолжила мне свой экземпляр «Алой буквы», когда увидела, что я потеряла свой, и сказала, что уже прочла ее, хотя я знала, что это не так.
Как-то вечером она пришла на ужин без формы. В будни нам полагалось носить юбки и воротнички с утра и до захода солнца, но она явилась в джинсах и старой заношенной толстовке и сказала:
Сегодня будем ужинать у меня.
Мы вышли за ней из двустворчатых дверей и подошли к забору, где стояло два велосипеда. У меня велосипеда никогда не было, и я никогда не училась ездить, так что я ждала, стараясь скрыть волнение, пока Байетт садилась на свой. Я помню, как гадала, оставят ли они меня в школе. Строго говоря, Риз меня не приглашала. Она не называла имен.
Ну, чего ты? сказала Байетт. Садись на руль.
Так только в кино делают, сказала я, но перекинула ногу через колесо и устроилась на руле лицом к дороге.
Дни уже стали длиннее, дорога была ярко освещена, и лучи солнца, отражаясь от поверхности океана, слепили глаза. В кино я бы зажмурилась и откинула голову назад. Вместо этого я попросила Байетт сбавить скорость.
Дом Риз стоял на границе леса у самого берега, старый, приземистый, словно выросший из камыша. Когда мы подъехали ближе, я разглядела за домом выступающий над водой причал и две весельные лодки, покачивающиеся на канатах. А на крыльце стоял и махал рукой мистер Харкервысокий, широкоплечий, с аккуратно подстриженными, как у моего папы, волосами.
Наконец-то, сказал он, спустился с крыльца и помог мне слезть с велосипеда. Помню, я тогда занервничала, оказавшись так близко от него. Мы видели его раньше в окно кабинета, видели, как он косит газон на другом конце лужайки и чистит водосточные трубы, но совсем другое дело, когда его мозолистая рука лежит у меня на плече. Я и забыла, что мужчин можно бояться.
Но замешательство длилось всего секунду. Мы вошли в домодна длинная комната, все как на ладони. Внутри вкусно пахло едойвкуснее, чем в нашей столовой, а на стене висели фотографии Риз. Риз учится плавать. Риз залезла на дерево и улыбается вниз, в камеру. Я весь вечер не могла отвести от нее глаз. Головоломка, которую она для меня представляла, как будто наконец сложилась в доме ее отца с разномастной мебелью и распахнутой дверью во двор.
Простите, что по-простому, сказал он нам, когда Риз понесла тарелки на кухню. У нас редко бывают гости.
У вас чудесный дом, сказала я совершенно искренне. Я редко скучала по дому, но в тот вечереще как.
После ужина мы с Байетт ждали на дороге, пока Риз прощалась с отцом. Она потянулась к нему, что-то говоря, и мистер Харкер рассмеялся и положил ладонь ей на лоб.
Байетт отвернулась, а я нет. Я видела, как Риз улыбается и закатывает глаза. «Пока впору», донесся до меня его голос.
Мой отециз рейса в рейс, изо дня в день где-то далеко. Мы с ним никогда не были так близки.
Небо окрасилось в розовый, начали появляться бледные звезды. По дороге домой мы молчали.
Я до сих пор в подробностях помню тот день и ее дом. Бледно-зеленая дощатая обшивка, белая отделка, только что установленные окна. На крыше новая черепицанемногим раньше в тот год был ураган.
Дорогу к северной части острова мы пересекли уже давно, и я чувствую, что мы приближаемся к берегу. Земля под ногами влажная и податливая, в воздухе стоит легкий привкус соли. Я поправляю дробовик на плече, разминаю пальцы, возвращая им подвижность, и мы идем дальше.
Когда деревья начинают редеть, становится светлее, все вокруг серебрит лунное сияние. Никаких признаков Уэлч. Мы выходим из-за последних сосен, тонких и искривленных, и нам открывается широкий берег, заросший камышом. На воде за камышами что-то виднеется.
Это
Пирс, заканчивает Риз. Да.
Ни одной лодки на пирсе, никого на горизонте. Судя по всему, мы здесь одни. В противном случае мы бы непременно что-то услышали или увидели свет. В конце концов, Уэлч прятаться не от кого, как и тому, с кем она встречается.
Идти вдоль деревьев проще, чем продираться через заросли, и мы шагаем по границе леса, цепляя камыш одеждой. Я продолжаю думать про тот первый день и дом, каким я его запомнила, и не понимаю, почему Риз вдруг остановилась, да так, что я в нее врезалась. Мы ведь еще не дошли.
Но тут я поднимаю глаза. Мы дошли. Лунный свет отражается от воды, волны разбиваются в водяную пыльона оседает на моей коже легкой холодной моросью, от которой перехватывает дыхание. А в камыше виднеется домточнее, то, что от него осталось.
Крыльцо покосилось на одну сторону. Половицы растрескались, в полу зияет дыра, по стенам расползается лишайник. Обшивка поросла мхом и плющом. А в самом сердце дома из расколотой крыши растет береза. Широкий ствол и мощные раскидистые ветви, которые тянутся в небо.
Я бросаю взгляд на Риз. Открытое просветлевшее лицо, полное мягкости, которую я, кажется, видела в ней в первые дни нашего знакомства.
Как красиво, отваживаюсь я. И говорю искренне. Никогда не видела такой огромной березы.
С приходом токс все начало расти быстрее. Расти и умирать, и за полтора года без присмотра от дома Харкеров остались одни развалины. Я бы хотела удивиться. Хотела бы, но меня уже давно ничего не удивляет.
Риз не отвечает. Подозреваю, что с тех пор, как мы увидели дом, она ни разу не моргнула. Я зажимаю дробовик под мышкой и подталкиваю ее локтем.
Как думаешь, они там? шепчу я. Я не вижу света. Не говоря уж о том, что в стенах столько дыр, что через них видно противоположную часть леса.
Она продолжает молчать. Только смотрит на то, что осталось от ее дома. Может быть, не стоило приводить ее сюда, думаю я, может быть, для нее это слишком тяжело. И тут она срывается с места и бежит к крыльцу.
Подожди, зову я шепотом, но она не слушает. Я бегу за ней, перехватывая поудобнее дробовик. У меня остался один патрон и еще нож на худой конец. У меня нет права на ошибку.
Дом обглодан термитами. Их дорожки источили дверную раму так сильно, что дверь бы рухнула, не подпирай ее одна из нижних ветвей березы. Риз уже внутри, и я ныряю за ней, чувствуя, как дверной косяк под моей рукой рассыпается в труху.
Надо мной ветвится береза, и через ее пышную крону внутрь пробиваются пучки серебряного света. От крыши почти ничего не осталосьнаверное, постарались весенние шторма. Ветви березы напоминают стропильные балки, а корни пробиваются через половицы, и мне приходит на ум собор в Нейплсе, куда мы с папой ездили во время его отпуска. Внутри него у меня создавалось ощущение, что я парю.
Вдруг до нас долетает голос, а на полу и остатках стен начинает плясать луч фонарика. Уэлч.
Страх прошибает меня, как пот, дробовик норовит выскользнуть из онемевших рук, и я хватаю Риз за плечо и волоку за собой в глубь дома. Мы спотыкаемся и топчем несколько ракстерских ирисов, пробивающихся из-под пола. Впереди виднеется тонкая полоска берега, чуть правеепричал. Уэлч с кем-то встречается, и этот кто-то может явиться с любой стороны. Нас в любую секунду могут поймать, поставить на колени и пристрелить.
Соберись, думаю я. Мы уже здесь. Отступать некуда.
За мной, шепчу я Риз. У самой границы леса виднеется группа сосен, в которых можно укрыться.
Мы успеваем в последний момент. Я пригибаюсь, чувствуя, как горят от напряжения мышцы. Я кладу дробовик на колени и выглядываю из-за стволов деревьев на дом. Луч фонарика становится ярче и скачет по камышам, просвечивая их насквозь. Я прищуриваюсь, по слепому глазу разливается тупая боль. Кажется, я могу различить человека, но он движется медленно, согнувшись в три погибели. Уэлч?
Подними повыше, доносится голос Уэлч. Я подпрыгиваю. Она звучит так близко. Но с кем она разговаривает? С Байетт?
Мне кажется, что проходит целая вечность, но вот Уэлч выходит из-за деревьев на освещенный луной берег. Она идет согнувшись, и она не одна. Лицо ее спутницы скрыто в тени, но, когда она выпрямляется, я узнаю Тейлор. Тейлор, которая ушла из лодочной смены, и теперь я, кажется, понимаю почему.
А между ними А между ними мешок для трупов.
Я зажимаю рот рукой, заглушая всхлип. Нет. Нет-нет-нет. Так не должно быть. Мы справимся, сказала она. Она обещала.
Может, это не она, мелькает у меня дикая мысль. Или, может, они оглушили ее, и она жива и ждет, когда я ее спасу. Я не сдамся, пока не буду знать точно.
Втроем было бы легче, говорит Тейлор, когда они опускают мешок среди камыша. Мешок не шевелится. Тот, кто внутри, не шевелится, и я запрещаю себе думать о том, что это может значить.
Неужели? И кого ты предлагаешь? От Карсон одни проблемы, а Гетти уж точно не вариант.
Но прежде чем я успеваю задуматься, что это значит, Тейлор говорит:
Как она справляется?
Я застываю. Сейчас все решится. Если Уэлч известно, что я за ней слежу, все кончено: моя жизнь здесь и то, что зарождается у нас с Риз, о чем я боюсь говорить вслух.
Уэлч пожимает плечами.
Более-менее, говорит она, и я облегченно выдыхаю, прикрыв рот ладонью. Но не для этого.
А Джулия?
Лучше не надо. В эту секунду она звучит очень, очень молодо. По-моему, она меня недолюбливает.
Тейлор фыркает.
Если тебе не нравится Карсон, ты не нравишься Джулии.
Мне тебя не хватало. Здесь, в лесу, говорит Уэлч. Она выключает фонарик и прячет его в карман куртки. Потом замолкает, чтобы сплюнуть скопившуюся во рту кровь. Без тебя уже не то.
Так я могу принести больше пользы, говорит Тейлор. Мне хочется ее встряхнуть. Что она несет, какая польза? После того что случилось с Мэри Она заслуживала лучшего, понимаешь? Они все заслуживают лучшего.
Мэри, девушка Тейлор, которая озверела и потеряла рассудок. Тейлор пришлось пристрелить ее своими руками, и, поговаривают, это ее сломало. Но теперь я знаю, что это не так. Это просто сделало ее хуже.
Уэлч отступает от мешка и секунду просто стоит, уперев руки в бока, и смотрит на него сверху вниз. Поверхность океана рябит от лунного света, отбрасывая на ее лицо тень, и я не могу разглядеть ее выражения, но она сутулится, словно признавая поражение.
Я была уверена, что на этот раз у нас получилось, наконец произносит она. Понимаешь? Она выглядела почти здоровой.
М-да, говорит Тейлор, внешность обманчива.
Я знала. Конечно, знала, ведь мешок лежит на траве неподвижно, но одно делознать самой, а другоеуслышать подтверждение от кого-то другого. Сосны смыкают кольцо вокруг меня, а Тейлор подшучивает, как будто это пустяк, как будто она не уничтожила только что своими словами мир. Риз обеими руками крепко прижимает меня к себе. Если бы не это, я бы рассыпалась.
Ладно, говорит Уэлч. Давай заканчивать.
Они поднимают тело, и Риз сдавливает мне ладонь, пока они заносят его в дом. По внутренней стороне руки распространяются боль и судорога, и я пытаюсь отнять ее, пока не понимаю, что это я сама ухватилась за нее так, что чешуйчатые пальцы Риз впились в кожу.
Идем, уговаривает Риз на ухо. Она жива, ясно? Это же Байетт. Она выкарабкается.
Я киваю, но ведь в мешке кто-то лежит, и я не знаю, на сколько меня хватит, сколько еще я смогу поддерживать в сердце огонек надежды.
Дом поглощает Уэлч и Тейлор, и на секунду я теряю их из виду, а потом в провале стены мелькает лицо Уэлч, и от белой коры березы отскакивает луч фонарика.
Давай ее положим, говорит Уэлч, у меня скоро руки отвалятся.
Я прикусываю губу, чтобы не вскрикнуть. Ее. Это правда.
Где они? спрашивает Тейлор. Должно быть, она о том, кто был на другом конце рации.
Они ее заберут, говорит Уэлч. Мы можем оставить ее прямо здесь.
А как же
Раздается свистящий звук, и дом окрашивается красным. Сквозь провалы в стене я вижу, что Уэлч держит в руке кроваво-красную сигнальную шашку, которая плюется искрами.
Это отпугнет животных, говорит она. Я сдвигаюсь в сторону, чтобы рассмотреть получше, пока она закрепляет шашку в ветвях березы.
До нас доносится голос Тейлор:
Мы закончили?
Повисает пауза, и я прищуриваюсь, всматриваясь в темноту. Уэлч стоит лицом к березе, глядя в одну точку на стволе. Она молчит чуть дольше, чем должна, а потом поворачиваетсявидимо, к Тейлор.
Мы закончили. Возвращаемся.
Подожди, шепчет Риз, как будто чувствует, что еще пара секунд, и я побегу в дом, чтобы вскрыть мешок. Еще немного.
Тяжело ступая, Уэлч выходит из дома в сопровождении Тейлор. Тейлор выглядит так, будто ее вот-вот стошнит, и я невольно чувствую укол жалости. Может, она об этом не просила. Но ведь и я тоже.
Они удаляются по тропе, и я слежу за светом их фонарика через деревья. Луч уменьшается и бледнеет, пока наконец не пропадает из виду. Я встаю, и под ногами хрустят ветки. Я не жду Ризпросто подхватываю дробовик и бегу через камыши. Я не знаю, сколько времени у нас до прибытия флота. Я не упущу свой шанс.
Я вбегаю в дом, окрашенный алым. Черный пластиковый мешок с телом лежит у корней березы. Я останавливаюсь как вкопанная, и дробовик падает на пол.
Вот и все. Конеца может, начало.
Я осторожно обхожу мешок и опускаюсь перед ним на колени. Вспоминаю, как в последний раз видела Байетт, как склонялась над ней, совсем как сейчас. Как она смотрела на меня, и в ее глазах читалась просьба о помощи.
Пожалуйста, думаю я и тянусь к молнии.
Пластик расходится. Молния цепляется за материал, у меня трясутся руки, и вотвот она передо мной: землистая бледная кожа, чернильные пальцы и кудрявые рыжие волосы.
Мона.
У меня вырывается всхлип. Задыхаясь, я закрываю лицо руками. Это не она. Не она не она не она.
Гетти?
Риз подходит и кладет руку мне на спину. Я закрываю глаз. Меня трясет от облегчения; если я встану, думаю, ноги меня не удержат.
Это Мона, говорю я. Конечно, мне ее жаль, но я не могуне хочусдержать улыбки.
Черт, говорит Риз. Тогда где Байетт?
Она садится рядом со мной и начинает застегивать мешок. Но я не смотрю, как скрывается под пластиком отекшее лицо Моны. Я смотрю на другое. Место на стволе березы, которое привлекло внимание Уэлч.
Я встаю и перешагиваю через тело Моны. От ствола отделяются завитки коры, а свет от сигнальной шашки отбрасывает причудливые длинные тени, но мне удается разглядеть нацарапанные нетвердой рукой буквы. БУ. Байетт Уинзор.
Она была здесь, говорю я. И это лучшее чувство на свете, упоительное, сладостное облегчение. Смотри, она была здесь, и она была жива.
Я жду, когда Риз скажет мне, что я ошибаюсь, и напомнит, как бывает обычно, но она этого не делает. Она просто опускает подбородок мне на плечо, и наши щеки соприкасаются. Кора березы гладкая, и мои пальцы оставляют на ней кровавые полосы: серебряная рука Риз проткнула кожу насквозь.
Как думаешь, она скучает по нам? говорю я. Я мечтаю о том дне, когда Байетт скажет, что хотела вернуться домой так же, как я хотела ее найти.
Пауза, а потом Риз отстраняется и отступает в тень. Я поворачиваюсь к ней. «Конечно, она скучает»все, что ей нужно сказать. Но она только смотрит на меня и молчит.
Я вскидываю брови.
Что?
В свете ракеты я вижу, как изгибаются в улыбке ее губы.
Тебе ведь на самом деле не нужен ответ.
Нет, подожди. Может, я давлю на нее. Но я не могу вынести, как она смотрит на менятак, словно знает то, чего не знаю я. Скажи.
Просто думаю, мы с тобой знаем разных Байетт, говорит Риз и засовывает руки в карманы. Потому что я сомневаюсь, чтобы она хоть когда-нибудь по кому-то скучала.