Ннеди ОкорафорКто боится смерти
Часть перваяСтановление
Глава перваяЛицо отца
В шестнадцать лет моя жизнь рухнула. Папа умер. У него было такое сильное сердце, а он умер. Может, из-за жара и дыма в кузне? Его и правда было невозможно отвлечь от работы, от ремесла. Ему нравилось гнуть и подчинять себе металл. Но работа, казалось, лишь придавала ему сил в кузне он был счастлив. Что же его убило? Я по сей день не знаю точно. Надеюсь, не я и не то, что я тогда сделала.
Когда он умер, мама тут же выбежала из спальни и, рыдая, стала биться о стену. Тогда я поняла, что я изменюсь. Поняла, что больше никогда не смогу полностью контролировать внутреннее пламя. В тот день я стала другим существом, менее человекоподобным. Сейчас я понимаю: все, что было потом, началось тогда.
Церемонию проводили на окраине города, возле песчаных дюн. Был разгар дня, ужасная жара. Его тело лежало на куске толстой белой ткани, а вокруг гирлянда из сплетенных пальмовых ветвей. Я встала на колени в песок рядом с его телом, чтобы проститься. Никогда не забуду его лицо. Оно больше не было Папиным. У Папы было темно-коричневое лицо с пухлыми губами. А у этого лица щеки впали, губы сдулись, а кожа была цвета серо-коричневой бумаги. Папин дух был где-то не здесь.
Шею сзади покалывало. Белое покрывало плохо защищало от невежественных и полных страха людских глаз. К тому времени за мной всегда все следили. Я стиснула зубы. Вокруг плакали и стенали коленопреклоненные женщины. Папу очень любили, несмотря на то что он женился на маме, у которой была я ребенок-эву. Это ему давно простили мол, даже великий человек может ошибиться. Сквозь стоны я слышала тихий мамин плач. Она потеряла больше других.
Пришла ее очередь прощаться. Потом его заберут на кремацию. Я в последний раз взглянула на его лицо. Подумала: «Я тебя больше не увижу». Я не была готова. Я моргнула и коснулась своей груди. Тогда все и случилось когда я коснулась груди. Сначала это было похоже на зуд, как от щекотки. Но быстро разрослось во что-то большее.
Чем больше усилий я прилагала, чтобы встать, тем сильнее оно становилось и тем шире простиралось мое горе. «Нельзя, чтобы его забрали, лихорадочно думала я, в кузне еще столько металла. Он не закончил работу!» Ощущение разлилось по всей груди и дальше по телу. Я ссутулила плечи, чтобы удержать его. Затем начала оттягивать от людей вокруг. Я дрожала и скрежетала зубами. Меня наполняла ярость. «Ну не здесь! думала я. Не на Папиных похоронах!» Жизнь не хотела оставить меня в покое хотя бы ненадолго, не давала даже оплакать отца.
Рыдания сзади прекратились. Я слышала только легкий ветер. Это было очень жутко. Что-то было подо мной, в земле, а может, где-то еще. Вдруг меня придавило чувствами каждого, кто горевал по отцу.
Я инстинктивно схватила его за руку. Люди закричали. Я не обернулась. Слишком была сосредоточена на том, что должна сделать. Никто не пытался увести меня. Никто не трогал. Однажды во время редкой в сухой сезон грозовой бури в дядю моей подруги Луйю ударила молния. Он выжил, но без конца рассказывал, как почувствовал, будто его жестоко трясет изнутри. Я ощущала то же самое.
Я ахнула в ужасе. Я не могла отнять свою руку от Папиной. Я к нему приросла. Цвет моей кожи песочный стекал с ладони на его серо-коричневую руку. Холмик смешавшейся плоти.
Я закричала.
Крик застрял в горле, я закашлялась. Затем всмотрелась. Папина грудь медленно ходила вверх и вниз, вверх и вниз он дышал! Я почувствовала одновременно отвращение и отчаянную надежду. Глубоко вдохнула и закричала: «Живи, Папа! Живи!»
Чьи-то руки схватили меня за запястья. Я тут же узнала, кто это. У него был сломан и забинтован палец. Если бы он не отпустил меня, я бы его покалечила еще сильнее, чем пять дней назад.
Оньесонву, сказал Аро мне в ухо, быстро убирая руки.
Как я его ненавидела. Но слушала.
Он ушел, сказал он. Отпусти, тогда мы все сможем освободиться.
И я как-то отпустила. Отпустила Папу.
Вокруг снова легла мертвая тишина.
Как будто мир на мгновение погрузился в воду.
Затем энергия, накопившаяся внутри меня, взорвалась. С головы слетело покрывало, и косы вырвались на волю. Всех и все отбросило назад Аро, маму, семью, друзей, знакомых, незнакомых, накрытый стол, пятьдесят бататов, тринадцать больших плодов баобаба, пять коров, десять коз, тридцать кур и много песка. В городе на тридцать секунд вырубило электричество; из домов потом пришлось выметать песок, а компьютеры понадобилось чистить от пыли.
И снова тишина, как под водой.
Я посмотрела на свою руку. И когда попыталась отнять ее от Папиной холодной, неподвижной, мертвой руки, я услышала звук, как будто что-то отклеивалось. На его руке остался силуэт моей ладони из засохшей слизи. Я потерла пальцы. Слизь на них растрескалась и осыпалась. Я еще раз посмотрела на Папу. А затем упала на бок и потеряла сознание.
Это было четыре года назад. Здешние люди знают, что все это сделала я. Они хотят моей крови, собираются пытать меня, а затем убить. Что будет после того я лучше промолчу.
Сегодня ты хочешь знать, как я стала тем, чем стала. Хочешь знать, как я здесь оказалась Это долгая история. Но я тебе расскажу Я тебе расскажу. Ты дурак, если веришь тому, что обо мне говорят. Я расскажу тебе мою историю, чтобы опровергнуть ложь. К счастью, даже длинный рассказ поместится в этот твой лэптоп.
У меня два дня. Надеюсь, времени хватит. Скоро меня догонит Оно.
Мать назвала меня Оньесонву. Это значит «Кто боится смерти?». Она хорошо меня назвала. Я родилась двадцать лет назад, в плохие времена. По иронии судьбы я выросла вдали от убийств
Глава втораяПапа
Только взглянув на меня, все видят, что я дитя изнасилования. Но когда меня впервые увидел Папа, он смотрел сквозь это. Это единственный человек, кроме мамы, который, можно сказать, полюбил меня с первого взгляда. Отчасти поэтому мне было так трудно отпустить его после смерти.
Это я выбрала Папу для мамы. Мне было шесть лет.
Мы с мамой только что поселились в Джвахире. До того мы кочевали. Однажды, бредя по пустыне, мама остановилась, словно услышала чей-то голос. Она часто вела себя странно, беседовала с кем-то. Потом сказала: «Тебе пора пойти в школу». Я была слишком мала, чтобы понять истинные причины. В пустыне я была вполне счастлива, но, когда мы поселились в городе Джвахир, моей площадкой для игр тут же стал базар.
В первые дни, чтобы быстро заработать, мама продала бóльшую часть своего сладкого кактуса. В Джвахире сладкий кактус ценится выше денег. Это изысканный деликатес. Мама сама научилась его выращивать. Видимо, она всегда знала, что вернется к людям.
Спустя несколько недель она посадила принесенные с собой саженцы и открыла ларек. Я помогала как могла. Носила и расставляла вещи, зазывала покупателей. За это она разрешала мне час в день бродить, где захочу. В пустыне в ясные дни я могла уйти от мамы на целую милю. Ни разу не потерялась. Базар был для меня мал. И все же там было на что посмотреть, а за каждым углом поджидали неприятности.
Я была счастливым ребенком. Люди при виде меня цокали языком, бурчали что-то и отводили взгляды. Но мне было все равно. Можно было гоняться за курами и ручными лисами, переглядываться с другими детьми, наблюдать за перепалками. Иногда песок под ногами был влажным от верблюжьего молока, иногда жирным и пах пролитым душистым маслом пополам с золой от благовоний, а часто был перемешан с верблюжьим, коровьим или лисьим дерьмом. Здесь был очень затоптанный песок там, в пустыне, он оставался нетронутым.
Мы прожили в Джвахире всего несколько месяцев, когда я нашла Папу. В тот судьбоносный день было жарко и солнечно. Уходя от мамы, я взяла с собой чашку воды. Первым делом мне захотелось пойти к самой странной постройке Джвахира: к Дому Осугбо. Меня всегда тянуло к этому большому квадратному зданию. Покрытое диковинными украшениями и символами, оно было самой высокой и единственной полностью каменной постройкой в Джвахире.
Однажды я сюда войду, сказала я, глядя на него. Но не сегодня.
Я отважилась уйти от базара на неизученную территорию. В магазине электроники продавались уродливые восстановленные компьютеры. Такие небольшие черные и серые штуки с обнаженными платами и треснутыми корпусами. Мне стало интересно, чувствуют ли они себя такими же уродливыми, как выглядят. Я ни разу не прикасалась к компьютеру. Потянулась потрогать один.
Та! произнес хозяин из-за своего компьютера. Не трожь!
Я отпила воды и пошла дальше.
Потом ноги принесли меня к пещере, полной огня и грохота. Белая саманная постройка была открыта. Внутри, в темноте, время от времени вспыхивал огонь. Наружу, словно из пасти чудовища, вырывался жар горячее ветра. Большая вывеска на фасаде гласила
КУЗНИЦА ОГУНДИМУ ТЕРМИТЫ НЕ ЖРУТ БРОНЗУ, ЧЕРВИ НЕ ГЛОЖУТ ЖЕЛЕЗО
Я прищурилась, разглядывая в глубине дома высокого мускулистого мужчину. Его блестящая кожа почернела от сажи. «Как герой Великой книги», подумала я. На нем были рукавицы, сотканные из металлических нитей, и черные очки, плотно подогнанные к лицу. Ноздри раздувались, когда он колотил по пламени гигантским молотом. Огромные руки сгибались при каждом ударе. Он мог бы быть сыном Огун, богини металла. В его движениях сквозила радость. «Но он, кажется, очень хочет пить», подумала я. И представила, как горит его глотка, забитая пеплом. У меня оставалась вода. Полчашки. Я вошла в кузню.
Внутри было еще жарче. Однако я выросла в пустыне. Привыкла к сильному жару и холоду. Я с опаской посмотрела, как из-под молота сыплются искры. Затем со всем возможным уважением сказала:
Ога, у меня есть для вас вода.
Он не ожидал услышать мой голос. А увидеть в своей кузне тощую девочку, которую люди зовут эву, ожидал еще меньше. Он поднял очки на лоб. Вокруг глаз, там, где не было сажи, кожа была темно-коричневой, как у мамы. «Белки его глаз слишком белые для того, кто весь день смотрит на огонь», подумала я.
Дитя, тебе нельзя здесь быть, сказал он.
Я шагнула назад. У него был гулкий голос. Полный. Если бы этот человек говорил в пустыне, звери слышали бы его за несколько миль.
Тут не так уж жарко, сказала я. И подняла воду повыше: Вот.
Я подошла поближе, помня о том, что я такое. На мне было зеленое платье, сшитое мамой. Ткань легкая, но закрыто было все, вплоть до лодыжек и запястий. Она и покрывало меня носить заставила бы, но духу не хватило.
Сейчас происходило нечто странное. Обычно люди сторонились меня, потому что я была эву. Но иногда меня обступали женщины.
Кожа у нее, говорили они друг другу, не обращаясь ко мне, больно гладкая и тонкая. Как верблюжье молоко.
А волосы необычные, пушистые, как облако сухой травы.
А глаза как у пустынной кошки.
Ани создает странную красоту из уродства.
Когда дорастет до обряда одиннадцатого года, может, будет красавица.
А толку-то в обряде? Никто на ней не женится.
И раздавался смех.
На базаре мужчины пытались схватить меня, но я всегда оказывалась шустрее, и умела царапаться. Научилась у пустынных кошек. Все это смущало мой шестилетний ум. И, стоя перед этим кузнецом, я боялась, что он тоже может счесть мои уродливые черты странно притягательными.
Я протянула ему чашку. Он взял ее и сделал долгий глубокий глоток, выпил все до капли. Я была высокой для своего возраста, но и он был огромным. Пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть его улыбку. Он выдохнул с большим облегчением и отдал мне чашку.
Хорошая вода, сказал он и вернулся к наковальне. Для водяного духа ты слишком большая и уж точно слишком смелая.
Я улыбнулась и сказала:
Меня зовут Оньесонву Убейд. А вас, Ога?
Фадиль Огундиму, он посмотрел на руки в рукавицах. Я бы пожал тебе руку, Оньесонву, но рукавицы горячие.
Это ничего, Ога, сказала я. Вы же кузнец!
Он кивнул.
Как и мой отец, и его отец, и его отец и так далее.
Мы с мамой только недавно здесь поселились, брякнула я. И тут вспомнила, что уже поздно: Ой, мне надо идти, Ога Огундиму!
Спасибо за воду. Ты была права. Я хотел пить.
Потом я часто его навещала. Он стал моим лучшим и единственным другом. Если бы мать узнала, что я хожу к чужому мужчине, она бы меня побила и надолго запретила гулять одной. Ученик кузнеца, Джи, меня ненавидел и каждый раз это показывал, кривясь в отвращении, словно я больное дикое животное.
Не обращай на Джи внимания, сказал кузнец. Он умеет обращаться с металлом, но воображения ему не хватает. Прости его. Он дикарь.
А вы думаете, что я нечистая?
Ты прелестна, сказал он, улыбаясь. То, как ребенок зачат, не его вина и не его бремя.
Я не знала, что значит зачат, и не стала спрашивать. Он сказал, что я прелестна не хватало еще, чтобы он взял свои слова назад. К счастью, Джи обычно приходил поздно, когда становилось прохладнее.
Вскоре я уже рассказывала кузнецу о жизни в пустыне. Я была мала и не понимала, что о таких скользких темах не надо болтать. Что мое прошлое, само мое существование скользкая тема. В обмен он кое-что рассказывал мне о металлах, например, какие из них легко поддаются огню, а какие нет.
Какая была ваша жена? спросила я однажды.
На самом деле просто сболтнула. Меня больше интересовал маленький хлебец, который он мне купил.
Ньери. Чернокожая, он обхватил обеими руками свое бедро. И с очень сильными ногами. Она была наездницей на верблюдах.
Я прожевала и проглотила хлеб.
Правда?!
Говорили, что она держится на верблюде за счет силы ног, но я-то знал. У нее был еще и дар.
Дар чего? спросила я, подавшись вперед. Она ходила сквозь стены? Летала? Ела стекло? Превращалась в жука?
Ты много читаешь, засмеялся кузнец.
Дважды прочла Великую книгу! похвасталась я.
Впечатляет, сказал он. Ну а моя Ньери понимала верблюжий язык. Верблюжий доктор мужская работа, так она стала наездницей. И она не просто на них скакала. Она выигрывала скачки. Мы познакомились подростками. Поженились в двадцать лет.
Какой у нее был голос?
Страшный и прекрасный.
Я не поняла и наморщила лоб.
Она была очень громкой, пояснил он, откусывая от моего хлеба. Много смеялась, когда радовалась, и много кричала, когда злилась. Понимаешь?
Я кивнула.
Какое-то время мы были счастливы, сказал он и умолк.
Я ждала, когда он продолжит. Я знала, что будет плохое. Но он просто смотрел на кусок хлеба, и я сказала:
Ну? Что было дальше? Она тебя обидела?
Он усмехнулся, а я обрадовалась, хотя спрашивала всерьез.
Нет, нет, сказал он. В день самой быстрой в ее жизни гонки случилось ужасное. Это надо было видеть, Оньесонву. Был финал скачек в честь Праздника Дождя. Она и раньше выигрывала эти скачки, но в тот день собиралась побить рекорд скорости на дистанции в полмили.
Он помолчал.
Я стоял у финиша. Все там были. Земля была сырая после вчерашнего ливня. Надо было перенести гонку. Вот показался ее верблюд, он бежал своим прихрамывающим аллюром. Так быстро еще ни один верблюд не бегал, он закрыл глаза. Он оступился и упал, его голос сорвался. В конечном счете, сильные ноги Ньери ее погубили. Они удержали ее верхом, и упавший верблюд раздавил ее своим весом.
Я ахнула, зажав рот руками.
Если бы она упала с него, то выжила бы. Мы были женаты всего три месяца, он вздохнул. Ее верблюд отказался ее покинуть. Он всюду следовал за ее телом. Ее кремировали, а верблюд через несколько дней умер от горя. И еще несколько недель все верблюды в округе плевались и стонали.
Он надел рукавицы и вернулся к наковальне. Разговор был окончен.
Шли месяцы. Я приходила к нему раз в несколько дней. Я знала, что сильно рискую, скрывая это от мамы. Но была уверена, что дело того стоит. Однажды он спросил меня, как у меня дела.
Ничего, ответила я. Вчера о вас говорила одна дама. Она сказала, что вы лучший кузнец на свете и какой-то Осугбо вам хорошо платит. Это хозяин Дома Осугбо? Мне всегда хотелось туда зайти.
Осугбо не человек, ответил он, изучая кусок кованого железа. Это группа джвахирских старейшин, которые поддерживают порядок. Главы нашего правительства.