В этот миг я ее взаправду ненавидела.
А моя настоящая мать тогда где? осведомилась я. Раз ты такая умная!
Ты очень-очень жестокая вот что я хотела сказать. Я уже догадывалась, что она меня предала: до того как рассказать мне, рассказала другим девочкам. Вот почему они со мной холодны: я запятнана.
Не знаю может, умерла, сказала Сонамит. Она пыталась украсть тебя из Галаада, бежала через лес, хотела перейти с тобой через границу. Но они ее поймали и тебя спасли. Везуха тебе!
Кто? пролепетала я.
Сонамит говорила, не переставая жевать. Я смотрела ей в рот, откуда исторгался мой смертный приговор. У нее в зубах застрял оранжевый заменитель сыра.
Ну, они. Ангелы, Очи, они. Тебя спасли и отдали Тавифе, потому что она не могла родить ребенка. Они тебе сделали добро. У тебя сейчас дом гораздо лучше, чем с этой шлюхой.
Убежденность охватывала мое тело параличом. Тавифина история как она меня спасла, как бежала от злых ведьм была отчасти правдива. Только за руку я держала не Тавифу, я держала за руку свою настоящую мать настоящую мать, шлюху. И преследовали нас не ведьмы нас преследовали мужчины. Наверняка с автоматами у таких мужчин всегда автоматы.
Впрочем, Тавифа и в самом деле меня выбрала. Выбрала меня из всех детей, отнятых у матерей и отцов. Тавифа выбрала меня, дорожила мною. Любила меня. Тут все по правде.
Но теперь я осталась без матери, потому что где моя настоящая мать? Я осталась и без отца Командор Кайл мне такой же отец, как человек на луне. Командор Кайл терпел меня, потому что я была проектом Тавифы, ее игрушкой, ее зверушкой.
Неудивительно, что Пола и Командор Кайл завели Служанку: вместо меня они хотели настоящего ребенка. А я была ничейная.
Сонамит жевала, удовлетворенно наблюдая, как до меня доходит.
Я за тебя заступлюсь, пообещала она, сочась лицемерным благочестием. Твоей душе-то все равно. Тетка Эсте говорит, на небесах все души равны.
«То на небесах, подумала я. А мы не там. Мы там, где лестницы и змеи, и прежде я стояла на высокой ступеньке лестницы, прислоненной к Древу Жизни, а теперь сползла по змее. Как отрадно остальным наблюдать мое падение! Неудивительно, что Сонамит не устояла перед соблазном распространить столь приятную тлетворную весть. Я уже слышала, как хихикают у меня за спиной: «Шлюха, шлюха, шлюшья дочь».
Наверняка Тетка Видала и Тетка Эсте тоже знали. Эти две должны были знать с самого начала. Теткам такие тайны ведомы. Отсюда у них и власть, говорили Марфы: потому что им ведомы тайны.
А Тетка Лидия хмуро-улыбчивая, в уродском буром платье, с портрета в золотой рамке на дальней стене в каждом классе, ей, должно быть, ведомо больше всего тайн, потому что власти у нее больше всех. Что сказала бы Тетка Лидия о моих невзгодах? Помогла бы мне? Поняла бы мое горе, спасла бы меня? Тетка Лидия она, вообще, настоящая? Я ее никогда не видела. Может, она как Бог настоящая и ненастоящая одновременно. А если ночью помолиться ей, а не Богу?
Спустя пару дней я попробовала. Однако молиться женщине было слишком немыслимо, и я бросила.
16
Остаток этого страшного дня я прожила сомнамбулой. Мы мелкой гладью вышивали наборы платков для Теток, с цветами, подходившими к их именам: эхинацея для Элизабет, хризантема для Хелены, васильки для Видалы. Я трудилась над ландышами для Лидии, вогнала в палец пол-иголки и не замечала, пока Сонамит не сказала:
У тебя кровь на вышивке.
Габриэла костлявая колкая девочка, популярная, как прежде я, поскольку ее отца повысили до трех Марф, шепнула:
Может, у нее наконец-то месячные начались, из пальца? И все засмеялись, потому что месячные уже начались почти у всех, даже у Бекки.
Тетка Видала услышала смех, оторвалась от книги и сказала:
Ну-ка хватит.
Тетка Эсте отвела меня в уборную, и мы смыли кровь с моей руки, и Тетка Эсте забинтовала мне палец, а вот вышивку пришлось отмачивать в холодной воде так нас учили отстирывать кровь, особенно с белой ткани. Будущим Женам надо уметь отстирывать кровь, говорила Тетка Видала, это наша обязанность: придется надзирать за Марфами, следить, чтоб они все делали правильно. Отчищать кровь и прочие субстанции, которые выделяются из организма, тоже забота женщин об окружающих, особенно о маленьких детях и стариках, говорила Тетка Эсте: она неизменно все представляла в радужных красках. Это у женщин такой талант, потому что у них особенные мозги, не жесткие и сгущенные, как у мужчин, а мягкие, и влажные, и теплые, и окутывают, как как что? Она не стала договаривать.
«Как ил под солнцем, думала я. Вот что у меня в голове: нагретый ил».
Что-то не так, Агнес? спросила Тетка Эсте, промыв мне палец.
Нет, сказала я.
Тогда чего ты плачешь, миленькая?
Оказывается, и впрямь: как я ни сдерживалась, слезы лились из глаз, из моей влажной заиленной башки.
Потому что больно! ответила я, уже рыдая в голос.
Тетка Эсте не спросила, отчего мне больно, хотя понимала, должно быть, что не из-за уколотого пальца. Она приобняла меня и легонько сжала.
Очень многое причиняет боль, сказала она. Но надо радоваться жизни. Бог любит жизнерадостность. Он любит, когда мы ценим все, что есть в мире прекрасного.
От Теток мы только и слышали, что любит и не любит Бог, особенно от Тетки Видалы, которая, видимо, дружила с Богом очень тесно. Сонамит как-то раз пообещала спросить Тетку Видалу, что Бог любит на завтрак, девочки позастенчивей были шокированы, но она так и не спросила.
«Интересно, думала я, какое у Бога мнение про матерей, настоящих и ненастоящих. Впрочем, ясно было, что бесполезно расспрашивать Тетку Эсте о моей настоящей матери, и о том, как Тавифа меня выбрала, и даже о том, сколько мне тогда было лет. Тетки в школе старались не обсуждать с нами родителей».
В тот день, вернувшись домой, я загнала Циллу в угол на кухне, где она пекла печенье, и пересказала все, что за обедом сообщила мне Сонамит.
У твоей подруги язык больно длинный, сказала на это Цилла. Лучше бы прикусывала почаще.
Для Циллы это очень резкие слова.
Но это правда?
Я еще отчасти надеялась, что Цилла все опровергнет.
Она вздохнула:
Помоги мне печенье испечь, хочешь?
Но я была уже взрослая простыми дарами не подкупить.
Скажи, не отступила я. Пожалуйста.
Что ж, ответила она. Если верить твоей новой мачехе да. Это правда. Ну примерно.
То есть Тавифа мне не мать, сказала я, сглатывая вновь подступившие слезы, стараясь, чтоб не сорвался голос.
Смотря кого считать матерью, сказала Цилла. Кто тебя родила или кто больше всех тебя любит?
Не знаю, сказала я. Наверное, кто больше всех любит?
Значит, Тавифа была тебе матерью, сказала Цилла, нарезая печенье. И мы, Марфы, тоже твои матери, потому что мы тоже тебя любим. Даже если тебе не всегда верится. Кругляши печенья она по одному поддевала лопаткой и перекладывала на противень. Мы все желаем тебе добра.
Тут я в ней немножко усомнилась: что-то похожее, про желание добра, говорила и Тетка Видала обычно она после этого наказывала. Она любила стегать нас по ногам, где потом не видно, а иногда и выше велела нагибаться и задирать юбки. Иногда поступала так с девочками перед всем классом.
Что с ней случилось? спросила я. С моей другой матерью? Которая бежала по лесу? Когда меня забрали?
Я, честное слово, не знаю, ответила Цилла, не глядя на меня, ставя печенье в духовку.
Я хотела спросить, нельзя ли мне печенье, когда будет готово ужасно хотелось горячего печенья, но разговор был серьезный, а просьба слишком ребяческая.
Ее застрелили? Ее убили?
Ой, нет, сказала Цилла. Они бы не стали.
Почему?
Потому что она могла рожать. Она же родила тебя, да? То есть известно, что она могла. Такую ценную женщину ни за что бы не убили только если иначе никак. Она помолчала, подождала, когда я это переварю. Скорее всего, они бы ее определили в Тетки в Центре Рахили и Лии помолились бы с ней; побеседовали бы сначала, постарались убедить, чтобы передумала.
В школе о Центре Рахили и Лии поговаривали, но невнятно: никто не знал, что там происходит. Однако если над тобой молится толпа Теток, это уже страшно. Не все Тетки добрые, как Тетка Эсте.
А если они ее не убедили? спросила я. Тогда ее убили? Она умерла?
Ой, да наверняка убедили, сказала Цилла. Это они умеют. У них любая и передумает, и перехочет.
А тогда где она? спросила я. Моя мать настоящая ну, другая?
Интересно, она меня помнит? Наверняка помнит. Она меня, наверное, любила иначе не взяла бы с собой, когда убегала.
Мы не знаем, лапушка, сказала Цилла. Когда они становятся Служанками, у них больше нет старых имен, а одеты они так, что лиц не разглядишь. Все одинаковые.
Она Служанка? переспросила я. Выходит, Сонамит не соврала. Моя мать?
В Центре этим и занимаются, сказала Цилла. Переделывают их в Служанок, так или иначе. Тех, кого ловят. Ты как хочешь печенья? Горячее. Масла у меня сейчас нет, но могу медом помазать.
Я сказала «спасибо». Я съела печенье. Моя мать Служанка. Вот почему Сонамит уверяла, что моя мать шлюха. Всем известно, что прежде Служанки поголовно были шлюхами. И остались, только по-другому.
С тех пор наша новая Служанка завораживала меня. Когда она только появилась, я на нее не смотрела, как и было велено, это добрее всего, говорила Роза, потому что либо Служанка родит ребеночка и ее куда-нибудь переведут, либо она не родит ребеночка и ее все равно куда-нибудь переведут, но в любом случае она у нас ненадолго. Им вредно привязываться, особенно к детям, все равно же придется с ними расстаться, а ты представь, как им будет тяжело.
И я отводила глаза от Кайловой, притворялась, будто вовсе ее не вижу, когда она в своем красном платье вплывала в кухню, забирала корзинку для покупок и шла гулять. Служанки каждый день гуляли парами мы встречали их на улицах. Со Служанками никто не заговаривал, не трогал их, не прикасался, потому что были они, в общем-то, неприкасаемые.
Но отныне я косилась на Кайлову при любом удобном случае. У нее было бледное вытянутое лицо пустое, как отпечаток пальца в перчатке. Пустое лицо я и сама умела делать, поэтому не верила, что у нее там взаправду пусто. Прежде она жила совсем иначе. Как она выглядела, когда была шлюхой? Шлюхи ходили не только с мужем, но и с другими мужчинами. Сколько было мужчин, с которыми она ходила? Что это вообще значит: ходить с мужчинами и с какими мужчинами? Она что-то высовывала из-под одежды? Носила мужские брюки? В голове не укладывается, до чего порочно! Но если да как смело! Она тогда, наверное, была совсем другая. Гораздо живее.
Я смотрела из окна в спину Кайловой, когда та удалялась на прогулку по саду, по дорожке, до ворот. Потом я снимала туфли, на цыпочках пробегала по коридору и прокрадывалась к ней в комнату в глубине дома на третьем этаже. Комната была средних размеров, с отдельной ванной. Вязаный коврик; на стене картина с синими цветами в вазе раньше была Тавифина.
Должно быть, Пола перевесила картину сюда, чтоб глаза не мозолила, мачеха вычищала из зримых пределов дома все, что могло напомнить новому мужу о первой Жене. Не в открытую Пола действовала тоньше, убирала или выбрасывала по одной вещице, но я все понимала. Лишняя причина ее недолюбливать.
Чего я тут рассусоливаю? Теперь-то незачем. Я не просто недолюбливала ее я ее ненавидела. Ненависть очень дурное чувство, от него леденеет душа, нас Тетка Эсте так учила, и я собой не горжусь, и раньше я молилась, чтоб меня за это простили, но да, я ненавидела Полу.
Тихонько прикрыв дверь, я рылась в Служанкиных вещах. Кто она на самом деле? А вдруг она и есть моя пропавшая мать? Я понимала, что это все понарошку, но мне было ужасно одиноко; приятно воображать, как бы все было тогда. Мы бы кинулись друг другу в объятия, мы были бы так счастливы снова друг друга отыскать Ладно, а потом что? У меня не было версий дальнейших событий, но я смутно подозревала, что в дальнейшем нас бы ждали неприятности.
Ничто в комнате ни единым намеком не выдавало, кто такая Кайлова. В шкафу аккуратным рядком висели ее красные платья, на полках лежало опрятно свернутое простенькое белое белье и ночные рубашки, похожие на мешки. У нее была вторая пара туфель, и еще одна накидка, и запасной белый чепчик. Зубная щетка с красной ручкой. И чемодан, в котором она все это принесла, но в чемодане было пусто.
17
В конце концов нашей Служанке удалось забеременеть. Я это поняла еще прежде, чем мне сказали, потому что Марфы перестали относиться к ней, как к приблудной собачонке, которую терпят из жалости, с ней носились как с писаной торбой, кормили сытнее, на подносы с завтраком ставили цветы в вазочках. Я одержимо следила за ней и потому подмечала такие детали.
Я подслушивала, как Марфы, считая, что меня поблизости нет, возбужденно щебечут в кухне, но не всегда удавалось расслышать слова. При мне Цилла много улыбалась сама себе, а Вера понижала пронзительный голос, будто в церкви. Даже Роза смотрела самодовольно, точно съела особо вкусный апельсин, но никому не расскажет.
Что до мачехи Полы, та вся светилась. Была со мной любезнее, когда мы сталкивались, а я старалась, чтобы это происходило пореже. Я проглатывала завтрак в кухне, потом меня увозили в школу, а за ужином я побыстрее выскакивала из-за стола, ссылаясь на уроки: вышивать гладью, или вязать, или шить, или закончить рисунок, или написать акварель. Пола никогда не возражала: ей тоже неохота было меня видеть.
Кайлова беременна, да? как-то утром спросила я Циллу.
Спрашивала я эдак невзначай мало ли, вдруг ошиблась? Цилла опешила:
Ты откуда знаешь?
Я же не слепая, высокомерно сказала я; вероятно, мой тон ее раздосадовал. Такой у меня был возраст.
Нам не полагается говорить, сказала Цилла, пока не пройдет три месяца. Первые три месяца опасное время.
Почему? спросила я.
Из сопливого иллюстрированного доклада Тетки Видалы про зародышей я толком ничего не почерпнула.
Потому что, если Нечадо, оно может оно тогда рождается слишком рано, сказала Цилла. И умирает.
Про Нечад я знала: про них не учили, но перешептывались. Ходили слухи, что их очень много. Беккина Служанка родила девочку: у ребенка не было мозга. Бедная Бекка ужасно расстроилась, потому что хотела сестру. «Оно в наших молитвах. Она», сказала тогда Цилла. От меня не ускользнуло это «оно».
Однако Пола, видимо, обмолвилась про беременность Кайловой другим Женам, потому что мой престиж в школе вдруг опять взлетел под небеса. Сонамит и Бекка вновь соперничали за мое внимание, как прежде, а другие девочки слушались, будто меня окутала незримая аура.
Будущий ребенок отбрасывал отблески на весь свой ближний круг. Точно золотистая дымка окутала наш дом и золотилась ярче день ото дня. Когда миновала трехмесячная веха, в кухне устроили междусобойчик, и Цилла испекла кекс. Сама Кайлова, судя по тому, что я мельком читала в ее лице, не столько радовалась, сколько вздыхала с облегчением.
Посреди этого затаенного торжества я витала темной тучей. Неведомый ребенок у Кайловой в животе забирал себе всю любовь мне как будто ничего и не оставалось. Я была совсем одна. И я ревновала: у этого ребенка будет мать, а у меня никогда не будет. Даже Марфы больше не смотрели на меня их притягивало сияние, что источал живот Кайловой. Стыдно признаваться ревновать к младенцу! но от правды не спрячешься.
В тот период случилось событие, которое стоило бы пропустить, хорошо бы забыть о нем вовсе, однако вскоре оно повлияло на мой скорый выбор. Теперь-то я стала старше, повидала мир и понимаю, что не все сочтут это чем-то прямо из ряда вон, но тогда я была юная галаадская девушка, ни единожды не попадала в подобные ситуации, и для меня это была отнюдь не мелочь. Напротив: это был ужас. И стыд когда с тобой делают постыдное, стыд остается и на тебе. Ты словно замаралась.
Начало банальное: мне нужно было к стоматологу на ежегодный осмотр. Стоматолог был отец Бекки, и звали его доктор Гроув. Лучше не бывает стоматологов, утверждала Вера: к нему ходили все высокопоставленные Командоры и их семьи. Кабинет у него был в Корпусе Благодати Здравия там работали только врачи и стоматологи. На вывеске были нарисованы улыбчивое сердце и улыбчивый зуб.