Для Велеса монитор, клавиатура и датчики были самыми ненавистными на земле вещами. Дополнительной причиной, по которой он стал сопровождать на острова ссыльных, была та, что под прозрачным куполом подобное не водилось. В число прочих ограничений для осужденных за убийство входил запрет на посещение виртуальных пространств (что объяснялось заботой о душах преступников: искренне раскаяться в содеянном можно лишь трудясь или рефлексируя, но никак не развлекаясь в нарисованных мирах).
Будь Велес покрепче здоровьем и пошире в плечах, он подался бы в путешественники, спелеологи, астронавты. Но слабая конституция и болезни, одолевавшие в детстве и юности, поставили крест на любых мечтах, окрашенных в романтические и мужественные тона. Не имея возможности пересекать океан в одиночку на резиновой лодке, пританцовывать над жерлом просыпающегося вулкана или обшаривать закоулки пещер в поисках доисторических чудовищ, Велес стал жить людьми. Новыми, как бесчисленные уголки земли и космоса, интересными, как они же, и опасными, хоть и не смертельно.
Конечно, ссылаемые на острова представляли собой своеобразный людской контингент. Своеобразный, но не однообразный, ни в коем случае! Разброс характеров, темпераментов и лиц в этой среде был похлеще, чем, скажем, на какой-нибудь богемной тусовке. Не говоря о том, что страсти кипели здесь не в пример искреннее и интенсивнее.
Злосчастное здоровье, точнее, его недостаток, напоминало о себе и в этих, относительно комфортных условиях. (Если, конечно, считать комфортом жизнь в палатках и временных обиталищах из бревен и земляных кирпичей.) Когда напоминания учащались, Велес не мог не думать о том, что в будущем, и уже недалеком, придется сменить образ жизни: обитать размеренно и спокойно, уходя каждое утро на службу и возвращаясь всегда в одну и ту же квартиру, к одной и той же жене. (А если жены не окажетсяк телевизору.) Мысли приводили к тоскливому содроганию, и он спешил перевести их быстренько на другое.
Непосредственный помощник и заместитель начальника, Матин, был персоной противоположного склада. Тридцати восьми лет от роду, с суховатой и скучной внешностью школьного учителя, он участвовал в экспедиции подобного рода впервые. По профессии он был врачом, но с гораздо большей охотой брался за дела, не связанные с людьми и их болезнями: шуршал бумагами, составлял всевозможные описи, отчеты, правила внутреннего распорядка. Его добросовестность и аккуратность не знали пределов, и Велес беззастенчиво эксплуатировал их, перекладывая на плечи помощника бумажную волокиту, которую, согласно служебным инструкциям, должен был выполнять сам.
На острове Матин явно томился, чувствовал себя не в своей тарелке. Свою изначальную работу исполнял без души, поскольку, как подозревал Велес, ощущал ее не столько врачебной, сколько ветеринарной. («Способные убить мыслящее существо, во всем подобное тебе, не люди» такова была одна из его максим, не раз озвученная.) Ворох бумаг, съедавший почти всё время, служил отдушиной.
Матин был достаточно умен и покладист. Он прилежно пытался сработаться с начальником, прилежно, но малоуспешно, так как не мог привыкнуть к алогичности и небрежной раскованности его поступков, решений, да и самого облика.
Участием в экспедиции Матин был обязан жене, точнее, ее потребности в риске и острых ощущениях. Лиаверис вполне искренне полагала, что на острове, населенном сотней убийц, на каждом шагу будет подстерегать опасность, и, экзальтированно встряхивая головой, клялась пройти через всё, поскольку человек в своей жизни должен испытать «максимум мыслимого и немыслимого». По специальности она была психологом, и Велесу следовало прислушиваться к ее выводам, кто из осужденных лидер, кто отвергаемый, кто «пассивная протоплазма» и в ком врожденная агрессивность превышает всякие нормы. И он добросовестно слушал, хотя кроме банальной, известной всему лагерю информации, не получал ничего.
Работой своей, в отличие от мужа, Лиаверис была увлечена безоглядно. Она иссушала усталых, вкалывающих весь день физически островитян бесконечными тестами, кокетничала со всеми мужчинами моложе шестидесяти пяти и следила за собой по нескольку часов ежедневно, меняя наряды и экспериментируя с макияжем.
Чем занималась Арша, никто толком не мог понять. В штате экспедиции она числилась как ботаник и климатолог, но ее можно было увидеть и разбивающей садик, по-особому компактный и плодоносный, и азартно месящей грязь для земляных кирпичей, и обстоятельно консультирующей группу мужчин, задумавших поставить ветряной движок на самой высокой и продуваемой точке острова. Список ее познаний и навыков был нескончаем.
Арша была интересной женщиной: не уставшей, несмотря на сорок с чем-то лет, ироничной, обладавшей способностью пьянеть ни с того ни с сегоот одной сигареты, от чая, от разговора, становясь при этом безудержно-взбалмошной и неожиданной. К своей внешности относилась наплевательски, равно как к «тряпкам» и «этикету», но это отчего-то вызывало симпатию. Правда, не у всех. Острый и неуемный язык, зачастую балансирующий на грани безобидного юмора и ядовитой насмешки, действовал двояким образом: одних притягивал, других отторгал, пугая и раздражая.
Как и супруги, на остров она приехала в первый раз, до этого, впрочем, изрядно поколесив по свету. Мужа не имела. Был сын-подросток, разговоров о котором она избегала.
Пятый и последний член экспедиции, Будр, самый старший по возрасту, исполнял обязанности завхоза. Он отличался густой бородой песочного цвета и нелюдимостью. Но угрюмым не был, напротив, рядом с ним отчего-то дышалось свободнее, говорилось раскованнее, пелосьмелодичнее и чище. Казалось, он распространял вокруг себя непонятное, теплое и искристо-зеленое поле.
Работу свою Будр выполнял походя, почти не тратя на нее времени и сил (благо добровольных помощников хватало), а большую часть дня бродил в лесу или уплывал на лодке к какой-нибудь одинокой скале. Дожив до преклонных лет, он не завел ни жены, ни детей, ни постоянного дома.
Маленькая группа жила и трудилась без особых проблем и конфликтов. Велес практически не пользовался своей властью, никому не надоедал, ни на кого не давил, предоставляя каждому проводить время по собственному усмотрению. Несмотря на столь анархичный стиль руководства, работа продвигалась легко и споро.
Было построено несколько временных хижин, в которых ссыльные жили по два-три человека, и заложены фундаменты постоянных коттеджей из сосновых бревен, обкатанных морем валунов и земляных кирпичей. Был разбит огород и садик (в котором, по утверждению Арши, работать придется в три раза меньше, чем в обычном, урожаи же будут во столько же раз обильней). Несколько новеньких лодок покачивались в волнах прибоя. Шесть пар овец, привезенных с собой, успели размножиться и образовать небольшое стадо, сразу придавшее каменистым холмам идилличность и сельскую теплоту.
Львиная доля того, что входило в функции организаторов, была выполнена. Через несколько дней всем пятерым предстояло погрузиться в вертолет и отправиться домой, на большую землю.
Перед отлетом начальник группы должен был выбрать из сотни лагерников одного, чтобы наделить «оберегом» и «био-бластером». То было единственным подобием социальной власти, которой удостаивались ссыльные. Врач производил небольшую операцию, после которой новоявленный правитель острова обретал пожизненную безнаказанность и неуязвимость.
Окончания работы организаторов островитяне ждали с нарастающим волнением и тоской. Все знали, что, как только отшумят лопасти вертолета и опустится прозрачный купол, лагерь перестанет быть прежним лагерем, а во что он превратится, зависит от того, кому достанется власть. Чем ближе был последний день, тем острее и жарче крутился в головах людей этот кровный вопрос.
Велес покуда хранил молчание. Он пресекал разговоры на жгучую тему или отшучивался. Никого из этой публики, говоря откровенно, не хотелось бы ему выделять особо. Но оставить остров без власти еще хуже. Надо постараться и спросить свое сердце, и раскинуть мозгами, и выбрать. Поставить над горсткой изгоев одного, по возможности разумного и не злого. Надо постараться, чтобы будущая их жизнь хоть отдаленно напоминала людскую. Это в какой-то степени в его власти, слава богу.
Глава 2. Вечер
Ужин кончился, но из столовой, как обычно, никто не спешил уходить. По вечерам просторное дощатое строение с гуляющими во всех направлениях сквозняками становилось кают-компанией, карточным клубом, посиделками, молельным домом.
В центре, под самодельным абажуром из ивовых веток, окруженный мужчинами, сидел Шимон. Покачивая волосатой ногой в желтом носке, рассказывал что-то занимательно-скабрезное.
Поднявшись из-за стола, Велес подошел и присел рядом. Подумав, вытащил из кармана пачку сигарет. Курить не хотелось, но изображать на лице заинтересованность рассказом Шимона было скучно, а, закурив, можно вытянуть губы, откинуть назад лицо и отдаться медленному красивому выпусканию дыма.
Шимон дошел до развязки своей истории, и слушатели освобожденно захохотали, дергаясь от избытка чувств и награждая рассказчика восторженными тумаками. Умел этот парень захватывать своей трепотней, ничего не скажешь.
Шим, ты Будра не видел сегодня? воспользовавшись паузой, Велес тронул его за плечо.
Шимон оглянулся и воззрился осоловело, не сразу отключившись от своего рассказа и жаркого смеха приятелей.
А что случилось?
Да нужен онВелес затянулся поглубже. Глаза напротивнагловатые, выпуклые, с аккуратно загнутыми ресничками. Он направил к ним узкую струйку дыма. Подевался куда-то. Исчез, собака.
Нельку спроси, она с ним дружит, посоветовал Шимон, моргая.
Приятели тянули и теребили, и он повернулся к ним. Почесав затылок и хмыкнув, приступил к очередной серии своих похождений.
«Нельку Нельку бы неплохо спросить. Одна надежда на Нельку».
Велес оглянулся, ища ее глазами.
Столовая казалась шевелящейся, темной и теплой от гудящего вороха людей.
За соседним столом, окруженный зрителями, толстяк Танауги показывал фокусы. Непробиваемое округлое лицо и пухлые руки казались парящими отдельно от тела. Глубоко посаженные глаза не двигались. Зрители следили, перебегая зрачками с лица на руки, с рук на предметыяблоко, зажигалка, розовая заколка для волос, то исчезающие в матово-белых ладонях, то выныривающие невесть откуда.
Группа молодежи занималась спиритизмом. Крутила блюдечко, положив на его края растопыренные напряженные пальцы. «Дух Джона Леннона, ты слышишь нас? Ты будешь говорить с нами?..» Бледная, вжавшаяся в мужской пиджак Зеу со стороны наблюдала за ними, подрагивая худой шеей.
Одноглазый красавец Губи, с ног до головы облаченный в темную, тонко выделанную кожу, затачивал обломок кухонного ножа. В лагере запрещалось иметь оружие (или, по крайней мере, явно его демонстрировать), и именно поэтому Губи занимался своим деломвесело и сноровисто, не где-нибудь, а на глазах у начальства. Точеные черты, темная полоска усов, усмешкакак всегда выглядел немного хмельным и по-юному бесшабашным, хотя возрастом перевалил далеко за тридцать.
У самого выхода, опершись затылком о неструганые доски стены, сидел Гатынь. Ворох черных волос закрывал лоб и веки. Кухонная кошка вспорхнула, мурлыча, ему на колени, и он, не глядя, теребил ее за ухом. Кошка ходила взад-вперед, вспарывая когтями брюки. Гатынь, казалось, ничего не видел и не слышал вокруг. Людской гул, декламации, выкрики, всполохи смехавсё было фоном для его самоуглубленности, подобным шуму листвы в лесу или монотонному танцу дождя.
Ищущий взгляд Велеса скользнул по Губи, Зеу, кошке и Гатыню и споткнулся, отпрянул. Как будто поранился о странное лицо с неправильными, ассиметричными чертами. Ассиметричными и упорными, словно трава, пробивающаяся сквозь асфальт. Велес тихо охнул про себя, погружаясь в щемящее трудновыносимое состояние. Он смотрел на Идриса.
«Здравствуй, радость моя». Пересилив себя, придал лицу спокойное и благодушное выражение. Ни к одному существу на острове не испытывал он таких странных, сильных и противоречивых чувств: интерес и опаска, отталкивание и головокружение. Каждая встреча с нелюдимым, не дружащим ни с кем изгоем, каждый необязательный взглядвроде этогобыли событием. Событием большим, теплым и будоражащим.
Идрис тоже смотрел на него. Он стоял у двери, словно только что вошел или собирался выйти. Одежда, нелепая, несообразная, казалась подобранной на задворках театра, избавившегося от списанного в утиль гардероба. Велес выдержал на весу взгляд секунд двадцать, внутренне хорошо смеясь. "А-ах, собака" Он отвернулся первым. Идрис приоткрыл дверь и выскользнул в сгустившиеся сумерки.
Велес медленно успокаивался с разлитой в душе теплотой, как после глотка горячего грога в мороз.
Нельку он обнаружил сгорбившейся над мелко исписанными листками, схоронившейся за спинами и плечами в самом дальнем углу.
Пройдемся, Нель, он бесцеремонно вытянул ее из-за стола. Что новенького? Все пишешь?..
Нелида покладисто двинулась за ним, рассовав по карманам листки, лавируя среди спин, локтей и стульев.
Пытаюсь, Велес, недовольство, что ее оторвали от любимого занятия, быстро сменилось радостью: нашелся кто-то, жаждущий поговорить. Говорить она тоже любила. Пытаюсь найти хоть какое-то постоянное и сильное применение своим мозгам и рукам. Иначе ведь не выжить на этом проклятом острове, верно?..
Выбравшись из столовой, она приостановилась на секунду и глубоко втянула воздух.
Ты молодец, Велес, что выдернул меня из этого столпотворения. В ночь, в шорохи, в запахи Нужно быть полной идиоткой, чтобы пытаться писать стихи, когда тебе дышат в ухо и тянут за локти. Но в хижине моей, знаешь, отчего-то холодно и неуютно. И страшновато одной. Наверное, надо раздобыть где-нибудь фонарик и уходить с ним к морю
Разговаривая, она упиралась прямо в лицо собеседнику выразительными глазами. Не скользила взглядом, не всматривалась, а именно упиралась.
Велес первое время не мог понять, чем эта невзрачная девчонка двадцати с небольшим лет сумела завоевать известность, с внятной примесью уважения, в среде островитян. Правда, у нее попадались иногда неплохие стихи в ворохе ее «литературного наследия», чистая строка среди набора разноцветных штампов, но ведь этого, ей-богу, мало для того, чтобы имя «Нелька» чаще других плескалось в разговорах.
Сегодня утром слушала, как поет Будр. Ты и не знаешь, верно, какой у него голос. При вас же он никогда Такой, не особо громкий, протяжный, удивительный. Чем-то напоминает звуки, запредельные и заунывные, которые издает пила, когда по ней водят смычком. Хотя не тонкий От зависти чуть не взвыла, чуть не разругалась с ним. Невыносимо завидую тем, кто умеет петь. Всю жизнь ругаю некрасивыми словами маму с папой за то, что голоса мне не дали. Всё отдала бы, все прочие свои задатки! Петь хочу
Они брели вдоль берега, бесцельно и безостановочно. Переступали через упавшие стволы, обходили валуны, поросшие сизой шерстью лишайников. Нелька говорила, не переводя дыхания, но болтовня ее не утомляла и не надоедала, как птичье пение или шелест ручья в лесу.
Не далее как пару дней назад Велес понял наконец, что она такое. Нелида отличалась от других двуногих тем, что никогда не врала. Ни словом, ни голосом, ни телом. Даже в стихах, несмотря на их кажущуюся временами пошлость.
Понимаешь, вот так открываешь роти поешь, звучишь, разливаешься, улетаешь Поешь себя, понимаешь? Поешь себя и вместе с тем лепишь голосом что-то небывалое, невообразимое И всего-то Бог не дал нужных голосовых связок, пары тонюсеньких мышц! Когда слышишь, как кто-то может, а ты только сипло кашляешь, руки на себя наложить хочется, честное слово. Ты не смейся, Велес, я серьезно
Но особенно удивительной была в ней патологическая, какая-то всеядная доброта. Сначала это настораживало, потом привыкли. Она дружила с Будром, нянчилась с Зеу, спала с Шимоном, вернее, числилась его постоянной любовницей, спать же могла чуть ли не с каждым, кто испытывал потребностьне столько даже в женском теле (телом она не могла похвастать, как и лицом), сколько в тепле, сочувствии и успокоении. Ни одна душа в лагере не могла бы сказать, что Нелида кого-то не может терпеть или презирает. Не знающий любовных поражений обольститель Шимон не раз во всеуслышание заявлял, что Нелька «единственная из баб, на кого можно положиться», и даже Танауги, абсолютно не нуждавшийся ни в чьем обществе, проводил порой время в беседах с ней. Грязные слова и сальные взглядыкоторых хватало в самые первые дни, к ней не прилипали. Она перешла ту грань, за которой грязь перестает быть грязью, а становится просто землей и водой. Землей и водой