Итак, Ати уже был не таким бледным и чувствовал себя лучше. Выходившая с кашлем мокрота еще оставалась густой; дышал он тяжело; по-прежнему, и даже больше, стонал, много кашлял, но кровь уже не сплевывал. А в остальномгора сделала все, что могла; жизнь была тяжелая, к старым лишениям добавлялись новые, что и составляло повседневность, если можно так выразиться. Разрушение жизни начиналось в самом ее начале, и это естественно. Так высоко в горах и так далеко от города упадок происходил быстро. Санаторий служил гарантированной конечной остановкой для многихстариков, детей, неизлечимо больных. Таковы бедные люди: смирившись со своей долей, они начинают заботиться о себе, лишь когда жизнь в конце концов оставляет их на произвол судьбы. Их манера кутаться в бурниширокие шерстяные накидки, ставшие непромокаемыми благодаря слою грязи и тысячам заплаток, выглядела несколько траурно и весьма величественно, будто они обрядились в королевский саван, готовясь вот-вот последовать за смертью. Пациенты не оставляли бурни ни днем, ни ночью, словно боялись, что неизбежность застанет их врасплох и придется уйти из жизни обнаженными и пристыженными; по сути, они бесстрашно дожидались конца с непритворной легкостью и даже, можно сказать, угодливостью. А смерть особо не медлилакосила тут, там и там, и еще дальше. От новых жертв у нее только разгорался аппетит, и она глотала двойными порциями. Уход обитателей санатория проходил незаметноздесь некому было их оплакивать. Недостатка в больных не наблюдалось; прибывало их больше, чем убывало, так что не знали даже, где их размещать. Койка умершего долго не пустовала: больные, ютящиеся на полу широких коридоров, продуваемых сквозняками, жестоко дрались за нее. Даже заключенные заранее договоры не всегда обеспечивали мирное наследование кровати.
Кроме нехватки всего и вся, еще были сложности, связанные с местными условиями. Пропитание, медикаменты, любые материалы, необходимые для существования санатория, доставлялись грузовикамибезобразными громадинами с помятыми боками, не моложе самой горы, которые ничего не боялись, во всяком случае, до первых горных хребтов, где уже не хватало воздуха для их огромных поршней, а затем на спинах людей и мулов, не менее отважных и выносливых, и к тому же искусных скалолазов, но ужасно медленно: они шли, когда позволяли капризы погоды, состояние горных троп и выступающих скальных карнизов, настроение и распри между местными племенами, которые с легкостью могли блокировать проходы, меняя маршруты.
Здесь, высоко в горах на краю света, каждый шаг означал риск для жизни, а санаторий находился в самом отдаленном уголке смертоносного тупика. И никто со времен давних и темных не удосужился задаться вопросом: зачем надо было забираться так высоко в горы и так глубоко в холод и запустение, чтобы изолировать туберкулезников, которые ничем не заразнее других, ведь жертвы проказы и чумы бродили по всей стране, как и больные так называемой горячкой, хотя, по правде говоря, эти болезни придерживались своего сезона и своего ареала распространения. Никто не помирал, дотронувшись до туберкулезника или встетившись с ним взглядом. Принцип заражения все еще не изучили как следует, но человек-то умирает не от того, что болеют другие, а от того, что заболевает он сам. В конце концов, тут ничего не попишешь: в разные времена появляются свои страхи, и в какой-то момент туберкулезу выпала доля нести знамя самой страшной болезни, наводящей ужас на население. Колесо жизни вращалось, приходили новые грозные беды, опустошая цветущие регионы и заполняя их кладбищами, а затем отступали, а санаторий стоял все там же, удивляя своей окаменелой вечностью; сюда продолжали посылать чахоточных и других легочных больных, вместо того чтобы дать им умереть в родном доме или недалеко от него, среди страдающих прочими болезнями. Там туберкулезники угасали бы естественно, окруженные заботой близких, но вместо этого их выпихивали на вершину мира, где они умирали позорно, изводимые холодом, голодом и плохим обращением.
Бывало, начисто исчезали целые караванылюди, животные, товары. Иногда солдаты, мобилизованные для их защиты, сбегали, а иногда и нет; после нескольких дней поисков охранников находили на дне какого-нибудь ущельяс перерезанным горлом, искалеченных, наполовину изъеденных стервятниками. Но от ружей не оставалось и следа. Никто не говорил прямо, но некоторые намекали, что караван пошел по запретному пути и нарушил границу. Так считали старики, и взгляд их при этом был очень выразительным. «А откуда такие сведения?» Тотчас атмосфера накалялась; старики тушевались, словно сболтнули лишнего, а молодые вдруг резко настораживали уши. Мысли у них в голове бились так громко, что их можно было услышать издалека: «Запретный путь!.. Граница!.. Что за граница, какой еще запретный путь? Разве наш мир не вмещает в себя все сущее? Разве мы не можем везде чувствовать себя как дома благодаря милости Йола-ха и Аби? К чему нам пограничные столбы? Кто-нибудь объяснит?»
Новость о пропаже каравана погружала санаторий в оцепенение и подавленность; пациенты прибегали к самобичеванию, согласно обычаям своих регионов: бились головой о стену, раздирали себе грудь, выли смертным воем, подобное событие было губительной для верующих ересью. Какой же еще мир может существовать за так называемой границей? Найдется ли там хоть лучик света и хоть клочок земли, способный удержать божье творение? В какой здравый ум придет идея покинуть царствие истинной веры ради небытия? Только Вероотступник мог внушить подобную мысль, или же макуфы, пропагандисты Великого неверия, эти-то способны на всё.
Неожиданно такое событие превращалось в дело государственной важности и спешно сводилось на нет. Утерянный груз, будто по мановению волшебной палочки, богато компенсировался лакомствами, дорогостоящими лекарствами и эффективными талисманами, и недавняя история полностью рассеивалась, не оставив даже отголосков эха; более того, очень быстро создавалось стойкое убедительное впечатление, что ничего такого досадного вовсе не случалось. Предпринимались переводы на другую работу, происходили аресты и исчезновения, но никто ничего не замечал, так как всеобщее внимание отвлекали чем-нибудь другим: еще не все горящие угли потухли в царстве, и в различных церемониях недостатка не было. Убитых охранников повышали до ранга мучеников; из сообщений ФН через надиры (электронные стенгазеты, установленные во всех местах страны) и сеть мокб, где молились девять раз в день, люди узнавали, что конвоиры с честью пали смертью храбрых на поле боя во время героической битвы, представленной как «мать всех сражений», равной всем реальным и воображаемым сражениям, которые случались ранее и случатся в грядущие века. Иерархии среди мучеников не было, как не было пока конца Великой войне, который наступит в тот момент, когда Йолах сокрушит Балиса в соответствии с Обещанием.
Какие войны, какие битвы, какие победы, против кого, как, когда, зачем? Таких вопросов не существовало, их не задавали, поэтому и ответов на них ждать не приходилось. «Священная войнаэто понятно, это суть доктрины и теория всех теорий! Но если одновременно вот так запросто плодить всякие домыслы, не останется ни веры, ни мечты, ни искренней любви, и мир будет обречен» так думали люди, когда земля уходила у них из-под ног. И правда, за что еще зацепиться, кроме невероятного? Лишь в него и можно верить.
Сомнение вызывает тревогу, а за ней и беда не за горами. В таком состоянии и оказался Ати, потеряв сон и предчувствуя невыразимый ужас.
Во время его прибытия в санаторий, в самый разгар прошлой зимы, как раз исчез один караван вместе с охранниками, которых позже обнаружили замерзшими на дне ущелья. В ожидании затишья, когда можно будет отвезти трупы в город, их разместили в морге. Госпиталь скрежетал всеми своими зубами, санитары носились туда-сюда со жбанами и метлами в руках, больные стаей топтались на общем дворе, искоса поглядывая в сторону узкого темного прохода, ведущего по спирали в морг с покойниками, находившийся на пятнадцать сикков ниже, а на самом делев окончании местами обвалившегося туннеля, который вился под крепостью и был вырыт в скалистой породе еще в эпоху, когда здесь бушевала первая Великая священная война. Никто не знал, где находится другой конец туннеля, терявшийся где-то у подножия горы. Служил ли он путем для побега или же складом продовольствия, подземной тюрьмой или катакомбами, а может быть, там размещалось тайное убежище для женщин и детей в случае нашествия Врага или капище запрещенного культа, какие время от времени обнаруживались в самых невероятных местах? Эта подземная кишка губительно влияла на людей, она полнилась яростью оставшихся в прошлом миров, столь непонятных и пугающих, что иногда жерло туннеля изрыгало из своих глубин мрачное урчание. Там царил вечный леденящий холод.
Как ни ужасно, но стало известно, что вдобавок к ранам, полученным после головокружительного падения в ущелье, солдаты были самым мерзким образом покалечены. Отрезанные уши, язык, нос; половой орган, воткнутый в рот; раздавленные яички, выколотые глаза. Один старик в конвульсиях произнес было слово «пытка», но он не знал его значениято ли забыл, то ли не хотел говорить, что лишь добавило страха. Пятясь, он вышел, бормоча при этом что-то вроде: «Заговор демократ против Храни нас Йолах». В душе Ати это происшествие положило начало скрытому процессу, который мог привести к бунту. Бунту против чего или кого, Ати и представить не мог; в застывшем мире цель не угадать, можно только почувствовать, что начал бунтовать, а против себя ли самого, против империи, против Богане разберешь; да и вообще, как шевелиться в неподвижном мире? Самое большое знание склоняется перед пылинкой, которая препятствует мысли. Ате, кто противостоял смерти на этой горе, кто пересек запретную границу, они обладали знанием.
Но если выйти за пределы, то куда идти?
Да и зачем было убивать тех несчастных бесов в униформе, почему бы не взять их с собой и просто бросить на произвол судьбы на горе? Где ответ? Солдаты, которых перебежчики пощадили и которые смогли вернуться, понесли кару, назначенную трусам, предателям и безбожникам: под одобрительные возгласы толпы их казнили на стадионе в день великой молитвы, предварительно проведя по городу для всеобщего обозрения. Закрытие любого государственного дела всегда сопровождалось зачисткой свидетелей в той или иной форме.
Для Ати существующая за пределами времени больница обладала дестабилизирующим действием; каждый день здесь появлялись потрясающие новости, которые в городском шуме прошли бы незаметно, но здесь заполняли собой пространство и захватывали дух, который постоянно находился в тревожном, подавленном и униженном состоянии. Объяснением тому была изолированность санатория. В пустоте жизнь становится причудливой ничто ее не сдерживает; она не знает, на что опереться и в какую сторону двигаться. Кружение на одном месте вокруг себязрелище довольно жалкое, а слишком долго существовать наедине с собой губительно для духа и тела. Тогда и болезнь, со своей стороны, разит с большей уверенностью, поскольку смерть не терпит истин, которые намерены превзойти ее, и уничтожает их. Существование границы ошеломляло. Получается, что мир разделен, что он вообще разделим и человечество многообразно? С каких это пор? Наверняка так всегда и было, ведь все сущее существует целую вечность, ибо спонтанного зарождения не бывает. Только если того пожелает Бог, ведь он всемогущ; но разве Бог добивается разделения людей, разве он работает над своими творениями отдельно, по случаю?
Да что же это за граница, черт побери, что там за нею?
Известно, что на небе обитают ангелы, в аду кишат демоны, а на земле живут верующие, но для чего граница в пределах нашего мира? Кого от кого или от чего она отделяет? Сфера не имеет ни начала, ни конца. На что же похож невидимый чужой мир? Если его жители наделены разумом, знают ли они о нашем присутствии на земле и понимают ли немыслимый факт, что мы не подозреваем об их существовании, кроме разве что жутких невероятных слухов, причудливых отголосков стертой в памяти эры? Значит, победа над Врагом в Великой священной войне не была «полной, окончательной и бесповоротной»! Значит, на самом деле нас накрыло прахом поражения, пока мы непрерывно праздновали победу.
Так где же мы в таком случае? Наверняка в самом жалком положении: мы побеждены, лишены всего и отброшены на дурную сторону границы. А ведь и правда наш мир похож на стан проигравших, на лавку старьевщика после погрома, а приукрашивание реальности служит всего лишь румянами для смерти, придающими ей смехотворный вид. А Йолах со своим Посланцем Аби, что они делают с нами на этом убогом дрейфующем плоту? Кто спасет нас, откуда придет помощь?
Все эти вопросы витали в воздухе, наполняли его; Ати не осмеливался их видеть, но он их слышал и мучился ими.
Иногда, несмотря на суровые методы наблюдения и «оздоровления», сомнение проникало в чье-нибудь сознание и оттуда просачивалось к другим. Единожды вспыхнув, воображение изобретает множество тропинок и запрятанных поглубже загадок, но смельчаки неосторожны и очень скоро сами себя выдают. Свойственное им внутреннее напряжение электризует окружающий воздух, и этого достаточно, ведь V обладают сверхчувствительными антеннами. Верить, что будущее принадлежит нам, потому что мы его знаем, это распространенная ошибка. В идеальном мире нет будущего, а есть только прошлое со своими легендами о волшебном начале; нет никакой эволюции и никакой науки, есть только истина, единственная и непреходящая, данная нам раз и навсегда, а рядом с нейвысшая сила, которая ее охраняет. Знание и сомнение являются результатом развращенности, присущей бренному миру, миру мертвецов и мерзавцев. Никакой контакт между ним и миром верующих невозможен. Таков закон: птичка, вылетевшая из клетки, обязана исчезнуть, если успела хоть раз вспорхнуть крылышками; она не может вернуться обратно, иначе посеет разногласия своим фальшивым пением. Но кое-чему помешать не удастся: если один человек что-то узнал, предположил или просто увидел в мечтах, позже в другом месте другой человек тоже это увидит, почувствует или подумает, и возможно, именно ему удастся вытащить это на свет, чтобы его увидел каждый и восстал против давления смерти.
Тревожащие вопросы, злость от необходимости им сопротивляться и невольное разочарование сбивали Ати с толку, и он не сомневался, что причина именно в этом. Во всей стране, во всех ее шестидесяти провинциях, все было по-прежнему, не происходило ничего заметного, жизнь сохраняла прозрачность, порядок оставался несравненным, а религиозное единение в лоне Справедливого Братства под взором Аби и благосклонным наблюдением Аппарата достигло наивысшей точки. На такой вершине совершенства жизнь замирает, ибо нечего исправлять, переделывать или превосходить. Застывает даже времячто ему отсчитывать и зачем пространство в состоянии неподвижности? Аби успешно завершил свой труд, и благодарное человечество могло прекратить свое существование.
«Наша верадуша мира, а Абиего бьющееся сердце», «Подчинениеэто вера, а вераэто истина», «Аппарат и народЕДИНЫ, как ЕДИНЫ Йодах и Аби», «Йолаху мы принадлежим, Аби мы повинуемся», и так далее, вот такими были девяносто девять основных постулатов, которые изучали с самого раннего возраста и твердили всю оставшуюся жизнь.
Санаторий основали очень давно: на монументальных главных воротах в крепость виднелся каменный картуш с выгравированной на нем меж двух полустертых таинственных знаков датойесли это вообще была дата«1984»; возможно, год закладки здания. Короткий нижеследующий текст, несомненно, пояснял цифры и предназначение постройки, но был написан на незнакомом языкето есть, видимо, в словах содержался какой-то смысл, как утверждали некоторые старые безумцы, ныне ушедшие в небытие, однако никто его не понимал или не помнил; так или иначе, мир по-прежнему вращался тем же раз и навсегда заведенным порядком, что и вчера, и точно так же будет вращаться завтра и послезавтра. Иногда в течение недель или даже лет простому люду недоставало самого необходимого, на города и жизни абистанцев обрушивалось зло, но и такие испытания считались нормальными и справедливыми, так как нужно беспрерывно укреплять веру и учиться презирать смерть. В довершение всего, коллективные молитвы, придающие ритм часам и дням, вводили паству в состояние блаженного отупения, а чтение псалмов в перерывах между девятью ежедневными молитвами, передаваемое через неутомимые громкоговорители, установленные в правильных местах, отражалось от стен, перегородок, коридоров и палат, до бесконечности множа успокаивающее эхо, чтобы на непроизвольном уровне удерживать внимание пациентов. Звуковой фон так глубоко въелся в подсознание, что никто не замечал его исчезновения во время перебоев с электричеством или поломок дряхлой воспроизводящей аппаратуры: в таких случаях сами стены и память больных принимали эстафету и продолжали читать псалмы с той же правдоподобностью, как и в самой настоящей реальности. В отсутствующем взгляде молящихся блистал неизменный ласковый и трепетный свет согласия, который никогда не исчезал. Кстати, слово «согласие», или Гкабул на абиязе, служило и названием религии Абистана, а также заголовком Священной Книги, в которой Аби изложил свое божественное учение.