Вдов и сирот попристраивали в разных местах и позволили им заниматься разным мелким ремеслом. Больные и инвалиды продолжали нищенствовать, брошенные на произвол судьбы, и без медицинского ухода помирали миллионами. Именно в целях очистки города и деревни от трупов, пропитавших всё своим зловонием и служивших рассадником стольких болезней, и создали тайную, но очень эффективную гильдию сборщиков мертвых. Для организации их деятельности были изданы специальные законы, а Справедливое Братство обнародовало религиозный эдикт, который придал сакральное значение тому, что главным образом касалось вопросов общественной гигиены и корпоративных интересов. Очищенную, прибранную, отремонтированную крепость сделали санаторием, куда выдворяли чахоточных. Уже забылось, в результате какого запутанного умозаключения всех убедили, что они являются причиной всех напастей человечества. Против больных туберкулезом мобилизовали все силы, их изгнали из городов, а затем и из деревень, где необходимо было возобновлять сельскохозяйственные работы. Вместе с оттепелью суеверие ушло, но на практике ничего не изменилось: чахоточных продолжали ссылать сюда.
У больных и паломников, которые прибывали со всех концов необъятной империи, Ати научился многому. Он узнавал названия других городов и обрывки их истории и обычаев, слышал чужой акцент и видел чужую повседневную жизнь, впитывал неожиданные и поразительные сведения. Крепость предоставляла возможность глобального ви́дения народа верующих в его бесконечном разнообразии, каждую группу с присущими только ей характером и поведением. Можно было слышать и язык паломников, на котором они приглушенно говорили меж собой, подальше от посторонних ушей, причем с таким воодушевлением, что невольно хотелось понять, о чем же идет речь. Но шушуканье тут же прекращалось: чужаки были осмотрительны. Когда Ати немного окреп, он стал бегать из палаты в палату и весь превращался в глаза, уши и даже нос, потому что у каждой группы был еще и запах, очень характерный: любого можно было выследить по запаху. А еще они узнавали один другого по акценту, по внешнему виду и чуть ли не по взгляду, и, не успев обменяться тремя знаками, бросались друг другу в объятия, всхлипывая от избытка эмоций. Было трогательно видеть, как они ищут своих, точно на переполненном базаре, собираются в каком-нибудь темном углу и лепечут на своем наречии, будто хмельные. Что они говорили друг другу целыми днями? Лишь слова, но они явно поднимали моральный дух собеседников. Это было прекрасно, но более чем неосмотрительно: закон предписывал разговаривать исключительно на абиязе, священном языке, которому Йолах обучил Аби, чтобы объединить верующих в одну нацию, а другие языки, плоды случайных обстоятельств, считались бесполезными: они разъединяли людей, обосабливали их в отдельные группы, развращали душу придумыванием вранья. Уста, которые произносят имя Йолаха, нельзя осквернять неподлинными языками, которые извергают зловонное дыхание Балиса.
Ати никогда об этом не думал, но если бы раньше ему задали вопрос на эту тему, он ответил бы, что все абистанцы похожи между собой, что все они такие же, как и он, как и его соседи по району в Кодсабадеединственные представители человечества, которых он когда-либо видел. Однако теперь стало ясно, что люди настолько многогранны и разнообразны, что в итоге каждый из них представляет собой отдельный мир, единственный и неизмеримый, а это некоторым образом подвергало сомнению понятие о едином доблестном народе, состоящем из сплошных близнецов. Ведь тогда люди превратились бы в очередную идею, противоречащую принципу человечности, сконцентрированной в каждом отдельном индивидууме. Захватывающее и тревожное чувство. А что же тогда есть народ?
Крепость исчезла в тумане, за пеленой слез Ати. Он видел санаторий в последний раз. Он будет хранить о нем мистические воспоминания. Именно там он узнал, что жил в мертвом мире, и именно там, в самом центре драмы, на дне одиночества, ему явилось потрясающее ви́дение абсолютно непостижимого иного мира.
Возвращение домой продолжалось целый год или около того. Ати пересаживался с повозок на грузовики, с грузовиков в поезда (в тех регионах, где железной дороге удалось выдержать войну и одолеть ржавчину), а с поездов на телеги (там, где цивилизация опять пропадала). А иногда и пешком или на муле, через крутые горы и дикие леса. Тогда караван полагался на волю случая и своих проводников и продвигался со всем упорством, какое только возможно.
В конце концов состав прошел не менее шести тысяч шабиров, прерываясь на изводящие еще больше бесконечные остановки в самых разных местах, в лагерях для перегруппировки и диспетчерских центрах, где огромные толпы людей в полной неразберихе встречались и расходились, терялись и находились, формировались и расформировывались, а затем безропотно размещались, чтобы разумно распорядиться временем. Караванщики ждали приказов, которые не приходили; грузовики ждали запасные детали, которые никак не могли достать; поезда ждали, пока восстановят рельсы и реанимируют паровоз. А когда наконец все было готово, вставал вопрос о машинистах и проводниках, нужно было срочно бросаться на их поиски, а затем вновь терпеливо ждать. После множества розыскных уведомлений и неожиданных встреч выяснялось, что они уже чем-то заняты. Причины назывались самые разные, использовались как избитые темы, так и новые: машинисты отбывали на чьи-то похороны, проведывали тяжелобольных друзей, решали семейные проблемы, участвовали в неких церемониях, отдавали пропущенные ранее пожертвования, но чаще всегои это абистанцы беспринципно считали самым незначительным грехомони бросались заниматься какой-нибудь волонтерской работой, чтобы набрать положительные баллы перед следующим Благоднем. Они оказывали помощь там, где в ней нуждались: здесь восстановят башню какой-нибудь мокбы, там выкопают могилы или колодцы, перекрасят мидру, проверят списки паломников, помогут спасателям, поучаствуют в поисках пропавших людей и тому подобное. Такая добродетельность подтверждалась обычной запиской, без каких-либо печатей, которую предъявляли в комитет Благодня в своем районе; никто не жульничал, так как представление документа сопровождалось принятием присяги. В общем, теперь каравану оставалось только найти высокопоставленного чиновника, который выдаст разрешение на выход из лагеря. Разумеется, наверстать потерянное время уже не представлялось возможности, так как дорога, по которой предстояло идти, сулила лишь очередное мучение, достигавшее кульминации в сезон дождей.
На все это и ушел целый год. При исправном грузовике, хороших дорогах от начала и до конца, благоприятной погоде, надежных проводниках и полной свободе передвижения шесть тысяч шабиров можно было бы преодолеть стрелой, за какой-нибудь месячишко.
Как и любой другой абистанец, не считая паломников и караванщиков, которые заходили чуть дальше и знали чуть больше, Ати не имел никакого понятия о размерах страны. Он представлял ее необъятной, но как можно говорить о необъятности, если не видишь ее своими глазами и не касаешься руками? И что это за рубежи, которых никогда не достичь? Уже само по себе слово «рубеж» провоцирует вопрос: а что же там, за рубежом? Только Достойныевеликие пастыри Справедливого Братства и начальники Аппаратазнали и это, и все остальное, они определяли и контролировали знания. Для них мир был малони держали его в руках; у них имелись самолеты и вертолеты, чтобы проноситься по небу, и быстрые суда, чтобы бороздить моря и океаны. Все замечали, как мчится их транспорт, все слышали, как рычат моторы, но самих Достойных никто не видел, поскольку они никогда не приближались к народу, а обращались к нему через надиры, установленные во всех точках страны настенные экраны, да и то посредством напыщенных комментаторов, которых простолюдины называли «попугаи», или же через голос имеющих большую аудиторию мокби, которые в своих мокбах девять раз в день исповедовали благоверных, ну и, конечно же, через V (правда, никто не знал, каким образом), этих таинственных существ, некогда именуемых джиннами, которые владели телепатией, способностью становиться невидимыми и вездесущими. Говорили такжеправда, своими глазами никто не видел, что у пастырей есть подводные лодки и летающие крепости, приводимые в движение таинственной энергией, и на них Достойные беспрерывно контролируют глубины морей и небесную высь.
Позже Ати узнал, что по диагонали Абистан простирается от одного своего края до другого на просто-таки фантастическое расстояние в пятьдесят тысяч шабиров. У него закружилась голова. Сколько же нужно прожить жизней, чтобы преодолеть такие просторы?
Когда Ати решили отправить в санаторий, он был в полусознательном состоянии. Во время перевозки он ничего не видел, кроме фрагментов пейзажей в промежутках между обмороками и коматозным состоянием. Он вспоминал, что путешествие казалось ему бесконечно долгим и что приступы становились все более частыми и болезненными, из-за них он терял много крови и не раз призывал себе на помощь смерть. Это был грех, но Ати говорил себе, что Йолах пощадил бы того, кто страдает от таких мук.
Как в том путешествии, так и в нынешнем не было ничего роскошного; повседневная жизнь кочевника заключалась в том, чтобы вытряхивать, расчищать, заделывать, толкать, тянуть, распиливать, укреплять, засыпать, снимать, укладывать и вытаскивать разные грузы. Ати это делал с задором и помогал себе голосом. А в перерывах предавался отправлению религиозных обрядов. Все остальное время, пока перед его глазами проплывал однообразный пейзаж, он считал часы.
Одна вещь не давала Ати покоя, а затем и вовсе стала навязчивой, как настоящая галлюцинация: страна была пуста. Ни одной живой души, никакого движения или шуматолько ветер, заметающий дороги, и дождь, увлажняющий их, а иногда и смывающий напрочь. Обоз буквально погружался в небытие, в некую серо-черную пелену, лишь изредка пересекаемую светлыми сверкающими полосками. Однажды, в перерыве между двумя зевками, Ати пришла мысль, что так, верно, и было на заре мироздания: мира еще не существовало, ни его оболочки, ни его содержания, и пустота обитала в пустоте. Это сравнение вызвало в нем тревожное и волнующее чувство; ему показалось, что те первозданные времена вернулись, а значит, и теперь все точно так же возможно, наилучшее и наихудшее, достаточно сказать «я хочу», чтобы из небытия явился мир и упорядочился по его желанию. Ати уже собрался было высказать свою волю, но сдержал себя, и не потому, что боялся быть услышанным, а потому, что почувствовал и самого себя в состоянии первичной неопределенности. Высказанное желание могло подействовать в первую очередь на него и превратить в жабу, быть может, потому что первыми появившимися на земле созданиями были как раз эти твари, скользкие и бугристые, рожденные благодаря неудачному повелению неопытного Бога Не следует искушать жизнь или подгонять ее, она способна на все.
Два или три раза Ати замечал вдалеке военные конвои, двигавшиеся решительно, с торжественной и автоматической непреклонностью, и даже более того, упрямо и целеустремленно, с той неодолимой силой, которая велит огромным стадам саванны приходить в движение и мигрировать в направлении жизни или смерти (какая разница?), когда значение имеют только движение вперед и конечный пункт. Все это вызывало впечатление таинственной экспедиции, явившейся из другого мира. За вереницей неповоротливых, груженных пушками и пусковыми установками грузовиков, по ее пыльному следу, тянулось бесчисленное множество воинов в тяжелой амуниции. Ати никогда не видел столько солдат; ему встречались лишь отряды числом не более дюжины, которые вмещались в патрулирующий город грузовик; в помощь им давали случайных ополченцев, сколько получится, крайне буйных и неутомимых, вооруженных мачете, прутами и хлыстами, на случай больших мероприятий на стадионе, массовых казней и религиозных служб для призыва к Великой войне, во время которых возбуждение достигало состояния экстаза; здесь же солдат было больше, чем муравьев в разгар лета. Шли они на войну или с нее возвращались? И что это за война? Новая Великая священная? Но против кого, если на всей земле нет ничего, кроме Абистана?
Что касается войны, то в ее реальности Ати убедился в тот день, когда они увидели вдали конвой, который вел бесконечную колонну пленныхтысячи людей, закованных в цепи по трое. На том расстоянии не удавалось различить детали, которые позволили бы идентифицировать ведомых, да и какие могли быть детали? Старики, молодые, бандиты, безбожники? Все же по кое-каким признакам угадывалось, что среди пленных есть женщины: самые далекие тени были одеты в голубое, цвет женских бурникабов, к тому же они двигались в самом хвосте колонны, на дистанции в сорок шагов от остальных, как и велит Святое Писание, чтобы солдаты и каторжники не могли ни видеть их, ни учуять их диких запахов, к которым к тому же страх и пот добавили еще и невыносимую едкость.
По пути каравану также встречались не менее впечатляющие вереницы паломников, скандирующих стихи из Книги Аби, а также разные лозунги путников: «Я паломник, я иду, я паломник, ду-дуду!», «Мы ступаем по земле, мы взлетаем в небеса, жизнь у странника хо-ро-ша!», «Еще шабир, еще шабиров тысяча, стыдись, факир, не побледнеем сгоряча!» и тому подобное с обязательным добавлением формулировки, подчеркивающей каждую фразу: «Йолах велик, и Аби его Посланец!» Их величавое пение разносилось по окрестностям, а на него накладывалось эхо, пробивающее тишину, которая сжимала мир в своих объятиях.
Вдали на большом расстоянии угадывались деревни и невидимые поселки, через которые путь не проходил. Бросалось в глаза, что жизнь и правда никогда не наведывалась к их жителям; в воздухе веяло лишениями и большой бережливостью. Столь убогая деревня почти ничем не отличается от кладбища. На лужайках щипали траву коровы, но ни одного пастуха видно не было, имелись ли вообще у этих коров хозяева? В детском взгляде животных угадывался тупой серый страх, идущий от пустоты, одиночества, тоски и самой крайней нищеты. При виде каравана коровы водили глазами во все стороны. Если бы их подоили тем вечером, молоко было бы прокисшим.
Любому путешествию приходит конец. Однако тут конца пришлось ожидать долго. До Кодсабада оставалось недалековсего три дня птичьего полета. Приближаясь к цели, караваны топтались на месте: по старому обычаю вначале посылали разведчиков провести рекогносцировку местности с деликатным поручением договориться о дружественном приеме; остальные использовали время ожидания для восстановления сил после путешествия, так как вход многочисленной толпы в город становился причиной изнуряющих возлияний, непрерывной череды празднеств, нескончаемого ночного бдения. Поэтому важно было иметь подобающий внешний вид и не терять бдительности. Когда возвращаешься домой, всегда остается вопрос, узнаем ли мы наших близких и узнают ли они нас после столь долгой разлуки.
В воздухе витало нечто такое, что говорило о приближении большого города; пейзаж на глазах терял дикий непокорный вид и приобретал цвета запустения и истощения, а также запахи гниющей на солнце плоти, как будто какая-то злая слепая сила приводила в негодность все вокругжизнь, землю, людей, и разбрасывала их изуродованные останки. Никакого объяснения не было, вырождение существовало само по себе, питалось своими же отбросами, изрыгало их, чтобы затем сожрать снова, и хотя первый пояс предместий был еще далеко впереди, за несколько десятков шабиров, аппетит у этой мерзости был здесь крайне велик. Ати не очень хорошо помнил, но вроде бы в его районе Кодсабада, хотя воздух был и не лучше, им все же можно было дышать, ведь дома всегда приятнее, чем у соседа.
В караване, к которому Ати присоединился в последнем диспетчерском центре, были чиновники, возвращавшиеся из командировки, разного рода управляющие, студенты, замотанные в ученические бурни, длинные черные рясы на шесть пальцев выше лодыжек, и следующие в столицу ради совершенствования в некоторых очень утонченных отраслях религии; кроме того, держась немного в стороне, как и подобает знати, с караваном шла горстка богословов и мокби, которые возвращались с места духовного уединения на Абирате, священной горе, где Аби, еще будучи ребенком, любил уединяться и где его посетили первые видения.
Среди них был и Наз, государственный служащий, не старше Ати, но в отличной форме; смуглый от загара, он возвращался с раскопок одного пока еще секретного археологического памятника, призванного однажды стать знаменитым объектом паломничества. Оставалось только подшлифовать его историю: Назу было поручено собрать различные исходные данные, которые позволили бы теоретикам министерства Архивов, Священных книг и Сокровенных изысканий доработать ее, подробно изложить и согласовать с общей историей Абистана. Случай был и впрямь удивительным: обнаружили прекрасно сохранившуюся древнюю деревню. Как ей удалось не сгинуть в Великой священной войне и избежать вызванных ею разрушений? Почему ее не обнаружили раньше? Немыслимое дело, но получается, что Аппарат допустил ошибку, даже еще хужечто Аппарат вообще способен на ошибку, а это значит, что на священной земле Гкабула есть места и люди, избежавшие благодати и юрисдикции Йолаха. Еще одну загадку представляло отсутствие скелетов на улицах и в домах. От чего умерли жители этой деревни, кто забрал тела, куда их делина все эти вопросы Наз должен был найти ответ. Однажды вечером, во время беседы вокруг костра, он проговорился, что среди служащих министерства ходили слухи, будто некий Диа, великий Достойный Справедливого Братства и шеф могущественного департамента Расследования чудес, положил глаз на эту деревню, с тем чтобы использовать ее для сочинения собственной легенды и завладеть будущим объектом паломничества первой величины на правах частной собственности. Наз взялся выполнять задание с воодушевлением и растущим страхом, так как хорошо понимал, что оказался на поле крупных ставок и бесконечно сложного соперничества между разными кланами Справедливого Братства. А однажды, совершенно забыв о всяких мерах предосторожности, он разоткровенничался и заявил Ати, что при раскопках были обнаружены предметы, способные произвести коренной переворот символических основ Абистана.