Черные сгоревшие перья медленно кружатся в воздухе и падают вниз, сквозь облака.
Это жутко и очень красиво.
* * *
Видишь? говорит голос устало, совсем по-человечески. Мне некого послать тебе на помощь, Мика. Все мои дети вот что с ними стало. У меня больше нет для вас ангелов.
Мика говорит:
Как печально.
Голос снова повторяет с интонациями автомата:
Все мои ангелы заняты.
Но мне очень нужна помощь! говорит Мика. Очень нужна!
Голос молчит. Гудки идут, но словно издалека, глухие и едва слышные.
Пожалуйста, говорит Мика безнадежно.
Голос молчит. Гудки идут.
Мика начинает кричать. Это боль и стон отчаяния:
Хотя бы кого-нибудь! Пожалуйста!
Она останавливается, затем повторяет очень тихо:
Пожалуйста.
Пауза. Тишина. Наконец раздается далекий гром затихает.
Голос устало:
Ладно, есть один
Мика вскидывает голову:
Правда?! Спасибо, спасибо!
Голос вздыхает.
Но он тебе не понравится.
Тишина. В черных обугленных облаках на мгновение беззвучно вспыхивает и гаснет молния.
2. Неправильный ангел
Когда Седой вошел, эти двое уже стояли напротив. Высокий, бритоголовый, голый по поясУберфюрер. Он же Убер. Напротивбородатый здоровый мужик в черной куртке. Мужик ухмыльнулся. «Это он зря», подумал Седой.
Меня часто спрашивают, почему я стал фашистом, сказал Убер медленно. И я отвечаю
Чего? сказал человек.
Убер ударил его в лицо головой. Человек упал. Убер поднял его и врезал коленомс оттягом. Мужик с размаху впечатался в стену. Бум! Сполз на пол, застонал. Убер посмотрел на него, склонил голову на одно плечо, на другое, как делают большие собаки. Затем пошел вперед.
На стене остался смазанный кровавый отпечаток лица. Как японский иероглиф. «Красиво», подумал Седой.
Убер пошел к человеку. Тот начал вставать, подтянул ноги
Я говорю, это хороший вопрос, сказал скинхед.
Человек поднялсялицо залито кровью. Вытянул к Уберу руку. Скинхед резко перехватил ее, дернул человека на себя. С силой выкинул навстречу локоть. Н-на. Удар. Человек взлетел Капли крови разлетелись по всей комнате
В краткое мгновение Седой подумал, что есть в этом какая-то невероятная чудовищная красота. Возможно, что-то японское. Охуительное, как сад камней.
Мгновение закончилось. Человек с грохотом рухнул на землю. Застонал. Поднялся.
Упрямый.
«У людей вообще огромный ресурс прочности, подумал Седой. И при этом они могут сломаться от любой ерунды. От дуновения ветра. Как советский армейский «уазик».
Убер примерился и ударил. Брызнула кровь. Убер посмотрел на свои костяшки, слизнул кровь. И ударил еще раз, и еще.
Хватит! сказал Седой. Ты его убьешь.
Убер поднял голову. Ноздри раздувались, лицо забрызгано кровью. Убер усмехнулся.
Всегда можно ответить, если спрашивают вежливо, сказал Убер. Всегда.
Он выпрямился. Голубые глаза блестели ярко и безжалостно. Седой отступил. Его всегда поражала вот эта способность Убера мгновенно переходить из состояния покоя в состояние холодной ярости. Когда кажется, что воздух вокруг скинхеда искрит и разливается обжигающе холодным электричеством.
Вежливость, сказал Убер негромко. Я люблю слово «уважение».
Он улыбнулся. Пнул лежащее тело ногой в высоком армейском ботинке.
Потому что я, на хрен, никакой не фашист. Понял?
Убер повернулся к Седому. Тот смотрел на товарища открыто, без тени страха. С Убером только так и можно. Искренность, терпение и никакого страха. Как с детьми.
Убер дернул щекой.
Разве я похож на фашиста?
Седой оглядел его. Внимательно и спокойно.
Напротивзабрызганное кровью лицо Убера. Ноздри раздуваются. Голубые глаза жестокие и яростные. Сейчас от Убера расходились, как излучение от реактора, волны бешенства.
Седой сказал мягко:
Конечно, нет. Какой ты на хрен фашист?
Последняя фраза настолько резко контрастирует с образом Убера, что это смешно. Убер засмеялся.
Ладонью он стер со лба капли крови. Затем негромко запел. У него красивый, чуть хрипловатый тенор:
Из праха человека слепил Господь.
А мне Господь дал кости и плоть.
Кости и плоть, спина как плита,
Да мозги тупые, и башка не та.
Седой смотрел, как Убер поет. Красный скинхедголый по пояс, высокий, широкоплечий, жилистый, с десятками заживших и заживающих шрамов. Крепкие длинные руки свисают вдоль тела.
На плече черная татуировка: скрещенные серп и молот в лавровом венке.
Седой опустил голову и увидел разбитые в кровь костяшки на кулаках Убера. «Кто-то слишком увлекается», подумал он.
Вот так, сказал Убер.
Седой оглядел место побоища, еще раз задумчиво рассмотрел стену, заляпанную кровью, отметил белый зуб в кровавой луже на полу, зацепил взглядом безжизненное тело. Хотя нет, тело еще шевелилось. Седой присел на корточки, приложил два пальца к шее страдальца. Прислушался. Кивнул, выпрямился, повернулся к Уберу. Тот рассматривал стесанные до крови костяшки кулака.
За что ты его так? спросил Седой. Я пропустил начало.
Убер поднял голову. Лицо, искаженное яростью, наконец разгладилось.
Он назвал меня фашистом, сказал он спокойно.
И все? удивился Седой.
Да.
Точно больше ничего?
Этого мало? Убер поднял брови.
Думаю, тебе нужно быть посдержаннее, сказал Седой.
Зачем? удивился Убер. Думаешь, я затем пошел в скины, чтобы быть сдержанным? Эй, чувак, стоять, сука! Готовься, сейчас я буду сдержанным.
Большая силабольшая ответственность, сказал Седой.
Молчание. Убер оглядел пожилого скинхеда, задумчиво почесал шрам на лбу. В глазах его появилось странное недоуменное выражение. Он переступил с ноги на ногу, покрутил головой. Казалось, эта мысль не помещается в его бритую, изуродованную шрамами упрямую голову. Но он все равно пытается ее там разместитьиз уважения к Седому. Убер нахмурился.
Ты сейчас серьезно? спросил он.
Седой молча смотрел на него. Светло и строго, словно библейский апостол. И вдруг не выдержал, засмеялся.
Да нет, конечно. Это ж из комикса.
Блять, сказал Убер. На секунду я почти поверил.
Но ты в следующий раз все-таки полегче. Это всего лишь слова.
Да. Убер кивнул. Не стоит убивать за слова.
Вот именно. Седой потер лицо, потянулся. Жрать охота! Пошли перекусим?
Лады. А Убер замолчал, увидев в глазах Седова, что еще не все закончилось.
Человек поднялся. «Здоровый, подумал Седой. Но дура-ак».
Убер медленно повернулся.
С-сука, сказал человек. Выплюнул на ладонь сгусток крови и два зуба. Ты мне я тебя
Он пошел вперед, набычившись. «Страшный, как пиздец».
Чувак, спокойно.
У-убью.
Чувак, будем честны, это не «Вишневый сад», сказал Убер. Это всего лишь пиздюли. Не надо делать из этого трагедию.
Седой порадовался, что Убер говорит спокойно и насмешливо. Ни следа прежней ярости. Видимо, сегодня обойдемся без убийств. Это хорошо.
Я твоих детей найду и расчленю, сказал человек тихо и отчетливо. На кусочки порежу, сука.
Убер ударил. Мгновенно, страшно и по-настоящему. Мужик подлетел и рухнул. Убер пнул его несколько раз.
Затем прыгнул сверху.
Седой только вздохнул и отступил, чтобы кровь его не забрызгала. «Убер в своем репертуаре». Мужика ему не было жалко. За некоторые слова действительно убивают. Он бы и сам убил за такое. Он вспомнил Евуи печаль пронзила его насквозь. «Два раза бы убил».
«Только как мы будем разбираться с начальством станции? подумал Седой. Ох, черт. Как не вовремя».
3. Мы проебали караван
Петербург, разрушенный Катастрофой. Вдали возвышается поврежденный купол Исаакиевского собора. Мощные стволы лиан, проросшие сквозь камень под Медным всадником. Статую оплетают голые уродливые ветви. Разбитые и сожженные ржавые останки машин на площади. Все в густо-оранжевом свете. Скоро рассвет.
Мимо статуй коней Клодта, зеленых от окисла, проходят люди в серых плащах и противогазах. За плечами у них огромные баулы. Это дальнобои, диггеры с секретным грузом.
Идущий впереди диггер напевает себе под нос.
В разрушенном войной мире мало кто знает «Holyday» Bee Gees. Легкая незамысловатая песенка. Высокий чистый голос Убера выводит:
праздник хороший день
самый лучший день
праздник хороший день
самый лучший день
Караван идет через мертвый город.
* * *
Петербург перед рассветом. Три часа утра. Где-то вдалеке на востоке начинает медленно нагреваться линия горизонта, как вольфрамовая нить в лампе накаливания. Рыжие отсветы пронизывают и зажигают воздух, заставляют его светиться изнутри.
Каменный лев с выщербленной пастью смотрит на Неву, по камню ползет оранжевый свет. С изуродованной выстрелами львиной головы срывается небольшая птица нет, не птица. Это птицеящер. Он взмахивает крыльями и набирает высоту. Свист рассекаемого воздуха. Под ним проносится с огромной скоростью гладь воды.
Развалины города с высоты птичьего полета.
Эпицентр взрыва. Огромная воронка, полная воды, расстилается под крыльями птицеящера. Вода в ней удивительно спокойная, несмотря на ветреную погоду. Эта вода всегда безмятежнаи лучше бы в нее не соваться. Это знает даже крошечный птицеящер с почти отсутствующим мозгом.
Покосившиеся фонарные столбы отмечают путь. В проводах одного из них бьется под порывами ветра изодранное белое полотнищесловно знак капитуляции всего человечества. Птицеящер набирает высоту, в последний момент уворачиваясь от белого всплеска.
Мертвый канал, почти обмелевший. Бурые заросли по его берегам. Местами камни набережной вывернуты толстыми мясистыми побегами.
Пронизывающий ветер, несущий пыль и рентгены, сдувает мусор с набережных.
С высоты птицеящер видит караван диггеров, идущих очень осторожно. В авангарде трое, передвигаются они перебежками, прикрывая друг друга, как боевая группа. Оружие, перемотанное тряпками, старые «калаши» и дробовик. Противогазы. Капюшоны, стянутые вокруг резиновых масок. Заклеенные скотчем штаны и рукава.
Высокий диггер останавливается. Выпрямляется. Это Убер.
К нему подходит другой диггер, ниже ростом. Это Седой. Трубка его противогаза перемотана синей изолентой. Седой поворачивается, делает знак рукой остальнымстоп, передышка. Караван, состоящий из десяти человек, с облегчением останавливается. Люди сбрасывают тяжеленные баулы с плеч, садятся, пьют воду, негромко переговариваются. Они спокойны. Но в этом спокойствии чувствуется некоторая нервозность.
Вдалеке слышен странный гул. Словно тысячи лап переступают по мертвым улицам города. Далекий лай, доносящийся оттуда, сливается для диггеров в глухой белый шум.
В бинокли Седой и Убер разглядывают поток собачьих тел. От поднимающегося за горизонтом солнца собаки уже не серые, как они есть, а багрово-оранжевые. Потоки косматых тел заливают улицы Петербурга. Это собаки Павлова, как их называют в Питере. Их тысячи и тысячи.
Красные собаки, сказал Убер. Прямо как в «Книге джунглей». Вроде ж не сезон, а?
Это Гон. Седой убрал бинокль. Сунул его в потертый пластиковый футляр и застегнул крышку.
Да уж вижу, что Гон. Черт, не вовремя, а? Я думал, он только весной бывает
Надо их отвлечь, сказал Седой. Убер огляделся. Тоже спрятал бинокль в футляр, повесил на пояс. Достал и нацепил на резиновую маску темные очки в тонкой золотой оправе. Пижон, подумал Седой. Смотрелось это экстравагантно.
Их надо увести на юг, юго-восток, сказал Седой.
Иначе не пройдем? Убер помолчал. Черт, а ты прав. Да, надо. «А мы пойдем на север а мы пойдем на север», пропел он неожиданно.
Я пойду, сказал Седой.
Убер покачал головой. За линзами глаз не было видно, но чувствовалось, что он усмехается. Пижонские темные очки только подчеркивали это впечатление.
Нет, ты не пойдешь. Я пойду.
Противостояние, как в кино. Один чувак в противогазе смотрит на другого чувака в противогазе. Только у того чувака, что повыше, на маску надеты темные очки. С тонкой золотой оправой. У другогосиняя изолента на трубке.
Только не говори, что у меня чувство вины, сказал Убер. И все такое. Конечно, я мог не соглашаться на это предложение. Подумаешь, повесили бы всех нас на заборе!
Седой пожал плечами.
Ладно-ладно! сказал Убер. Только меня повесили бы. Одного. Но Нам всего лишь нужно довести караван до Восстания. И все. И все долги спишутся.
Седой тяжело вздохнул и шагнул вперед. Убер заступил ему дорогу.
В общем, я пойду, сказал Убер. И это не чувство вины, не думай. А суровая необходимость выпендриться.
Это другое дело, согласился Седой.
Убер помолчал.
Скажешь пацанам? спросил он.
Ага.
4. Бег в оранжевом свете
Огромная долина, залитая оранжевым светом восходящего солнца. Если подняться на приличную высоту, то становится понятно, что это не скалы, а разрушенные дома.
Вдали видно огромную воронку от атомного взрыва. Птицеящер делает пару сильных взмахов крыльями и взмывает вверх. С высоты уже видно восход, тогда как внизу еще доживают последние мгновения предрассветные сумерки.
А вот и этот человеческий караван.
Птицеящер видит, как один человек отделяется от каравана и бежит. Птицеящер удивленчеловек направляется к стае собак, а не обратно. Остальные люди собираются вместе и ждут.
Птицеящер делает поворот и начинает снижение. Ему любопытно.
Человек, пригнувшись, идет к собакам. Выглядывает из-за угла, прячется.
Вот собаки почуяли его. Человек начинает греметь, пинать двери домов и мертвые машины.
Собакиили тот, кто за нимипринимает решение. И собаки медленно, как тяжелая неповоротливая машина, поворачивают за ним. Стая набирает скорость.
В то же время караван трогается. Птицеящер видит спину бегущего человека.
Вот он прыгаети его голова вспыхивает золотом. Птицеящер почти слепнет на мгновение. И вдруг человек спотыкаетсяи золотое пламя срывается с его головы и падает на землю.
Птицеящер снижается.
Собаки уже близко, он чувствует вонь их пастей, их голод. Голод того, кто за ними, кто гонит этот собачий организм вперед.
И в последний момент птицеящер выпускает острые когти и хватает с земли золотую искру.
Это очки с темными стеклами.
Птицеящер сильно бьет крыльями, очки неожиданно тяжелые. Еще удар, взмах, еще.
Одна из собак прыгает, но в последний момент птицеящер делает рывок вверх, унося добычу. И собака промахивается. Катится по земле, вскакивает. Обиженно скулит.
А потом вливается в общий поток. Собаки бегут за человеком.
Птицеящер поднимается все выше. У него есть добыча, нечто важное и яркое, что можно принести в гнездо.
А караван внизу идет, пересекая пространство улиц, где недавно были собаки.
А собаки идут за человеком. Быстро и жадно, не отступая. Человек, потерявший золотую искру, бежит.
Птицеящер сделал бы на его месте то же самое.
* * *
Оранжевая земля.
Крепкий ботинок ударяет в землю. Бух! Мелькнули шляпки гвоздей в подошве. Взметнулось облачко пыли
В следующее мгновение ботинок взмывает вверхи проносится всего в нескольких миллиметрах от бетонной стены. Медленный, плавный полет Приземление, удар! Если смотреть на это с точки зрения спортивного преодоления препятствий, то слегка мешает хрип на заднем плане. С клекотом и бульканьем, словно кто-то гулко отхаркивается в противогаз.
Ноги в одинаковых ботинках приземляютсяколени согнулисьмиг! и снова толчок.
Человек бежит. Преодоление препятствий, что тут сделать. Раньше, до Катастрофы, это называлось паркур. Поиск оптимального пути. Сейчас от этого зависит, переживет ли человек наступающее утро.
Человек в армейских ботинках приземляется в очередной раз. Взвилась пыль.
Удар. Прыжок.
Человек бежит огромными прыжками. С двух сторон нависают останки разрушенных зданий. Земля под ногами человека вибрирует. Кажется, за ним катится огромная волна, которая поглотит все.
Это всего лишь собаки, думает человек.
Всего лишь собаки «Просто их до хуя».
Прыжок!
Быстрый взгляд вверх. Табличка на уцелевшем зданииполукруглая, проржавевшая по краям, гласит «ул. Тюшина». Номер «18» или «19», не разобрать. Это где-то рядом с Лиговским проспектом.