Это означало, что мне приходилось очень много времени проводить впустую.
Я наблюдал за окружающими и быстро научился симулировать работу. Когда в мой кабинет заглядывал Стюарт или Бэнкс, я начинал шелестеть бумагой, рыться в столе или хлопать дверцами тумбочек. Если Дерек и заметил мою уловку, он ничего не сказал. Мне кажется, он прибегал к тем же самым методам, потому как внезапно становился слишком уж занятым, когда к нам заглядывал кто-нибудь из начальства.
Я скучал по учёбе и очень много об этом думал. В колледже мне было весело, но, несмотря на то, что закончил я его всего полгода назад, сейчас мне казалось, что прошло уже несколько миллионов лет. Я скучал по общению с ровесниками, скучал по тому времени, когда можно было просто бездельничать. Я вспоминал о том, как ходил с Крейгом Миллером в «Эрогенную зону»магазин для взрослых, расположенный в торговом центре рядом с кампусом. Мы делили одну машину на двоих и Крейг предложил остановиться у магазина. Я там никогда не был, мне было любопытно, и я согласился. Мы остановились на небольшой стоянке в форме буквы L. Когда мы вошли внутрь, над дверью прозвенел колокольчик и все три кассира и несколько покупателей посмотрели на нас. «Крейг!»воскликнули они в один голос. Это напомнило мне сцену из сериала «Весёлая компания», где владельцы бара дружно кричали: «Норм!», я не смог удержаться и рассмеялся. Крейг застенчиво улыбнулся, а я вспомнил слова одной песенки, в которой пелось о том, как же здорово приходить туда, где все знают, как тебя зовут.
В «Автоматическом интерфейсе» никто не знал, как меня зовут.
Я до сих пор не понимал, почему меня взяли на эту работу, особенно с тех пор, как узнал, что Стюарту и Бэйтсу я не нравился. Неужели, меня взяли по какой-то квоте? Неужели, я подходил по каким-то критериям под определенную этническую группу? Понятия не имею. Я точно знал лишь то, что если бы решение зависело от Стюарта или Бэнкса, работу эту я бы никогда не получил.
Я иногда встречал Бэнкса, когда он случайно оказывался в нашем отделе, но он всегда вёл себя со мной грубо и резко. Он постоянно отпускал нелицеприятные комментарии о моей причёске, галстуке, осанке, о чём угодно. Не знаю, зачем он это делал, но я старался его игнорировать и заниматься своими делами.
Рона Стюарта игнорировать было сложнее. Свою нелюбовь ко мне он проявлял менее грубо, нежели Бэнкс. Он вёл себя со мной достаточно вежливо и официально, но что-то в нём постоянно выбивало меня из колеи. В его голосе всегда звучала нотка снисходительности. Как будто он считал, что намного превосходит меня в интеллектуальном плане и я должен быть рад тому, что он вообще снизошёл до разговора со мной.
Но больше всего раздражало то, что, когда он говорил со мной, у меня действительно складывалось впечатление, что он был умнее меня, интереснее меня, образованнее. В любой другой ситуации его слова звучали бы дружелюбно, но подтекст, лежавший в его речах говорил о другом. Я вёл себя, как заключённый, заигрывающий с самоуверенным надзирателем. Я ничего не мог с собой поделать и ненавидел себя за это.
Мне казалось, я впал в паранойю. Вдруг, Стюарт и Бэнкс вели себя так со всеми.
Нет. Бэнкс шутил с программистами, заигрывал с секретарями и стенографистками. Стюарт вёл себя с подчинёнными дружелюбно. Он даже обменивался короткими фразами с Дереком.
Я оставался единственной целью их нападок.
Где-то через месяц я подслушал разговор между Бэнксом и Стюартом. Они стояли в коридоре рядом с моим кабинетом и разговаривали нарочито громко, будто специально хотели сделать так, чтобы я их услышал.
И я услышал.
Бэнкс:
Как он работает?
Он не командный игрок, ответил Стюарт. Не думаю, что он вообще справится с программой.
Бездельникам у нас не место.
До окончания испытательного срока оставалось ещё два месяца, но они продолжали меня провоцировать. Я это понимал, но я злился и не мог оставить эти нападки без ответа. Я встал, обошёл стол и вышел в коридор.
К вашему сведению, перебил я их, я тщательно и в срок выполняю все задания.
Стюарт улыбнулся.
Это замечательно, Джонс.
Я слышал, что вы сказали обо мне
Бэнкс невинно улыбнулся.
Мы говорили не о вас, Джонс. С чего вы решили, что мы говорили о вас?
Я взглянул на него.
И почему вы подслушиваете частный разговор?
Мне нечего было ему ответить такого, что не звучало бы как оправдание, я покраснел и вернулся в кабинет. Дерек сидел и ухмылялся.
Так тебе и надо, произнес он.
Пошёл на хуй, хотелось ответить мне. Иди, говна поешь и сдохни.
Но я ничего не сказал, молча открыл ручку и принялся за работу.
Когда я вернулся вечером домой, Джейн сказала, что хочет куда-нибудь сходить. С тех пор как я вышел на новую работу, мы никуда не ходили, она начала чувствовать себя неуютно, будто была заперта в четырёх стенах. Если честно, у меня складывалось такое же ощущение и мы решили, что было бы здорово вечером куда-нибудь выбраться.
Мы поехали в Бальбоа, в «Краб Кукер», заказали себе по порции супа из моллюсков и поели на лавочке около ресторана, разглядывая и обсуждая прохожих. После этого мы поехали на полуостров у пирса около «Фан-зоны» и припарковались у небольшой стоянки у самого берега. Мы всегда считали это место «нашим». Когда мы были бедными, то в свободное время приезжали сюда, именно здесь мы впервые занялись сексом. Следующие два года наших отношений, когда мы не могли позволить себе сходить в кино, то приезжали сюда. Гуляли по «Фан-зоне», среди ларьков и магазинов, торгующих футболками. Смотрели на детей, резвившихся за игровыми автоматами, наблюдали за лодками в гавани, заходили в «Рубис», съедали по гамбургеру.
После того, как пирс пустел и магазины закрывались, мы занимались любовью на заднем сидении моего «Бьюика».
Сегодня «Фан-зона» выглядела странно. Впервые в жизни мы могли позволить себе купить любую футболку. Могли позволить себе поиграть на автоматах. Однако по привычке, делать этого мы не стали. Мы гуляли, держась за руки, прошли мимо толпы одетых в кожу панков, сидевших у покосившегося забора, ограждавшего сломанное колесо обозрения, прошли мимо будок, где предлагали ночной морской круиз. В воздухе пахло фаст-фудом: гамбургерами, пиццей, жареной картошкой, ко всему этому примешивался стойкий рыбный запах залива.
Мы зашли в лавку, где продавали раковины. Джейн захотела морского ежа и я купил. Потом мы на пароме отправились на остров Бальбоа, погуляли там, съели по мороженому и вернулись обратно.
Когда мы возвращались на парковку у пирса, то услышали музыку и увидели толпу разодетых яппи, толкавшихся около входа в небольшой клуб. На стене у двери висела неоновая вывеска, на которой было написано «Студия-кафе», рядом стоял самодельный шатер с надписью: «Сегодня: Сэнди Оуэн». Мы остановились и прислушались. Музыка была потрясающая: джазовый саксофон, попеременно, то резвый, то спокойный, под аккомпанемент пианино. Очаровательно. Никогда ничего подобного прежде не слышал. Мы стояли около десяти минут, пока напирающая толпа не вынудила нас уйти.
Мы не стали возвращаться к машине и направились вдоль пирса. Во тьме прибрежной ночи крошечным огоньком горела вывеска «Рубис», вдоль пирса сидели рыбаки, среди которых прогуливались парочки. Мы прошли мимо группы темноволосых, темнокожих, одетых в чёрное девочек-подростков, разговаривавших по-испански, мимо пожилого мужчины, сидевшего на лавке в одиночестве, мимо целующейся у перил парочки. Нас повсюду преследовала музыка, в неё вплетался шум волн, складывалось впечатление, будто мы находились где угодно, но не в округе Оранж. Мы будто оказались в каком-то другом месте, какой-то киноверсии Южной Калифорнии, где воздух был чист, люди были милыми и вообще всё было прекрасно.
В «Рубис» дела шли отлично, снаружи ждала своей очереди занять свободное место толпа, внутри сидели и ели. Мы с Джейн обошли здание ресторана и расположились у перил между двумя рыбаками. Перед нами чернел океан, ночь казалась ещё темнее, чем вдали от берега, я смотрел на воду, где виднелся лишь одинокий лодочный фонарь. Я взял Джейн за руку и развернулся лицом к берегу, спиной опершись на металлические перила. Над Ньюпортом стояло оранжевое сияние. Это свет огней зданий и машин гнал прочь надвигающуюся ночь.
В фильме «Воспоминания о звёздной пыли» есть эпизод, где Вуди Аллен пьёт кофе воскресным утром и смотрит на свою любовницу в исполнении Шарлотты Рэмплинг, лежащую на полу с газетой. Играет песня Луи Армстронга «Звёздная пыль» и Вуди говорит, что, когда всё, что он видит, слышит, осязает, соединяется в единую идеальную симфонию, именно в этот момент он по-настоящему счастлив.
Именно такие чувства обуревали меня, когда мы стояли на пирсе.
Счастье.
Какое-то время мы просто стояли, наслаждались тишиной, наслаждались друг другом. Со своего берега мы могли видеть огни Лагуна-Бич.
Я бы хотела жить на пляже. Обожаю звук набегающих на берег волн, сказала Джейн.
На каком пляже?
В Лагуне.
Я кивнул. Это была наша несбыточная мечта. Ни один из нас ни при каких обстоятельствах не сможет заработать достаточно денег, чтобы купить дом на берегу в Южной Калифорнии. Но этому можно хотя бы стремиться.
Джейн задрожала и прижалась ко мне.
Холодает, сказал я и обнял её. Поедем домой?
Она помотала головой.
Побудем здесь ещё немного.
Хорошо. Я прижал её к себе и вместе мы стояли и смотрели на мерцающие во тьме огни Лагуны.
4.
Мы продолжали жить в крошечной квартире рядом с колледжем Бреа, но я хотел переехать. Теперь мы могли себе это позволить и я не желал больше иметь дело с постоянными толпами пьяных подростков под нашими окнами, возвращавшимися с очередной вечеринки. Но Джейн захотела остаться. Ей нравилась наша квартира, ей было удобно отсюда добираться до работыдетского сада «Малыш».
К тому же, говорила она, вдруг ты уволишься, или ещё что-нибудь? Здесь я ещё смогу платить аренду, пока ты не найдёшь другую работу.
Это была моя возможность. Мой шанс. Я должен был рассказать ей всё именно тогда, что ненавижу эту работу, что устроиться туда было ошибкой, что нужно уходить и искать новое место.
Но я ничего ей не сказал.
Не знаю, почему. Не то, чтобы она застала меня врасплох. Она бы наверное спорила со мной, но в конце концов она бы поняла. Я мог уйти спокойно, без вреда и всё было бы нормально.
Но я не смог. У меня не было какой-то фобии, связанной с уходом, я не присягал на верность каким-то идеалам, но хоть я и ненавидел эту работу, какой бы бесполезной она ни была, какая бы пропасть не лежала между мной и коллегами, я не мог избавиться от мысли, что я должен был этим заниматься, что я должен был работать в «Автоматическом интерфейсе».
И я ничего не сказал.
В субботу утром приехала мать Джейн и я притворился занятым, заперся в спальне и принялся чинить старую швейную машинку, которую нам подарил кто-то из её друзей. Её мать никогда мне не нравилась, и это чувство было взаимным. Мы не общались с тех пор, как я устроился на работу и, хоть Джейн всё ей рассказала, хоть она и притворялась счастливой, что я, наконец, нашёл полноценную работу, уверен, её раздражал тот факт, что в списке моих недостатков, за которые она меня постоянно критиковала, стало одним пунктом меньше.
Её звали Джорджия, но она предпочитала, чтобы к ней обращались Джордж. Она представляла часть вымирающего ныне племени одиноких женщин-алкоголичек, которые очень часто встречались мне в детстве. У них были низкие хриплые голоса и они предпочитали называться мужскими именами: Джимми, Герри, Вилли, Фил. Меня это несколько пугало, потому как я знал, что для того, чтобы понять, как будет выглядеть твоя женщина в старости, нужно взглянуть на её мать. И я должен был признать, Джейн немало унаследовала от Джордж. Но в Джейн не было жёсткости. Она была мягче, добрее, красивее матери и различий между ними было достаточно много, чтобы я смог убедиться, что это яблоко упало от яблони довольно далеко.
Я старался шуметь как можно громче, ковыряясь в швейной машинке, чтобы заглушить то, что слышать не хотел. Однако до меня всё равно доносился усиленный выпивкой голос Джордж: «он по-прежнему никто», «жалкое ничтожество», «неудачник».
Пока она не ушла, я из спальни не выходил.
Мама очень рада, что у тебя новая работа, сказала Джейн и взяла меня за руку.
Ага, я слышал, сказал я и кивнул.
Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
Я-то точно.
Я поцеловал её.
Всё, хватит.
На работе самодовольная снисходительность Стюарта сменилась явным презрением. Что-то поменялось. Не знаю, то ли я начал его откровенно раздражать, то ли что-то случилось у него самого, но его отношение ко мне разительно изменилось. Исчезла показная вежливость, её заменила неприкрытая враждебность.
Вместо того чтобы по понедельникам вызывать меня к себе и выдавать задания на неделю, Стюарт просто оставлял их у меня на столе с записками, где указывалось, что я должен буду делать. Часто указания были не полными или отсутствовали вообще. Как правило, я мог разобраться, что от меня требовалось, но порой совершенно терялся в догадках.
Как-то утром я обнаружил у себя на столе гору старых компьютерных инструкций. Насколько я мог судить, в инструкциях описывалось, как пользоваться терминалами, которых в «Автоматическом интерфейсе» уже не было. На стопке бумаги лежала записка с одним словом: «Исправить».
Я понятия не имел, что нужно было исправлять, поэтому взял самую верхнюю папку и отправился в кабинет Стюарта. На месте его не оказалось, но я услышал, как он с Альбертом Коннором, одним из программистов, обсуждал увиденный накануне фильм. Коннор видел меня и всячески пытался намекнуть Стюарту, что его ждут, но тот продолжал подробно рассказывать о фильме, полностью игнорируя моё присутствие.
Наконец, я прокашлялся. Сделал я это тихо, мягко, но мой начальник обернулся так, будто я заорал.
Хватит уже меня перебивать. Господи, не видишь, я занят?
Я отступил назад.
Мне просто нужно
Тебе нужно заткнуться. Ты меня уже утомил, Джонс. Задолбал просто. Твой испытательный срок ещё не закончен. Тебя могут выкинуть без объяснения причин. Он уставился на меня. Понятно?
Мне было понятно. Но также я понимал, что он блефовал. Ни он, ни Бэнкс не контролировали меня настолько, насколько хотели бы. Если бы всё было так, как они утверждали, меня бы уволили уже давным-давно. Или, что вероятнее, вообще бы не взяли. Решение принимал кто-то повыше них, а они лишь подчинялись. Они могли хамить, дергаться и беситься, но когда доходило до дела, они ничего не могли.
Видимо, именно поэтому Стюарт так на меня давил.
Я остался на месте.
Мне нужно знать, что именно необходимо исправить. Из записки ничего не понятно.
Коннор пристально смотрел на нас. Даже он, кажется, был удивлен яростью Стюарта.
Ты должен исправить инструкции. Стюарт говорил медленно, гневно, с расстановкой.
Какие именно инструкции?
Все. Если бы ты потрудился изучить книги у себя на столе, то заметил бы, что мы больше не работаем с этим компьютерным «железом». Нужно, чтобы ты исправил инструкции в соответствии с текущими требованиями.
И как мне это делать? поинтересовался я.
Он посмотрел на меня.
Ты спрашиваешь, как тебе делать свою работу?
Коннор явно почувствовал себя неуютно. Он кивнул мне.
Я покажу.
Я благодарно на него посмотрел и улыбнулся.
Стюарт бросил на программиста рассерженный взгляд, но промолчал.
Я проследовал за Коннором в его кабинет.
Всё оказалось проще, чем я думал. Коннор выдал мне стопку инструкций к компьютерам, которые недавно закупил «Автоматический интерфейс». Он сказал мне скопировать их, разложить по стопкам и разослать по соответствующим отделам.
То есть нужно всего лишь заменить старые инструкции новыми? спросил я.
Точно.
А зачем мистер Стюарт сказал мне их исправить?
Он всегда так говорит. Программист постучал пальцем по верхней папке. Когда закончишь, верни их. Они мне нужны. Список того, какому отделу, какие копии нужны, найдёшь у себя на столе. Гейб всегда хранил у себя список обновлений.
Гейб. Мой предшественник. В дополнение к дружелюбию, он, судя по всему, был очень эффективным сотрудником.
Спасибо.
Не за что.
Я облизнул губы. Это было моё первое позитивное общение с коллегой, и я очень хотел его развить. Мне хотелось установить с Коннором какие-то дружеские отношения. Только я не знал, как. Наверное, нужно как-то продолжить беседу. Я мог бы спросить о том, над чем он сейчас работает. Мог бы поинтересоваться, чем он занимается после работы.