Ева ЛевитБог нажимает на кнопки
Часть первая. Разновременье
Глава 1. 2000 год
Значит, вы все-таки решились? Смею вас уверить, что это совершенно правильное решение! Даже и не сомневайтесь! с этими словами прыткий старичок изобразил одну из своих привычных ужимок и поскреб карандашом по ведомости. В месте поскребывания образовалась вполне себе солидная галочка, преувеличенно жирная справа.
Со старичком она виделась не впервые, а потому смотрела на него без прежней робости. Может быть, на этот раз он начал даже внушать ей симпатию. Таким мог бы быть какой-нибудь дальний родственник обстоятельный, благожелательный, пронырливый, жаждущий приносить добро на закате жизни.
А ведь еще неделю назад он показался ей чуть ли не злым волшебником, который варит зелье из младенческих трупиков.
Слово «трупик» неприятно засвербело в мозгу. Ритмично, в идеальном соответствии с поскребыванием карандашного острия, которое, уже прочертив несносную галку, продолжало терзать бумагу.
Захотелось отогнать нехорошее слово. Другого способа, кроме как заговорить со старичком, она для этого не нашла.
Вы так думаете? переспросила она в очередной раз.
О, уверяю вас, именно так я и думаю.
Старичок опять скроил ужимку, при которой одна из его бровей уж как-то очень сильно наползла на глаз, словно пряча от непрошеных гостей невиданную драгоценность.
Девушка посмотрела на подвижную бровь с прежней опаской, но старичок, чуткий к настроениям клиентуры, тут же весь расправился и расцвел улыбкой. На этот раз, впрочем, неестественно обнажились вставные зубы.
«Злой, злой!» опять пронеслось у нее в голове.
Я же вам искренне добра желаю! словно в ответ на эти мысли запел он. Наичистейшего, если позволите так выразиться, добра!
Она не могла ему не позволить. Тут он был хозяином, а она заинтересованным лицом.
Но почему же тогда ей все время казалось, что за всем этим стоит какое-то жульничество, какое-то вопиющее надругательство?
Над нею или над кем иным производилась эта несправедливость, она не понимала, но чувство это, как шелуха от семечки, засевшая в десне, ее не покидало и не давало расслабиться.
И я ни о чем не должна заботиться ну, лично?
В этом-то и прелесть, моя прелесть. Прошу прощения за каламбур, но именно в этом и прелесть. Вам ровным счетом ни о чем не надо заботиться. Мы сделаем все сами. Вы практически и не почувствуете ничего обременительного. Ну разве что кроме самого, так сказать, ответственного момента. К чему, опять же так сказать, сама физиология обязывает. Но в остальном тут старичок решительно раскинул руки и слегка отшатнулся для равновесия и большей величавости, никакого беспокойства. Никакошенького!
Девушка впитала его слова и то ли уже совершенно убежденная ими, то ли помогая себе стать более убежденной закивала.
Ну, стало быть, договорились, подытожил старичок. Держите с нами связь. Сообщайте о своем состоянии и местоположении. Будут проблемы не стесняйтесь, поможем решить. Ну и до встречи!
Да, до встречи.
До встречи.
Да-да, до встречи.
Она поднялась с покрытого фальшивой кожей кресла, которое десять минут назад всосало ее с мягким и тихим хлюпом, а сейчас, словно с сожалением, выпустило и вздохнуло, набирая в освобожденную от тяжести полость воздух и грусть расставания.
Три шага до двери.
Скрип и дверь настежь.
Скрип и она уже закрывается за спиной.
А на ней табличка. С простой и ни к чему не обязывающей надписью: «Контора». А что за контора, по какому поводу контора об этом никому знать не обязательно. А те, кто знает, не расскажут, проси не проси.
Женщина попала сюда по объявлению. А можно сказать, что и по чудесному стечению обстоятельств, которое подбросило ее заполненному слезами и расплывшейся тушью глазу то странное объявление. Это было ровно две недели назад, в почти такой же серый и скучный вторник.
Она тогда сидела на трамвайной остановке и совсем не знала, как ей быть. Как будто бы внутри нее тоже проложены трамвайные рельсы, назначения которых она раньше не ведала и не хотела узнать. Как будто бы она просто предвкушала, что эти гладкие, уходящие за пределы видимого полоски обязаны вести к счастью. И как будто бы ее, ожидающую этого обещанного счастья, стоящую прямо на рельсах, переехал не предсказанный расписанием трамвай, дребезжащий и облупленный, невероятно мощный и не менее безжалостный.
Больше покореженные рельсы ее наивных чаяний никуда не поведут. Их выворотило из земли, завязало узлом, вздыбило в уплотнившийся от боли воздух. И она теперь совсем не знает, куда ей деваться.
И настоящего трамвая, который вот-вот появится на станции, она тоже ждет только лишь по инерции, потому что еще с утра планировала его здесь ждать.
А ведь сейчас уже необходимость в этом отпала. Ожидание бессмысленно. Ровно столько же толку было бы от того, чтобы перейти через настоящие рельсы и усесться на остановке напротив. И ждать там. И сесть в вагон с той стороны.
Потому что ехать теперь некуда и незачем. И сидеть на остановке незачем. И быть тоже незачем.
А ты не плачь, велел спокойный голос над правым ухом, чуть сверху и сзади.
Фффффффф, втянула она воздух заложенным от слез маленьким носом.
Не втягивай, а высмаркивай, продолжил раздавать свои распоряжения голос.
А у меня платка нет.
А ты в подол.
Так я же в брюках.
А ты в рукав.
У вас на все есть решение?
На все не бывает, а на решаемые вещи найдется.
Тут-то пора было бы обернуться и рассмотреть самоуверенного советчика, но ей почему-то не хотелось этого делать. Во-первых, звук мог не совпасть с картинкой, и, соответственно, человек, стоящий за спиной, мог оказаться несимпатичным и ненужным. А это было бы жаль, потому что голос его ей нравился.
Если же речь шла о милом человеке, то тогда не стоило показываться ему с расцвеченным размытой косметикой и недавно возникшим синяком лицом.
Впрочем, какая разница? Жизнь ведь все равно остановилась.
Жизнь продолжается, хотим мы этого или нет, констатировал голос.
«Он читает мысли», подумалось ей тогда.
А с синяком надо что-то делать, ответил он, уже не так впопад (значит, не читает), зато выдвигаясь на передний план. Обладатель голоса, соответственно, заглянул ей в лицо.
Это был человек средних лет и средних внешних данных. На носу у него кривовато сидели очки с примотанной пластырем левой пластмассовой дужкой. В руках был портфель из кожи, и складки этого портфеля почему-то казались ужасно родными и теплыми, словно опущенные уголки бабушкиных губ, словно морщины бегемота, виденного в детстве, словно стертая годами перчатка учителя, поднявшего на ноги после того, как растянулась на неровном асфальте.
А что с ним делать? вспомнила она про синяк.
Приложить мокрую газету.
У меня нет газеты.
У меня есть.
С этими словами он присел рядом, расстегнул портфель и извлек оттуда сильно пахнувший типографской краской номер.
Газета вчерашняя, зачем-то объявил человек.
Она решила уточнить, с какой целью это сказано, и сделала предположение:
Это значит, что вы ее уже прочли и вам не жалко с ней расстаться?
Я газет не читаю, совсем странно ответил человек. Ни вчерашних, ни сегодняшних.
А зачем тогда вы носите ее с собой?
Потому что дали.
Потому что дали?
Ну да.
Кто дал?
Ну кто обычно раздает газеты? Какая-то пожилая женщина в красном фартуке и в красной кепке. Она дала, а я взял. Мог бы и не брать многие так и делали. Но я всегда беру то, что мне дают.
Почему?
Не почему, а зачем.
Не почему, а зачем? диалог становился все более невероятным.
«Почему» это чтобы объяснить причину происшедшего, а «зачем» это чтобы указать на его цель и последствия. Согласитесь, задаваться вторым вопросом намного приятнее, чем первым. По крайней мере, вы смотрите не во вчера, а в завтра.
Я запуталась, объявила она.
Я поясню, согласился человек, без всякой, кстати, снисходительности или досады.
Она тогда высморкалась в рукав и приготовилась слушать объяснения.
Вы желаете знать, что делает в моем портфеле вчерашняя газета. Все очень просто: она попала туда еще вчера, пока была сегодняшней, уже описанным мною ранее способом из рук в руки, от женщины в красной униформе вашему покорному слуге. Первым побуждением одаренных газетами пешеходов бывает избавиться от всученного на ходу чтива и выбросить его в ближайшую урну. Это если мы имеем дело с интеллигентным человеком, ибо неинтеллигентный выбросит ее, не дойдя до урны. Я же никогда не выбрасываю того, что мне дали, так как постоянно руководствуюсь вопросом: а зачем? Зачем та или иная вещь попала в мои руки. Или в голову, например.
Вам что-то падало на голову? удивилась она.
Нет, это я в фигуральном смысле. Имея в виду идею или информацию, которые часто попадают к нам таким же точно способом навязчивым и непрошеным всучиванием.
А.
И. Спросив себя, зачем нечто стало моей собственностью, я не всегда сразу нахожу ответ. Но рано или поздно нахожу. Представьте себе, что вы не голодны, но ваша мама
У меня нет мамы, встряла она.
Сочувствую вам. У меня, кстати, тоже. Тогда не мама, а кто-то иной. Любой человек, который о вас заботится.
У меня нет такого человека.
Пусть это буду я, предложил он.
Для примера? наивно спросила она.
Если вы хотите, я могу о вас заботиться и вне рамок этого невольного урока.
Спасибо, только и сказала она и опять заплакала.
А ты не плачь!
Эта фраза прозвучала ровно так же, как это было несколько минут назад, когда голос еще только нависал сзади и справа. Если бы она продолжала смотреть в другую сторону или закрыла глаза, звуковое тождество, наверное, отбросило бы ее назад, в прошлое. И весь успевший состояться разговор, должно быть, повторился бы один в один. Но сейчас она смотрела обладателю сломанных очков и вчерашней газеты прямо в глаза. А потому в прошлое было не вернуться, а надо было слушать дальше.
Я дам вам банан, между тем продолжил незнакомец.
Спасибо, я не голодна.
А у меня нет банана. Это я продолжаю начатый пример.
А.
И. Вы из деликатности, чтобы не обижать заботящегося о вас человека отказом, возьмете банан и положите его в сумку. А потом благополучно забудете его на целый день. Выйдете на обеденный перерыв. Съедите пюре с горошком или пиццу. И снова окажетесь сытой. А банан останется в вашей сумке. Пока по дороге домой вы не встретите голодного человека, для которого забытый вами банан может оказаться сокровищем.
А как это голодный узнает, что у меня есть банан?
Вы сами ему об этом скажете.
А как я узнаю, что он голоден?
Если ему будет нужен ваш банан, это произойдет неизбежно. Вы просто увидите и поймете. Или он сам подойдет и попросит еды. Или Это, впрочем, неважно. Важно, что я с самого начала был уверен, что эта газета кому-то пригодится. И теперь я знаю точно, что этот кто-то вы. И если вы мне позволите как можно скорее приложить ее к вашему синяку, есть шанс, что он будет менее заметен уже к вечеру. Максимум к утру, когда эта газета станет позавчерашней и будет выброшена.
У меня есть минеральная вода в бутылке, сказала девушка.
Ну, теперь вы видите, как прекрасна идеальными совпадениями наша жизнь?
Жизнь совсем не прекрасна, насупилась она.
Я не буду с вами спорить, я буду бороться с вашим синяком.
А вы не хотите спросить, откуда он взялся?
Совсем не хочу, ответил он. Я нелюбопытен и по этой причине никогда не читаю газет. Но я всегда знаю то, что мне надо знать. Такие вещи, как правило, не проходят мимо.
А вы заметили, что трамвая все нет и нет? вдруг спросила она, подрагивая от прикосновений холодной мокрой газеты.
Трамваи, как правило, тоже не проходят мимо. Ваш придет тогда, когда настанет его время.
Мой? А вы разве не ждете трамвая?
Нет. Я предпочитаю ходить пешком.
А что же вы делаете на трамвайной остановке?
Лечу ваш синяк.
А как вы здесь оказались?
Я бы сказал, что шел мимо, но я ведь тоже, как правило, мимо не прохожу.
Вы такой странный, сказала она. Совсем не похожий на других.
Я уверен, что любой другой, заметивший плачущую девушку, поступил бы точно так же. Подошел бы и предложил свои услуги.
Но у него могло бы и не оказаться вчерашней газеты.
Это так, согласился он. Однако должен признать, что в медицинском смысле вчерашняя ничуть не уступает сегодняшней.
У него могло и сегодняшней не оказаться.
И это правда. Но вам и вовсе не стоит об этом думать, потому что к событиям состоявшимся сослагательное наклонение неприменимо. А так как я уже слышу приближающийся трамвай, то скажу вам напоследок три вещи. Первая: если я вам понадоблюсь, меня всегда можно найти в магазине старой книги напротив центрального рынка. Вторая: газету стоит подержать у синяка полчаса. И третья: мне кажется, вам тоже не стоит читать газет.
А я их тоже не читаю, улыбнулась она, вставая навстречу трамваю.
И не стоит начинать.
Не буду.
Но она его обманула. Уже через полчаса, сидя на другой трамвайной остановке там, где ей надо было выходить, она отлепила от скулы газету и уперлась глазом в объявление.
Оно гласило, что женщинам в таком же проблематичном положении, в котором оказалась она, можно обращаться в «Контору», где им помогут самым лучшим образом. Так что жизнь, чуть было не завершившаяся катастрофой, очень скоро выправится и еще станет хорошей.
В конторе ждал прыткий старичок, который сначала показался злым волшебником, а потом заботливым родственником. И решение было принято. Но только сейчас почему-то опять вдруг кольнуло то вторничное чувство, которое впервые появилось тогда же, две недели назад, на остановке. Чувство, что надо было послушаться человека с добрым складчатым портфелем и не читать газет. Газету, которую подсунул ей не кто иной, как он сам.
Глава 2. 2024 год
И слепым людям снятся сны.
Им снится все то же, что и остальным, только без картинки. Вот, например, ему прямо сейчас снилась черешня. Сочная такая, тугая, нажмешь пальцами пружинит. Надкусишь истекает дивной, нежной, растворяющейся под зубами мякотью. Гладенькая такая черешня, мокрая, из пакета. На тонких палочках, от которых ее можно отрывать руками и губами. С немой упругой дрожью или со звонким чпоканьем соответственно.
И шуршание пакета. Доброжелательное мол, бери меня всего, раскрывай и используй. С гулким подхлюпываньем стекающих на дно капель. С гладкой русалочьей хваткой, когда пакет прилипает к тыльной стороне ладони. С исчезающей вместе с каждой съеденной ягодой тяжестью. С грустью, которая сопровождает эту стремительно набирающую силу легкость. С сожалением от того, что черешня кончается. Конкретно в этом пакете и на рынках вообще с окончанием сезона.
К чему снится черешня?
К лету?
К возвращению мамы из больницы?
К новой музыке, которая появится в наушниках поутру?
К сладким губам любимой девушки, которая сможет не испугаться связать свою жизнь с таким, как он?
Об этом он подумает завтра. А сейчас он спит, и ему просто снится черешня.
А потом она кончается во сне, и начинается другой сон. Про дождь за окном.
Это, наверное, оттого, что сначала ему снился мокрый пакет.
Так работает наш мозг: влага к влаге, капли от мокрой черешни к каплям, барабанящим по стеклу.
Дождь был сначала приятным, мелодичным, вкусным, а потом начал перерастать во что-то другое, тревожное и пугающее. Легкая дробь словно обтянутых в мягкую ткань палочек сменилась грозной, литавровой. И ритм сбился: то мелко-зернистый, то тяжелый, медленный, с синкопами, будто прихрамывающий то на одну, то на другую ногу.
В этом новом дожде было что-то знакомое. Напоминающее о чем-то уже слышанном и уложенном в голове. О Григе, что ли. Да, словно сразу несколько тем из «Пер Гюнта» смешались воедино и зашумели по окнам одновременно, но, конечно, не в унисон. Вот по одному стеклу явно проходит шествие гномов, а по другому сам старина Пер возвращается на родину, в Гудбраннскую долину. Но гномы не дают, угрожают настырным форте. А Перу по барабану, он прет себе, так что чуть стекло не лопается под его шагами. И не отягчают его ни страшные воспоминания о замученных в цепях рабах, подвешенных за эти самые цепи на его собственной совести, ни дни, проведенные в сумасшедшем доме.