Она же больше никогда не улыбается! А ее платья и юбки всегда минимум дюйма на три ниже колена. И вырез на платьях у нее ни в коем случае не глубже той ямки под горлом, название которой я никак не могу запомнить. В общем, в высшей степени пристойный наряд. Рукава неизменно три четверти, в том числе и сегодня, а на левом запястье красуется счетчик, подобранный, разумеется, в тон платья и более всего похожий на старинный браслет, доставшийся ей в подарок от прабабки.
Предполагается, что первая леди должна для всех служить образцом истинной женщины, жены, верной соратницы своего супруга во всех его делах и во все времена.
Разумеется, рядом с ним она находится только во время публичных акций. А когда камеры выключены и микрофоны умолкли, Анна Майерс, урожденная Йоханссон, тут же отправляется домой в сопровождении троих вооруженных агентов службы безопасности. Этого по телевизору, разумеется, никогда не показывают, но Патрику не раз доводилось это видеть, присутствуя на выступлениях президента перед публикой и находясь в его «свите».
И упомянутое трио остается при ней ночью и днем.
В иные времена наличие у первой леди государства постоянной охраны воспринималось бы как обычная забота о ее безопасности. Однако правду об этом можно прочесть в голубых глазах Анны Майерс: они теперь совершенно лишены блеска и кажутся пустыми, как у женщины, которая видит мир исключительно в серых тонах.
Помнится, у нас в студенческом общежитии жила одна девочка ее комната была дверей через пять от моей по коридору налево, и вот у нее были такие же глаза, какие теперь у Анны Майерс. Казалось, мышцы лица вокруг них двигаться вообще не способны, во всяком случае, они никогда не сокращались и не растягивались, чтобы соответствовать той улыбке, которую она буквально надевала на себя, если мы спрашивали, все ли у нее в порядке, не лучше ли она себя чувствует сегодня с утра и не хочет ли немного поболтать. Я помню, как мы нашли эту девочку мертвой и ее открытые глаза были по-прежнему абсолютно лишены выражения, точно вода в глубоком сельском колодце или застывшая лужица пролитого кофе. В общем, если захотите узнать, что такое депрессия, загляните в глаза человеку, который этим страдает.
Странно, что я отлично помню глаза той мертвой девушки, а имя ее забыла.
Анна Майерс живет в тюрьме, окруженной садом с розариями и мраморными купальнями, она спит на постели, застланной простынями из тончайшего полотна. Патрик рассказывал мне после одного из своих визитов в личные покои президента высшая степень проявления благосклонности со стороны Майерса, что люди из службы госбезопасности дважды в день проверяют ванную комнату Анны, обшаривают ее постель (мало ли какие «объекты» она могла незаметно пронести сюда с кухни), а также у них в руках находятся все лекарства, назначенные ей медиками, и она получает их исключительно из рук этих агентов строго в соответствии с предписаниями. В покоях Анны, разумеется, нет ни одной бутылки со спиртным, а в дверях отсутствуют замки запираются только дверцы буфета, где хранится дорогая посуда и кое-что из еды. Там также нет ничего, сделанного из стекла.
Я переключила канал.
Для нас все еще существует кабельное телевидение более сотни спортивных передач, различные садоводческие шоу, кулинарные поединки, советы по ремонту квартиры, мультики для детей, иногда фильмы, но почти все они, так сказать, «смотреть с родителями», а значит, никаких ужасов; в основном это глупые комедии или четырехчасовые эпические картины о жизни Моисея и Иисуса. Есть, разумеется, и другие телевизионные каналы, но все они защищены паролем и доступны только для главы семейства и вообще для мужчин старше восемнадцати лет. Не требуется особого воображения, чтобы догадаться, какого рода программы показывают на этих каналах.
Сегодня я выбрала гольф: жуткая скучища, сплошное мелькание металлической клюшки и мяча.
Когда мой кофе окончательно остыл, а ведущий игрок загнал мяч уже в восемнадцатую лунку, в дверь позвонили. Днем нечто подобное случается не часто. Оно и понятно: зачем соседкам ходить друг к другу? С какой целью? Ведь в такое время не на работе только женщины, а что женщины стали бы делать вместе? Сидеть и молча смотреть гольф? Зачем подчеркивать подобными посиделками то, чего мы теперь лишены?
Лишь открыв дверь, я, спохватившись, понимаю, что до сих пор хожу в купальном халате. На пороге стоит Оливия голова аккуратно обмотана розовым шарфом, из-под которого не выглядывает ни одной случайной пряди волос, ни одного завитка.
Она медленно окидывает меня оценивающим неодобрительным взглядом с головы до ног и молча протягивает мне почти пустой пакет из-под сахара и мерную кружку.
Я молча киваю. Если бы не было этого противного мелкого дождя, я бы, наверное, заставила Оливию ждать на крыльце, а сама бы ушла с ее кружкой на кухню, насыпала в нее сахару и принесла ей. Но я все же делаю соответствующий жест, приглашая ее войти и не стоять среди этой сырости.
Оливия идет следом за мной на кухню, и стопка грязных тарелок в раковине, оставшихся после завтрака, удостаивается столь же неодобрительного взгляда, что и мой купальный халат. Мне страшно хочется влепить ей пощечину или хотя бы сообщить все, что я думаю по поводу ее ханжества. Но, когда я беру у нее мерную кружку, она вдруг хватает меня за запястье. Пальцы у нее холодные, влажные от дождя.
Я ожидаю каких-то комментариев, хотя бы наглого самоуверенного «Хм?», но Оливия не произносит ни слова, лишь смотрит на мой счетчик, где непрерывно мигает трехзначная цифра.
Потом она по-настоящему улыбается, и эта ее улыбка пробуждает в моей душе воспоминания об иных временах, когда в любое время можно было позвонить в дверь соседке и попросить в долг чашку сахарного песка, полпинты молока или яйцо.
Это было два года назад, когда Оливия вот так неожиданно заглянула ко мне и сразу спросила: «Не возражаешь, если я на минутку присяду?», не дожидаясь, пока я скажу «да, пожалуйста», и сразу пристроив свой довольно-таки обширный зад на диван в гостиной. Телевизор у меня был включен, там шло какое-то ток-шоу, я же тем временем просматривала «синие книги» выпускников. На экране выступала Джеки Хуарес рука об руку с какими-то еще тремя женщинами, которые были одеты в некую помесь нарядов Донны Рид и жен астронавтов эпохи «Аполлона».
О, как классно она выглядит, ты не находишь? усмехнулась Оливия, и я поняла, что это не вопрос.
Которая из них? все же спросила я, протягивая ей пластиковую бутылку с молоком.
Та, что в красном. Она жутко похожа на дьявола в этом своем костюме.
Джеки на сей раз, пожалуй, и впрямь несколько перегнула палку. Ее красное одеяние выглядело как гнойная рана на фоне остальных трех женщин, скучных и бесцветных в своих аккуратных двойках пастельных тонов. Из украшений у каждой из них была лишь нитка жемчуга на шее, но достаточно короткая, чтобы выглядеть как ошейник. Зато у Джеки между сиськами, выпирающими из выреза благодаря ухищрениям современного белья, болталась чудовищная подвеска в виде совы.
Я ее знаю, сказала я. Точнее, знала. Мы вместе учились в аспирантуре.
В аспирантуре повторила Оливия. И чем же она занималась?
Социолингвистикой.
Оливия фыркнула, но не попросила меня пояснить, что это такое, а снова повернулась к экрану, где по-прежнему выступал тот квартет женщин во главе с ведущим.
Джеки, как обычно, проповедовала.
Неужели вы и впрямь полагаете, вопрошала она, что женщина обязана во всем слушаться своего мужа? Это в двадцать первом-то веке?
Женщина справа от нее, облаченная в нежно-голубой, точно ползунки младенца, кардиган, терпеливо улыбалась. Такой улыбкой, исполненной жалости, понимания и бесконечного терпения, может, например, улыбаться выведенная из себя воспитательница детского сада, если кто-то из малышей слишком разойдется и устроит тарарам. Ты это перерастешь, говорила ее улыбка.
Позвольте мне кое-что объяснить вам насчет двадцать первого века, моя дорогая, сказала эта миссис Голубенький Кардиган. В двадцать первом веке мы перестали понимать, кто такие мужчины и кто такие женщины. Наши дети растут, не понимая этого. К двадцать первому веку оказалась совершенно разрушена культура семьи. У нас постоянные неполадки в дорожном движении, невероятно загрязнен воздух, все чаще встречаются случаи аутизма, растет потребление наркотиков, чрезвычайно распространены неполные семьи, где родители воспитывают детей в одиночку, у нас повальное ожирение внутри всех возрастных групп, растут потребительские долги, женские тюрьмы переполнены, то и дело стреляют в школах, у мужчин нарушена эректильная функция Увы, это еще далеко не полный список! И миссис Голубенький Кардиган взмахнула пачкой белых конвертов, чуть не съездив ими Джеки по носу, а две другие такие же куколки Барби родом из 1970-х Истинные Женщины, как они себя называют, с серьезным видом слушали свою товарку и кивали, явно с ней соглашаясь.
Джеки предъявленные конверты проигнорировала и спросила:
Полагаю, теперь вы сообщите нам, что именно феминизм является причиной столь участившихся случаев насилия?
Я рада, что вы об этом упомянули, мисс Хуарес, сказала миссис Голубенький Кардиган.
Доктор Хуарес.
Да как угодно. А вам известно, сколько случаев жестокого насилия, согласно официальной статистике, имели место в 1960-е годы? В Соединенных Штатах, я имею в виду.
Примечательно, что вы использовали выражение «согласно официальной статистике» начала было Джеки, но «Барби в голубом» ее перебила:
Семнадцать тысяч. Или около того. А в этом году мы в пять раз превысили это число.
Джеки округлила глаза, и две другие Истинные Женщины тут же дружно встали на тропу войны. У них в руках были цифры. И таблицы. И результаты научных исследований. И одна из них тут же выложила целую кучу каких-то таблиц, отпечатанных типографским способом, да уж, они ко всему подготовились заранее и все заранее организовали, подумала я, а Джеки, как всегда, рвется в бой с открытым забралом.
Оливия, сидевшая рядом со мной на диване, тихо промолвила, прикусив нижнюю губу:
Ох, я и понятия не имела
О чем?
Об этих ужасных цифрах. И она ткнула пальцем в одну из таблиц, которую как раз показывали крупным планом в сопровождении хорошо подготовленных комментариев из уст Голубенького Кардигана. Теперь эта особа вещала уже не о насилии, а, опираясь на данные статистики, рассказывала о превышении всех возможных норм употребления антидепрессантов. Боже мой Неужели каждая из шести? Но ведь это просто кошмар!
Никто в студии и не думал обращать внимание на попытки Джеки развенчать правильность этих статистических данных, объяснить, что они самым ханжеским образом подделаны, подтасованы, и обратить внимание присутствующих на тот факт, что в 1960-е никто не использовал такие антидепрессанты, как селективные ингибиторы обратного захвата серотонина, потому что тогда их еще попросту не существовало.
Вот как все это начиналось. С трех женщин, вооруженных пачкой специально отпечатанных в типографии таблиц, и с благоговением внемлющих им людей вроде Оливии Кинг.
Глава десятая
Заставить Оливию убраться из моего дома вместе с ее проклятой чашкой сахара оказалось непросто. Да и сахар-то ей, похоже, нужен не был; просто захотелось под этим предлогом сунуть нос в мой дом и посмотреть, чем я занимаюсь. Оливия давно уже превратилась в самую истинную из Истинных Женщин и вечно торчала в качалке у себя на крылечке, держа на коленях Библию, соответствующим образом адаптированную и снабженную нужными комментариями. Она всегда старательно прикрывала свои тщательно уложенные локоны шарфом или платком, всегда всем улыбалась, а Эвану кланялась нет, правда, кланялась! когда он на своем «Бьюике» сворачивал на подъездную дорожку.
Библии были по-прежнему разрешены, но, конечно, только правильные Библии.
У Оливии, например, Библия в розовой обложке, а у Эвана в синей. И невозможно даже представить себе, чтобы они хотя бы случайно их перепутали; во всяком случае, синюю Библию никак невозможно было бы увидеть у Оливии на коленях, когда она сидит на своем тенистом крыльце со стаканом сладкого чая или ездит «по делам» на своем автомобиле. У Кингов две машины, и автомобильчик Оливии значительно компактней и меньше того, на котором Эван обычно уезжает на работу.
А к двум часам дня я уже почти жалею, что Оливия ушла.
Вытащив из морозилки две упаковки гамбургеров, я раскладываю их на кухонном столе, чтобы разморозить. Картошки на всех точно не хватит, тем более аппетит у троих растущих мальчишек просто невероятный, иной раз мне даже кажется, что у них глисты. В общем, придется им сегодня обойтись рисом. Или можно еще испечь печенье, если, конечно, я сумею вспомнить, сколько чего класть в тесто. Я машинально поворачиваюсь к полочке возле кухонного стола и протягиваю руку за своей старой, любимой, покрытой пятнами книжкой «Радости кулинарии», надеясь, видимо, что она все еще там. Но, увы, вместо книги по кулинарии, как и вместо всех прочих книг, на полке теперь только фотографии в рамках наших детей, моих родителей, родителей Патрика, а также наша с Патриком совместная фотография, сделанная во время последнего отпуска. Это нас щелкнул то ли Сэм, то ли Лео, и я на этом фото получилась как бы разрубленной пополам правая половина моего лица полностью скрыта за рамкой из палочек от мороженого, которую Соня сделала в школе. Очевидно, на уроках труда они по-прежнему мастерят всякие дурацкие «поделки».
Если время от времени переставлять эти фотографии, полочка перестает казаться такой пустой и заброшенной, так что я переставляю их так и сяк, затем помещаю на освободившееся место кухонный таймер и весы и отступаю на шаг, чтобы полюбоваться своими достижениями. Применив капельку воображения, я могу убедить себя, что только что создала некий шедевр типа того, который какой-то идиот, черт бы его побрал, вздумал создать на горе Рашмор. Так я скоро начну еще и магнитики на холодильнике переклеивать.
Мои мама и папа теперь стали куда более продвинутыми пользователями современных гаджетов, чем до этих событий последних лет и перемен в «интерьере» нашей страны. И я совсем не уверена, что мне это так уж нравится. Они сами звонят нам из Италии или же беседуют с нами по скайпу вот только свой лэптоп Патрик держит взаперти у себя в кабинете; компьютер у него снабжен и «клавиатурным шпионом», и камерой, и тысячью всяких других приблуд. Обычно мои родители связываются с нами по воскресеньям, когда Патрик и дети дома и они наконец могут поздороваться со всей нашей семьей, несмотря на разницу во времени. Вообще-то подобное общение должно, видимо, доставлять радость, но под конец каждого разговора мама заливается слезами и поспешно исчезает из поля зрения или передает телефонную трубку папе, чтобы совсем уж не разрыдаться.
Итак. Обед.
Понимая, что дети были бы в восторге от домашнего печенья, я натягиваю джинсы и старую льняную блузку и все же собираюсь рискнуть и посетить супермаркет, но тут вдруг слышу рядом с домом знакомый рев машины Патрика. Я сразу узнаю его автомобиль уж это-то искусство я отточила за последний год до предела. Назовите мне любой автомобиль «мустанг», «корвет», «приус», «мини-купер» и я узнаю его по звуку работающего двигателя.
Но я встревожена отнюдь не тем, что Патрик неожиданно вернулся домой так рано. Осторожно раздвинув планки жалюзи и выглянув наружу, я вижу, как следом за Патриком к нашему дому сворачивают три черных SUV. Я уже видела такие автомобили и раньше.
И то, что у них внутри, я тоже видела.
Глава одиннадцатая
Ах, черт побери!
Три машины значит, по крайней мере, трое мужчин. И что-то мне подсказывает, что это отнюдь не волхвы, дары приносящие. Уж сегодня-то точно никаких «даров» не будет после моего ночного выступления на заднем дворе.
Наверняка мне прочтут лекцию. А может, и еще как-то накажут.
Миссис Макклеллан, вы имеете право хранить молчание
Ладно. Глупая шутка.
Я отпускаю планки жалюзи, и они тут же возвращаются на свое место, и я тоже возвращаюсь на свое место, то есть на кухню, готовясь продемонстрировать неожиданным гостям свою лучшую маску в стиле Донны Рид (придется, правда, обойтись кухонным фартуком) и явить собой картину истинного семейного счастья и уюта. По дороге на кухню я успеваю еще схватить пульт и переключить телевизор с гольфа на Си-эн-эн. Канал, конечно, уже не тот, что раньше все теперь не то, но, пожалуй, у Патрика будет больше шансов сохранить за собой прежнюю должность, если все будет выглядеть так, словно я, ничуть не опасаясь передозировки, столовыми ложками лопаю президентскую пропаганду, а не пялюсь бессмысленно на то, как чьи-то наманикюренные пальцы сжимают клюшку и посылают мяч в лунки.
На «бегущей строке» я успеваю прочесть лишь слова «Президент объявляет», и в эту секунду в мое пространство вторгаются Патрик и его неожиданный «эскорт» я была не права, их целых шестеро, крепких мужчин в деловых костюмах.
Джин Макклеллан? задает вопрос первый из них, загорелый и состоящий, кажется, из одних углов.