В сентябре мы путешествовали по Флориде, на Сорок втором шоссе, у границы с Алабамой, наш «Форд» врезался в колонию мигрирующих бабочек. Монархи каждую осень перебираются в Мексику на зимовку. Я издали заметил серую дымку, подумал, что это пыльная буря. Бабочки врезались в ветровое стекло с противным хрустом, через минуту все оно было залеплено рыжими крыльями. Я сбросил скорость, включил дворники. Щетки размазывали пыльцу, давили бабочек, я брызнул водой, по стеклу жирно потекла серая жижа. Съехав на обочину, я заглушил мотор.
Ну и что теперь? зло спросила Арина. Так и будем сидеть?
Монарх, глядя перед собой, ответил я, единственная бабочка, способная пересечь Атлантический океан.
У нас ресторан в Санта-Розе заказан на семь. А до Санта-Розы еще триста миль. С гаком.
У нее был южный выговор. Этот «гак» меня добил. Я вылез, хлопнул дверью и пошел сквозь бабочек на юг. Часа через два меня подобрал дальнобойщик на рефрижераторе. Он вез охлажденную свинину в городок Вальпараисо.
6
Завтрак подходил к концу. Ковырнув ложкой унылый венский бисквит, я попросил принести еще чаю. Коренастая официантка, скуластая и чуть косая, поглядев куда-то вбок, безразлично кивнула и ушла.
Мария делала вид, что читает «Берлинер цайтунг» (раздобыть «Нью-Йорк таймс» не удалось). Я разглядывал золоченую лепнину на потолке, там среди розовых облаков кружились ветчинного цвета купидоны. В состоянии похмелья стиль барокко показался мне визуальным издевательством. Вернулась косая немка, безмолвно поставила фаянсовый чайник. Из носика кокетливо струился пар.
Филен данк, сдержанно поблагодарил я.
Официантка снова кивнула, не сказав ни слова, удалилась. Кроме нас, в ресторане никого не было. Пустым, впрочем, он не казался: в простенках висели зеркала в фигурных золоченых багетах, много зеркал. Отражения отражались в отражениях, и от этого зеркального безумия зал казался хитрым лабиринтом, нагромождением армии столов и стульев, уходящих в бесконечную перспективу через запутанные анфилады. Окно с видом на стройку выглядело спасением. Я сделал глоток и закрыл глаза. Чай тут был отменный.
Кончай дуться
И не думаю. Мария взглянула поверх газеты. Что такое фер ферзаммлюнг?
Собрание, перевел я.
Ага Она снова погрузилась в берлинские новости.
По безлюдной стройке сыпал серый дождик, среди мокрых лесов петляла толстая труба василькового цвета.
Мне просто не совсем ясно, почти приветливо начала Мария, оторвавшись от чтения, как взрослый человек может вскочить посреди концерта и исчезнуть на пять часов? Не сказав ни единого слова? Она посмотрела мне в глаза.
У нее были потрясающие брови; никогда раньше мне не приходило в голову, насколько важны правильные брови, особенно в идеальной пропорции с уверенной линией подбородка, не говоря уже о ювелирно отмеренной дистанции от розоватой мочки уха до уголка губ. Я отвел взгляд: в зеркалах развернулась македонская фаланга укоризненных Марий.
Я отлично понимал, что никого лучше Марии мне не найти. Но именно в этом и заключалась главная беда: будь она какой-нибудь задрыгой, стервой или безмозглой куклой, я бы так и валандался с ней, пока наши отношения не докатились бы до банального тупика или не выдохлись сами собой. Мария была хорошим человеком. И я ее любил.
Похоже, вид у меня был совсем никудышный, Мария подалась вперед, тронула пальцами мою щеку.
Ну что с тобой? тихо спросила она. Скажи
Я вдохнул, облизнул губы.
Нам с тобой нужно начал я, собираясь с мужеством, нам нужно
Неслышно появилась косая, стукнув блюдцем по столу, принесла счет, тут же начала звенеть ложками, убирая посуду. Я замолчал, глядя на Марию, чувствовал, как улетучивается моя решимость.
Что? переспросила Мария. Что нам нужно?
Нам нужно, быстро ответил я, нужно разузнать где-то про Курта Вайля. Про его любовниц.
Ты что, действительно что-то узнал? Про самовар?
Ну да! оживился я. Я же тебе вчера сказал!
Вчера! Мария фыркнула и добавила по-русски: Вчера ты, мой дорогой, лика не вязал.
Лыка по привычке поправил я.
Окей, фак ит, перешла она на родной. В чем там дело?
Наш план не задался с самого началаантикварная лавка исчезла. Решив первым делом расспросить антикваршу Раневскую, мы отправились на нашу ярмарку. На Жандарменмаркт. Там все было как всегда: раскаленные жаровни и чугунные чаны с бурлящим глинтвейном, копченый дымный дух румяных сарделек мешался с пьяным ароматом корицы и муската, веселая девка в чистом переднике ловко тащила сразу дюжину литровых кружек баварского пива, карлик-француз в брусничном берете раздавал с доски мелко наструганные кружочки салями, за ним в шатре висели прокопченные до бронзового отлива окорока и колбасы всех форм и размеров из приграничного Страсбурга.
Нет. Мария крутила головой. Не в этом ряду. Там по соседству торговали какой-то карамелью. Я помню запах.
Я не помнил ничего и уже окончательно запутался. Мы в третий раз миновали каменного поэта, на сцене продрогшие лабухитощий парень с электроорганом и готическая девица с лиловыми волосами и в непомерных солдатских сапожищахпиликали что-то рождественское. Девица прижимала микрофон к синим губам, в нижней губе торчало несколько стальных колец, одно было в ноздре.
Свернули у елки, снова прошли мимо бранденбургских кренделей, за кренделями торговали солеными огурцами из огромных бочек, оттуда тянуло укропом и смородиновым листом. Следом шли деревянные поделки из Вестфалии: точеные ангелочки, медведи, козлята и прочая чепуха, тут заправлял матерый бородач с волосатыми ручищами и в фартуке из грубой свиной кожи. Он был похож на сказочного людоеда.
Мне эта рожа будет сниться. Я наклонился к Марии. Мы тут уже были раз пять.
Людоед ухмыльнулся, протягивая Марии вестфальский сувенирдеревянного барана.
Данке, данке, вундершен! Мария улыбнулась. Битте найн.
Далее следовал шатер стеклодувапрозрачные шары, сосульки всевозможной длины, стеклянные черти. За стеклодувом тощий немец с обвислыми усами грустно торговал кожаной всячиной: ремнями, кошельками. Потом шли каленые орехи, за нимисеребряных дел мастер с филигранной мелочевкой на траурно-бархатных подушках. В последнем шатре разливали глювайн.
Мистика какая-то. Мария засмеялась, смех получился какой-то растерянный. Ты что-нибудь понимаешь?
Виночерпий поймал мой взгляд и начал корчить зазывные рожи, плавно помешивая черпаком ароматное пойло. Я сдался и кивнул.
Я думаю вот что Обжигаясь, я сделал глоток, потом еще один. Скорее всего, нашу старуху убили.
Мария застыла.
Дело в том, что старуха не знала тайну самовара
Какую тайну? перебила она.
Я невозмутимо повторил:
Дело в том, что старуха не знала тайну самовара. Горячее вино сразу шибануло в голову, я отпил еще. Вайль, композитор, после прихода нацистов к власти оказался сообразительней других. Может, внимательно прочитал «Майн кампф», изучил национальную политику фюрера
Мария слушала, покусывая нижнюю губу.
Он решил бежать. Нацисты не давали евреям вывозить
С чего ты взял, что он еврей?
Конечно, еврей! В кружке осталось меньше половины.
У вас, русских, все евреи, возмутилась Мария. В кого ни ткнинепременно еврей!
Ну Я благодушно кивнул. Мы будем обсуждать мою славянскую неполиткорректность или
Ладно, ладно!
Короче, хитрый Вайль дарит самовар своей арийской любовнице, сам эмигрирует, допустим, в Швейцарию. Где и ждет свою, допустим, Гретхен. Но коварная Гретхен решила не ехать в Швейцарию
При чем тут самовар?!
Самовар из чистого золота. Я допил глинтвейн, на дне оказались какие-то крошки, я сплюнул на мостовую и вытер губы. Курт Вайль все свое состояние вложил в золото, в тайной берлинской мастерской умелец из Тулы, бывший белогвардеец по фамилии, предположим, Красовский выковал ему самовар Красовского, кстати, Вайль впоследствии зарезал. Для сохранения тайны. Курт все правильно рассчитал, он, этот композитор, все учел. Все. Кроме женского коварства
Удивление на лице Марии сменилось растерянностью, растерянностьнегодованием, под конец она расхохоталась. Притянув за шарф, поцеловала меня в шею.
7
У меня не было ни малейшего желания тащиться в Трептов-парк: к кладбищам и пантеонам я отношусь без интереса, а о решающей роли советского народа в победе над фашизмом был осведомлен уже в детском саду. Однако мероприятие было запланировано Марией еще в Нью-Йорке.
Я посетовал на дождь, долгую дорогу, предложил исторический музей и Пергамонна выбор. Особенно напирал на Пергамский алтарь, мол, это тоже мемориальный памятник, посвященный военной победе над французами, когда те звались галлами и были варварами.
Плюс это самый знаменитый памятник эллинской истории, быстро говорил я на подходе к метро. Не говоря уже о культурно-художественном значении. Вся западная цивилизация пошла оттуда! Вся культура! Битва олимпийских богов с титанамиЗевс, Афина, Геркулес сражаются со змееголовыми гигантами. А знаешь, как обнаружили его, этот алтарь? Вообще феерия!
Мария заинтересовалась, даже замедлила шаг.
Археолог-любитель сколотил сумасшедший капитал в России, спекулировал селитрой и сахаром, потом переключился на бумагу. Был страшным проходимцем, Александр II хотел его даже повесить за воровство.
Все, связанное с Россией, Марию гипнотизировало.
Ему удалось бежать в Германию и вывезти деньги. У него была идефикснайти Трою. Он на все деньги снаряжает экспедицию
Погоди-погоди, перебила Мария. При чем тут Троя?
Я запнулся, внезапно сообразив, что перепутал недоучку авантюриста Шлимана с достойным археологом и инженером Хуманом.
Миновали трамвайные рельсы, сырую сталь, впаянную в плотную кладку мостовой. У входа на станцию Мария развернула план метро, прячась под навесом, стала изучать маршрут. Из булочной вышла девчонка в ярко-желтых ботах, я посторонился, пропуская ее. Пахнуло свежим хлебом.
В соседней витрине растерянно толпились голые манекены, бледный, но все-таки живой паренек с татуировкой на шее пытался наряжать их. К стеклу кто-то прилепил стикеркрасные буквы на черном: «Кайн секс мит наци»; мне тут же вообразилась жопастая блондинка в чине унтершарфюрера, чернильно-черная униформа, перетянутая тугой сбруей портупеи. Щелкнув каблуками и вскинув руку, нацистка исчезла. У входа в аптеку произошла какая-то суматоха, кто-то кого-то толкнул, какие-то яблоки покатились по мостовой, мне показалось, в толчее я узнал ночного бандюгу, моего мордатого Мэкки-Мессера.
Все ясно, пошли. Мария дернула меня за рукав. Нужен верхний уровень, красная линия. Не У-бан, а Эс-бан. Восемь станций по прямой.
Поезд катил через город, я сидел напротив Марии, она смотрела в окно, по ее отражению в стекле капли чертили кривые линии. Пролетела Александерплац, телевышка нависла и унеслась, мы даже не успели ее рассмотреть. Вид загородила кирпичная стена с гигантскими готическими буквами невозможного начертания, пронеслись непрочитанные буквы, мы на миг влетели в грохот туннеля, выскочили на волю. Ухнув, распахнулась дальрыжие крыши, мутная река с баржей, мост.
Гляди! Мария ткнула пальцем в стекло.
Кирпичный мост с островерхими башнями походил на рыцарский замок. Поезд плавно вкатился под высоченный стеклянный купол; «Ост-бан-хоф», по слогам прочитала Мария. Двери, вздохнув, расползлись, кто-то вышел, кто-то вошел, в другом конце вагона пронзительно заорал младенец, азиатка с жирными круглыми щеками уселась по диагонали. Она с напором тараторила в телефон бесстыже-розового цвета. Мой взгляд уткнулся в чью-то руку, ухватившую поручень. Кисть была изуродована шрамами, на месте большого пальца торчал круглый пенек, обтянутый тугой кожей. Стальные часы, манжет, локоть, плечоя добрался до лица, из-за воротника на меня пристально глядел недобрый серый глаз. От виска к шее тянулся длинный шрам, даже не шрам, а складка, в которой исчезло ухо. Уха просто не было. Не знаю, что было на моем лице, брезгливость, наверное. Калека перевел взгляд на Марию и зло отвернулся.
Восьмая остановка, узкая платформа. Мы спустились по гулкой железной лестнице. Вышли наружу.
Мы должны сюда вернуться летом. Мария, задрав голову, щелкнула камерой. Смотри, какие роскошные деревья!
Дождь почти перестал. Мы шли по просторной аллее, высокой от посветлевших туч и ажурной путаницы голых веток над головой. По бокам чернели мокрые стволы старых кленов, на коре, как и положено, с северной стороны рос сочно-зеленый мох. Мария, приблизив камеру почти впритык, щелкнула мох, показала мне. Красиво, кивнул я.
Над деревьями, в бледно-серой дали, появилась каменная голова, там солдат-исполин держал на руках спасенную девочку. В другой руке он сжимал меч, под сапогом скрючилась свастика. Свастику и меч из-за деревьев видно не было, я просто помнил. Мы прошли под аркой с коваными венками и звездами, навстречу попалась школьная экскурсия, класс пятый. Тощий учитель, похожий на стручок, негромко что-то рассказывал занудным голосом. Я попытался представить, какие слова говорит очкастый немец в лыжной шапочке своим немецким ученикам относительно всей этой невеселой истории.
Мы вышли на площадь, Мария остановилась и застыла. После уютной тесноты парка мемориал оглушал нечеловеческими пропорциямибескрайнее поле кладбища, окруженное мраморными глыбами барельефов, упиралось в гранитную лестницу, которая вела на крутой курган с циклопическим солдатом. В постаменте памятника находился то ли мавзолей, то ли часовня. Туда по лестнице взбирался человек, взбирался долго, с упорством муравья; ростом человек был не выше солдатского каблука.
А ты говоришь «Пергамский алтарь» тихо выдохнула Мария.
Мы двинулись в сторону солдата-великана, Мария останавливалась у мраморных глыб, старательно читала русские слова, выбитые в камне:
Сам-о-отвеженн ой бор бой спас наро ди Еуропи от фашистски-их по-гро-м чикоф Что такое «по-гром-чи-ков»?
Погромщиков.
Я подошел к камню, разглядывая языческий аскетизм барельефов, плоские солдаты-близнецы, все в профиль, шли в штыковую атаку.
Советский народ своей самоотверженной борьбой, менторским голосом читал я, спас цивилизацию Европы от фашистских погромщиков. В этом великая заслуга советского народа перед историей человечества. Сталин.
Что значит по гро мо Ну, это слово? не унималась Мария.
Виссарионычгрузин, русский знал неважно, потирая ладони, сказал я. Пойдем к солдату, холодно. Знаешь, кто позировал скульптору? Я кивнул в сторону великана. Повар.
Какой повар? Мария недоверчиво стала листать путеводитель.
Повар советской комендатуры Берлина. А потом он стал шеф-поваром «Праги» был такой ресторан в Москве.
Мария раскрыла путеводитель, зашелестела страницами. Нашла:
Тут ничего про повара нет, тут написано, что скульптор Ву тщетитч, вот черт, изобразил солдата Николая Масалова, который во время штурма Берлина в апреле сорок пятого, рискуя жизнью, действительно спас трехлетнюю девочку. Сталин посоветовал скульптору вместо автомата дать солдату меч, символизирующий высказывание русского князя Александра Невского: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет». И никакого повара. Мария опустила путеводитель. Кто такой этот Александр?
Князь. Викинг.
Какой викинг? Швед? Тут написанорусский. Мария упрямо посмотрела на меня.
Мало ли что там написано, махнул я рукой. Написано! Русские сами позвали варягов управлять собой.
Как это? недоверчиво спросила Мария. Зачем?
А затем! Я вспылил. Посмотри всю русскую историю! Это же история рабства! Рабства и унижения. Их кнутом по морде стегают, а они в ноги кланяются и сапоги целуют! Царю, Сталину, коммунистам, теперь гэбэшной шушере. Холопы!
Замолчи! с тихой угрозой произнесла она. Как ты смеешь? Тут она топнула каблуком в мокрый щебень, тут лежат тысячи солдат, твоих земляков. Таких же, как ты Большевики, коммунистыкакая разница? Это люди, они пошли на войну, и они погибли. Люди, понимаешь? Люди! Мария быстро пошла в сторону кургана. Приостановилась, обернувшись, хрипло выкрикнула: Три года вместе живем, а иногда мне кажется, я тебе не знаю! Вообще!