Я обещал почтенному Феофану не трогать Василия и покинуть Севастию, я так и сделаю. Но мне противно таскать на себе твою зависть, ублюдок.
Впереди грохнуло. Никеша, как и договаривались, опрокинул курильницу. Исавр вздрогнул и посмотрел в конец галереи.
Роск, с каким-то удивлением произнес он, я узнай его. Он тоже лгал!
Не более, чем ты, усмехнулся Георгий. Говорят, зависть нельзя убить, но я попробую.
4
Глаза Исавра перебегали с Георгия на Никешу и обратно. Протоорт понимал, что добежать до одетого в боевой доспех здоровенного варвара, свалить его и вырваться из галереи не получится, даже если мститель не настигнет на полпути и не ударит в спину. Но если роск не станет вмешиваться
О похождениях единокровного братца Андроника Исавр, разумеется, слышал, но любому везенью рано или поздно наступает конец. Протоорт не без основания полагал себя сильным бойцом, только сила не обязательно сестра глупости. Второй ошибки он не допустит, хватит и того, что на радость Афтану позволил заманить себя в эту чертову галерею. Легкую кольчугу, поддетую Георгием под одежду, Исавр распознал сразу. Странно было бы, явись брат Андроника во дворец без нее, но это не преимущество. По крайней мере, в сравнении с хоть и раззолоченной, но надежной кирасой и чешуйчатым доспехом. Удар тяжелого прямого меча такая броня держит лучше, щитов нет у обоих, а учителя у Афтанов и Менодатов были одни. Хорошие учителя. Протоорт сверкнул глазамирешился.
Не теряя временивдруг бородатый варвар все же влезет в драку, Менодат выхватил меч и атаковал, но за мгновение до этого левая рука Георгия резко дернула давно облюбованную драпировку. Неуловимое движение, и тяжелая, шитая по низу золотом ткань в несколько слоев укутывает предплечье, а верхняя часть свисает почти до пола.
Первый удар Афтан встретил мечом, второйпревращенной в щит рукой. Ответ был неистов, хоть и прост. Сила у Георгия была звериная, и он не потерял головы. Напротив, выдумка с драпировкой хороша! Очень хороша, но до следующей ниши не меньше десятка шагов. Протоорт отбил еще одну атаку и начал отступать, аккуратно парируя удары. Шаг за шагом назад по мраморным плитам, мимо застывшей на стенах битвы. Мимо задранных конских голов, ощетинившегося копьями строя, красных киносурийских плащей, гривастых шлемов, боевых гедросских колесниц.
Брат Андроника атаковал, закусив губуярость брала верх над разумом. Злость и отчаянье лишают рассудка и не таких Исавр это видел не раз и потому не торопился, пока не заметил краем глаза золотое шитье. Пора! Сделав вид, что сейчас атакует, Менодат бросился назад. Вот он добежал до ниши, вот рванул драпировку, одновременно оборачиваясь к преследователю и поднимая меч. Только в галерее Леонида за Афганов был даже пол
Выждав долю мгновенья, Георгий ринулся следом. Простучали по цветным мозаичным плитам подбитые гвоздями отнюдь не дворцовые сапоги. Три шагаразбег, потом нырок. Скользкая ткань послушно ложится под колени, и вот уже его стремительно несет по гладким мраморным плитам мимо так и не понявшего, что происходит, предателя. Свист чужого меча над головой, собственный удар Снизу вверх, в бок, под нижний край кирасы. Чешуя не спасает, клинок входит в тело, словно рычагом разворачивая еще живого мертвеца. Скорчившийся протоорт валится на сделавший своё дело атлас. Остается подняться с колен и выдернуть меч. Исавр еще жив, он будет умирать несколько часов. Путь в ад может быть длинным.
Сорванная драпировка пригодилась еще раз. Протереть клинок. При Леониде верили, что кровь предателя разъедает булат, как кровь гидры. Изменников и сейчас казнят без пролития крови Хотя он, пожалуй, поторопился.
Надо же! вездесущий Никеша нагибается над корчащимся телом. Я-то думал, плохо тут рубиться, больно гладко, а ты эвон как Ну, теперь пойдем, мало ли
Погоди, добивать отвратительно, не добить нельзя, но милость тут ни при чем! Нельзя оставлять улику. Феофану здесь жить.
Это не повод прерывать естественный ход вещей, голос евнуха не стал ниже и громче, но он показался страшным. Не волнуйся за меня, этот человек никого и никогда больше не предаст. Заверните его хотя бы в эту ткань, чтобы не пачкать пол. Мы оставим Исавра Менодата на площадке потайной лестницы. Я давно хотел узнать, правду ли пишут о природе призраков. И еще я хочу увидеть, как свершается справедливость, и узнать некоторые подробности. Я внесу это в свою книгу в назидание четвертой династии, которую мне, без сомнения, доведется увидеть, ведь до падения Итмонов я доживу. В отличие от находящегося среди нас протоорта.
Ох, боярин! А ты, никак, летописец? В голосе Никеши оторопь мешалась с восхищением. Ну ты и удумал
У меня было довольно времени для размышлений, все тем же ровным жутким голосом пояснил Феофан. Я мечтал увидеть, как вчерашнее насилие превращается в бессильную ненависть. Как гордившаяся своим ядом змея, издыхая, кусает раздавившее ее колесо, но хватит об этом! Идемте.
Будь же ты проклят! выдохнул наконец Исавр, но слова проклятия утонули в тоненьком хохоте. Георгий никогда не слышал, чтобы евнух смеялся, и не хотел бы услышать этот смех еще раз.
Проклят? переспросил, отсмеявшись, Феофан. Я давно проклят, а моих друзей тебе не проклясть. Боги не слышат предателей, Исавр, как бы их ни звали.
Боги не слышат предателей, повторил Георгий, готовясь подхватить истекающий ненавистью полутруп.
Не тронь, Никеша оттер Георгия плечом, сам дотащу. Пошли, мало ли Зажигай светец, летописец.
Оборачиватьсядурная примета, но Георгий все же обернулся. Чтобы увидеть, как конь Леонида разбивает двери конюшни и вылетает из золотистой тьмы в никуда. Раньше брат василевса не обращал внимания на эту мозаику, но его последний взгляд упал именно на нее. Что ж, он тоже разбил ворота, и его тоже не догонят. Жаль, троны не сбрасывают негодных седоков, этим приходится заниматься людям. Георгий Афтан не сомневался, что не пройдет и трех лет, как какой-нибудь стратег или друнгарий зарежет Василия, сотрет плащом кровь с золота и наденет древний венец на свою стриженую голову. Что ж, да пребудет с ним удача!
Никеша, окликнул Георгий, помнишь? Я обещал архонту Василько убить саптарского хана.
Обещал, крикнул откуда-то снизу роск. Дело хорошее
И я его убью. Во славу Севастии.
Часть втораяЗемли роскскиеТверень
К востоку от реки Дирт и далее на север живут роски. Эти племена сродни лехам, знемам и даптрам, но более многочисленны и еще более дики. Обычаи росков исполнены варварства. Они избегают камня и живут в деревянных домах, рядом с которыми строят деревянные же капища, которые именуют Бана, куда по субботам призывают водяных и огненных демонов.
Благодаря бесовским обрядам роски обладают огромной силой. Вернувшиеся из-за Дирта торговцы, почтенные и богобоязненные люди, заслуживающие всяческого доверия, рассказывают, что вождь росков, достигая зрелости, должен вступить в связь с самкой медведя, которую после появления потомства убивает и пожирает вместе со своими воинами. Родившиеся от подобных союзов полулюди-полузвери обладают огромным ростом и сплошь покрыты шерстью, которую не может разрубить лучший меч. Они слабоумны, но подчиняются своим отцам и охраняют их с преданностью сторожевых собак. Они носят с собой вырытые из земли трупы, чтобы забрасывать ими своих врагов.
Благочестивые братья из ордена Длани Дающей и ордена Парапамейской звезды неоднократно предпринимали попытки открыть роскским племенам путь к вечному спасению, однако сперва природные дикость и злоба, а позднееподстрекательство севастийских епископов обрекали сии благие начинания на неудачу. Так, в 1542 году от рождества Сына Господня на берегах Меги было разбито войско ордена Длани Дающей и пленен великий магистр его Вильгельм со множеством братьев. По прошествии трех лет рыцари нашего ордена, дабы избавить северные земли и их обитателей от севастийской ереси и языческой скверны, предприняли новый поход. Но благодаря несчастной случайности множество доблестных братьев, цвет ордена, погибли, провалившись под лед.
Гибель ста тридцати двух и пленение восьмидесяти девяти достойнейших и вернейших Господу и Сыну Его рыцарей превысило чашу терпения Господа Нашего. Множество всадников-варваров, ведомых императором Санаусом, пришли с востока. Города росков пали, а сами они были обращены в рабство в назидание погрязшей в гордыне Севастии.
Глава 1
1
Хорошо, когда под копытамиторная дорога. Плохо, что не тебе одному, не одним лишь добрым людям она открыта.
Хорошо, когда под холмомсинева реки. Плохо, что по ней зимой, как широким трактом, доберутся в твой дом не одни лишь торговые гости.
Хорошо, когда врагиноплеменен, иноязычен, иноверен. И хуже некуда, когда свои же по вере и крови перед ним стелются.
Торговый путь, некогда соединявший столицу княжества Тверенского с Господином Великим Невоградом, ныне продлили до самого Залесскастараниями тороватого и хозяйственного князя Залесского и Яузского Гаврилы Богумиловича, в просторечии и за глаза именуемого еще «Болотичем». За склизскость и особо за мутность речейи так повернет слово, и эдак, а что же сказать-то хотел, не понять. До того не понять, что «нет» вроде как и не ответишь, задумаешься, а потом глядьБолотич из промедления твоего уже «да» слепил и другим преподнес. Так и с дорогой вышло. Теперь из Залесска, коему сейчас усердно пытаются прилепить прозвище «великого», стало ездить не в пример легче. Казалось бы, скачи да радуйся, а вот не выходит. Возвращаешься, словно из тины болотной вылезаешь, грязь с себя не смыв.
Так думал предзимним днем родовитый тверенский боярин Анексим Всеславич Обольянинов, возвращаясь из постылых гостей. Не один возвращался, не сам-други отроки с господином ехали, и служки, и прочий люд. И сам бы обошелся без них боярин, воин бывалыйвезде обошелся б, да только не в Залесске. Вот уж где не токмо по одежке встречают-провожают, но и исподнее последнего конюха за глаза обсудятдостоин ли холоп хозяина? И слово-то какое нашли мерзкое, у лехов позаимствовали
Был Анексим Всеславич не стар и не молодтридцать пять минуло, сорок еще не подкатило. Телом сух, жилист, худощав. Отроки его любили хвастать, что, мол, второго такого мечника в Тверени еще не случалось, но боярин только отмахивался с досадой. Дескать, честным железом от гадюки болотной да от псов степных не оборонишься. Умение железом размахивать, когда один на один, славно, хорошо, достойно, да только один-то враг по нынешним временам не ходит
Некогда, правда, звались предки Анексима Всеславича не боярами, а князьями, князьями Обольянинскимидо той поры, пока не пришла Орда.
Маленький городок на самом краю Леса и Степи, где и княжий-то терем немногим краше обычной избы. Казалось, ну чего брать там насосавшимся роскской крови упырям, уползавшим мимо в свои степи? Воины при полоне, при добычезачем лезть хоть и не на высокие, а все ж стены, где и стрелу поймать можно?
Ан пришлось. Потому что в тихий Обольянин, оставшийся в стороне от первого, самого страшного удара, что смел с лица земли Резанск, Смолень, Святославль, свезли уцелевшее зерно со всей округи, и не только своего княжества. И вот именно за ним, за хлебом, остервенело лезла на стены оголодавшая Ордавырванные с мясом из ушей девичьи сережки да снятые с мертвых узорчатые пояса глодать не станешь.
Не одну, не две, не три дажевосемь седьмиц продержался городок. Многажды подступали под стены сладкоречивые бирючи, несли слово хана«покоритьсяи никому никакого вреда!»да только за стенами хватало тех, кому посчастливилось вырваться из горящих градов, где князья-бояре по первости верили ордынским посулам
Обольянин не сдался. Славно взял ордынских жизней, щедро полил свои валы поганой кровью, но в конце концов тараны пробили бреши, в них ринулись визжащие, размахивающие саблями узкоглазые воины в войлочных шапкахи не стало города.
В полон никого не взяли. Несколько десятков уцелевших, сумевших переплыть только-только вскрывшуюся реку, вот и все, что осталось от княжества. От княжества, потому что сбежался туда, почитай, весь людотступая в степи, находники лютовали особенно, разыскивая хлеб.
Отстроились Резанск и Смолень, поднялись другие городаа Обольянин так и лежал мертвым пепелищем, где ни зверь не прорыскивает, ни ворон не пролетывает. Остались пусты деревни, немногие выжившие разбрелись кто куда, подальше от страшной степикто в Смолень, кто в Дебрянск, а кто и в тверенские или залесские пределы.
Из всей княжьей семьи уцелел один-единственный мальчуган. Как выбрался из полыхающего града, как переплыл ледяную рекуто один Господь ведает да Сын Его. Потом, выросший, рассказывал княжич про странного старика с ручной волчицей, что подобрал его, замерзавшего, в мокрой одежде, отогрела потом неведомыми путями увел куда-то далеко от родных мест. А там проезжал по тракту, возвращаясь в разоренную Тверень, тогдашний ее князь Воемир Ярославич, помнивший мальчишку с тех времен, как сам бывал в Обольянине.
Тот чудом спасшийся мальчишкакняжич Игорьприходился Анексиму Всеславичу прадедом.
Так потерялся обольяниновский княжий титул, так стали они боярами тверенскими, верой и правдой служившими своим князьями советом в думе, и мечом на ратном поле.
2
Широкий тракт обогнул низкий, расплывшийся холм, остались за правым плечом заповедные рощи, кои не велел рубить еще дед нынешнего князя, выгнулась невиданной серою кошкой Велега, да откинутым ее хвостомузкая Тверица. Вот тебе, боярин, и посад, и стены, и белокаменный детинец, и церковные маковки с Дланью Дающей
Все свое. Все родное. Сызмальства тут бегал, рос, смотрел, видел и запоминал. А Залесск, хоть и поднялся в последние годы стараниями Болотича да благоволением к нему ордынских хозяев, так и останетсямороком на трясинах.
Рысивший за боярином отряд тоже приободрилсяглухой осенью в пути несладко хоть бы и княжьим отрокам.
Обольянинские миновали воротавсей роскской земле на зависть возвели их, не пожалел князь Арсений золотой и серебряной казны. Слишком уж крепка память о других воротах, падавших во множестве той страшной зимой, когда впервые явилась Орда, и потом, когда ходила набегами, дожимая последние капли из покоренных земель.
Боярин придержал коня. Загляденье, а не работадве башни из белого камня по бокам, а меж нимистворки из отборных дубовых досок в шесть слоев с нахлестом, окованные дорогим железом, перед воротамиподъемный мост, строенный по образцам севастийских крепостей. Не вдруг подберешься, а если и подберешьсяне враз сломаешь!
С двух сторон старую Тверень ограждали рекиВелегa и Тверица, с третьей стороны город запирала новая каменная стена, вдоль берегов же стояли деревянные заплоты, но и их обновил князь Арсенийчастокол в одно бревно заменили срубами, изнутри засыпанными землей и камнями.
Велика и славна Тверень! Хотя и поистратился князь, а подати не поднимает.
«До залесской мошны твереничам, конечно, далеко, подумал боярин. Князинька Гаврила Богумилович на стены да рвы не тратится, он вместо этого ордынских гостей привечает, ну и сам в Юртай два раза в год непременно наведается, да притом с богатыми дарами»
Богатые-то они богатые, с досадой признался себе Алексии Всеславич, да все равно дешевле наших стен. Вот и думай, боярин, присягавший князю помогать всем, даже прекословием в совете, кто прав? Арсений, что в Орде один-единый раз и был, ярлык получая на отцово княжение, аль Болотич, только что коням ханским копыта не лижущий?
Стража в воротах приветствовала боярина, тот кивал в ответ кметам. Нет, не поедет он домой, хоть Ирина и заждалась. Болотич, конечно, он Болотич, но прок и от него случаетсяименно там, на пиру, у захмелевшего мурзы выведал Анексим Всеславич, что в Юртае против Тверени задумано.
Вот и торжище, вот и княжьи хоромыАрсений Юрьевич жил прямо так, без стен и крепостей. Бывший, еще дедов терем остался в старом детинцесын его пекся, чтобы защитить город, не себя лишь.