Когда мы покидали Софию, занавеска так и осталась опущенной. Город, его история и его обитатели с их радостями и трагедиями все это никак не могло интересовать меня в пятом часу утра.
Сербы паспорта проверяли. На станции Калотина-Запад группа угрюмых проводников, сопровождавшая нас всю ночь, сошла с поезда и покатила свои маленькие чемоданчики на другую платформу, чтобы вернуться домой. Новые проводники носили пижонские пилотки и поношенные синие форменные куртки. Как только поезд тронулся, они принялись стучаться в двери каждого купе:
Билеты! Паспорта!
И то и другое куда-то унесли для проверки. Я отдала свой турецкий паспорт, данные которого уже хорошо запомнила, и откинулась на полке, жалея, что нельзя открыть окно пошире и посмотреть на мелькавшие за ним последние пейзажи Болгарии. Бояться опознания по эту сторону границы уже не приходилось. Как бы хорошо ни работала турецкая полиция, чтобы объявить человека в международный розыск, требовалось гораздо больше времени.
Когда мои бумаги проверили и проштамповали, я снова открыла досье, помеченное фамилией Кеплер.
Почти сотня фото и имен, стоп-кадров с видеокамер наружного наблюдения, копии ордеров на арест и семейных снимков. Записи личных бесед и документы, перенесенная на бумагу электронная переписка и данные прослушки мобильных телефонов. Некоторые лица в досье я едва помнила, а другие принадлежали мне порой годами. Вот нищий, встреченный мною в Чикаго, отмытый и гладко выбритый, он оказался совсем еще мальчишкой. Прежде чем расстаться с тем телом, я записала юнца на курсы официантов в Сент-Луисе, посчитав это не самым плохим способом начать жизнь заново. Вот женщина из Сент-Питерсберга, которую отлюбили и бросили все ее многочисленные воздыхатели. Я встретила ее бродившей по улицам, не имевшей денег, чтобы хотя бы добраться до дома, и она прошипела: «Я еще отомщу всем этим лживым дружкам» А вот окружной прокурор из Нового Орлеана, сидевший рядом со мной в баре и сказавший: «Если он даст показания, я с блеском выиграю это дело, но он, черт возьми, слишком запуган, чтобы вообще явиться в суд». На что я предложила: «Хочешь, я доставлю его туда?»
Десять лет моей жизни были уложены в аккуратнейшем хронологическом порядке. Каждый скачок, каждый переход, каждое переключение, все мои тела были отслежены и зафиксированы для использования в будущем. Вплоть до самой последней страницы Жозефины.
Кто-то провел долгие годы, следуя по моим следам, отмечая каждый мой шаг, пользуясь данными о случаях амнезии, показаниями мужчин и женщин, у которых выпали из памяти час, день, а порой и несколько месяцев подряд. Это был шедевр работы сыщика, триумф судебно-медицинской экспертизы, но лишь до того момента, когда в досье совершенно необъяснимо возобладала бессовестная ложь, заклеймившая меня саму и владелицу моего последнего тела как убийц.
Я вынула из досье несколько фотографий. Женщина, сидящая за витриной кафе в Вене, не притронувшись к пирожному; ее кофе уже явно остыл.
Мужчина в больничном халате с рыжевато-русой бородой, спускавшейся на его обвислый округлый живот, который смотрел в окно, где не виделось ничего примечательного.
Мальчишка-подросток с волосами, уложенными острыми зубцами, показывающий в объектив камеры два поднятых пальца и высунувший розовый язык с пирсингом. Определенно не мой тип, но, учитывая прочие обстоятельства, его снимок в моем досье мог появиться всего лишь случайно.
Глава 16
Пока поезд медленно полз по окраинам Белграда, я проверила свои пожитки.
Паспорта, деньги, оружие, мобильный телефон.
Я вставила батарейку и включила телефон. Он достаточно долго думал, где находится, а потом словно нехотя сообщил: да, это Сербия, и прислал мне текст с извещением о данном факте и пожеланием приятного пребывания в стране. Я ждала. Пришли еще два сообщения. Первое напоминало о пропущенном звонке. Номер не определился. И поступил текст: «SOS Цирцея».
Больше ничего.
По некотором размышлении я снова отключила телефон, вынула батарейку и сунула их на дно сумки.
Что можно сказать о Белграде?
Это очень плохой город, если вы стары, сварливы и придирчивы. Но фантастическое место, чтобы удариться в загул.
Вокзал превосходный монумент амбициозной архитектуре XIX столетия, чудо пропорций и форм, построенное из превосходного камня. Никакого сравнения с позорным сараем в Капикуле. Стоит выйти на площадь, и вам начинают сигналить таксисты, выстроившие машины вдоль тротуара бампер к бамперу. В густом транспортном потоке трамваи и троллейбусы сражаются за место под паутиной электрических проводов, питающих их энергией. Неподалеку стоят два высотных здания. Они кажутся серыми и пустующими. Совсем недавно в одно из них попала натовская крылатая ракета. Словом, это настоящий вокзал. Сердце города. К запахам выхлопных газов и сигаретного дыма примешивается аромат речной воды, доносящийся оттуда, где сливаются Сава и Дунай, при их виде понимаешь, что прежде не знала, как выглядит настоящая река. Стоя на берегу Дуная, легче верится, что и весь наш мир всего лишь часть суши, со всех сторон окруженная водой, то есть остров.
К ночи баржи, пришвартованные вдоль набережных, заполняются музыкой и сиянием света, а молодежь стекается сюда развлекаться на всю катушку. Днем пешеходные улицы в центре заполняет модно одетая толпа, пришедшая купить еще более модные вещи или хотя бы обновить свое понимание современной моды, а по окраинам на скамейках собираются старики с сигаретами-самокрутками, худыми лицами и ввалившимися глазами, которые смотрят на окружающую действительность, ничему больше неспособные удивляться.
Поперек течения Савы отбрасывают длинные тени жилые многоэтажные здания и тоскливого вида промышленные предприятия, оставшиеся со времен коммунистической мечты. У них на редкость романтичные названия: Блок-34, Блок-8 и так далее. По всей вероятности, здесь подлинная реальность ощущается острее, чем среди эксклюзивных бутиков на улице Князя Михайлы: жизнь лишена показного блеска, а модно одетые люди не вызывают никаких иных чувств, кроме презрения с оттенком зависти.
Я поселилась в отеле одной из десяти компаний, владеющих тысячами одинаковых гостиниц по всему миру. На этот раз в ход пошел паспорт гражданина Германии, и женщина в службе размещения на плохом немецком воскликнула:
О! Очень добро пожаловать к нам!
В отличие от номера в Эдирне, моя комната оказалась просторной и стандартно сверкающей роскошью обстановки, какую ожидает встретить любой путешествующий европеец, слишком уставший, чтобы думать о том, где раздобыть чашку чая, и не желающий смотреть по телевизору ничего, кроме спортивных новостей по Си-эн-эн и повтора старых серий «Места преступления». Я надежно заперла на замок свой багаж, положив в карман несколько сотен евро, сунула под мышку досье Кеплера и отправилась на поиски интернет-кафе.
На странице 14 досье Кеплера помещалось фото мужчины. У него были крашеные черные волосы, а в носу, в нижней губе и в ушах блестело просто невероятное количество металла. Кроме того, он носил футболку с изображением черепа, и если бы у него на носу не сидели явно прописанные врачом очень сильные очки, а на заднем плане не виднелся учебник с названием «Prüfungs Gemacht Physik», я бы отмахнулась от него как от самого обыкновенного довольного собой панка.
Текст под снимком гласил: «Берлин, 2007. Йоханнес Шварб. Кратковременное пребывание в теле, продолжительная связь?»
Глядя на злобное выражение этого исколотого лица, я содрогнулась при одной только мысли, что могла когда-то носить это мясо, пусть даже очень недолго.
Глава 17
Ему было шестнадцать, мне двадцать семь, и он пытался приударить за мной в берлинском ночном клубе.
Нет, сказала я.
Да ладно, брось ломаться
Нет.
Перестань, детка.
Решительно нет.
Перестань
В баре стоял веселый шум, звучала хорошая музыка. Меня звали Кристиной, и я любила мохито, его Йоханнесом, и он был под кайфом.
Он высунул язык и показал мне гвоздик, торчавший из розовой плоти.
Молодой человек, начала я. Ровно через тридцать секунд у вас могут возникнуть серьезные неприятности.
Мое заявление, хотя и не было пустой угрозой, до Йоханнеса не дошло, и он продолжал крутить всеми частями своего тела, которые еще контролировал, и терся ими о высокий стул, занятый мной. Ему пока не хватало наглости или смелости потереться обо что-то живое, и он удовлетворялся мебелью. Какое-то мгновение я рассматривала возможность совершить немыслимое схватить его за щеки и погрузить язык как можно глубже ему в глотку, наблюдая, что произойдет.
Однако слишком велика была вероятность, что от испуга он стиснет зубы, и показалось несправедливостью оставлять Кристину с распухшим языком и привкусом водки во рту.
Затем к нам подбежала его подружка. Ей и вовсе исполнилось всего пятнадцать, и она плакала. Потянув его за руку, сказала:
Они здесь!
Малышка, заныл он, разве ты не видишь, что я
Последовал жест, изобразивший изгибы моего тела, очертания моего платья и убийственное выражение моих глаз.
Они здесь, прошипела она. И требуют отдать деньги.
Она быстро посмотрела через танцплощадку, и он проследил за ее взглядом глазами с полопавшимися на белках сосудами. Тело его качнулось, чуть не потеряв равновесие, когда он изогнулся, чтобы разглядеть источник проблемы.
Трое мужчин, для которых эта вечеринка была не более чем источником дохода, двигались в нашу сторону с весьма грозным видом. Йоханнес принялся улюлюкать, захлопал в ладоши над головой, обнажив пронизанный металлом пупок, и выкрикнул:
Эй вы! Мать вашу! Идите сюда и получите свое!
Если они и расслышали его вопль, то он не произвел на них никакого впечатления.
Тебе надо срочно уходить. Пожалуйста, беги! прохныкала девчонка и снова потянула его за руку.
Ублюдки! не унимался он, и его лицо светилось безумной радостью в предчувствии фантастического исхода противостояния, который мог предвидеть только он один. Идите же! Идите сюда!
Я вежливо похлопала девочку, заливавшуюся слезами, по плечу и спросила:
Наркотики?
Она не ответила, а я и не нуждалась в ее ответе. Йоханнес улюлюкал. В руке ближнего к нам мужчины сверкнуло выкидное лезвие ножа.
Что ж, ладно, пробормотала я и положила ладонь поверх руки Йоханнеса.
Прыжок внутрь плоти нетрезвого человека исключительно неприятен сам по себе. Я твердо верю, что чем медленнее процесс потребления алкоголя, тем мягче затем воспринимается опьянение как таковое. Потому что сознание постепенно, шаг за шагом, привыкает к покачиванию стен, к покраснению кожи, к жжению в желудке и ко всем остальным физиологическим аспектам воздействия на организм яда, поглощая и скрадывая самые гадкие ощущения.
Совсем иное происходит, когда ты мгновенно перемещаешься из относительно трезвого тела в совершенно отравленное, причем ты даже не уверена, какими именно веществами. Это как выпрыгнуть из седла медленно бегущего пони и попасть на подножку стремительно несущегося экспресса.
Я резко дернулась, вцепившись в стойку бара, пока каждая частичка моего тела пыталась перестроиться и приспособиться к новому состоянию, к иному расположению в пространстве. Во рту было горько, как от желчи, в голове словно назойливо жужжали комары.
Иисусе Христе! прошипела я, а Кристина, сидевшая рядом со мной, покачнулась на стуле и открыла глаза. Сжав голову обеими руками, я развернулась и припустилась бежать со всех ног.
Соприкосновение кожи незнакомца с моей произвело эффект удара током, пробежавшего по рукам и вниз до самого желудка, где под легкими, как море о скалы, уже плескалось изрядное количество накопившейся рвоты. Я слышала крик девочки, топот ног преследователей, и в этот момент столкнулась с мужчиной, лицо которого было кофейного оттенка, а глаза цвета авокадо. Красавец, как ни взгляни, и у меня тут же возникло желание внедриться в его тело. К черту дурака Йоханнеса!
Пожарный выход оказался закрыт, но не заперт на замок, а сигнализацию давно отключили курильщики и наркоманы, постоянно выходившие на задний двор и в темную боковую аллею. Я спотыкалась, забыв, что на мне уже не платье Кристины и не ее изящные туфельки на высоких каблуках. Почти кувырком скатившись по лестнице и выбежав на улицу, я добралась до ближайшего мусорного контейнера, прижала голову к холодному вонючему металлу и от души, с огромным облегчением выпустила из себя блевотину.
Пожарная дверь сверху захлопнулась.
Ну, теперь ты труп, Шварб, раздался голос.
Я успела приподнять голову, чтобы увидеть мелькнувший в воздухе кулак, с силой врезавшийся мне в скулу под глазом, и тут же упала. Мои руки скребли асфальт, перед глазами все крутилось, в правом ухе стоял невыносимый звон. Я откашлялась смесью слюны и желчи.
Трое окруживших меня парней только казались мужчинами. На самом деле им было от силы лет по девятнадцать, максимум двадцать. Они были одеты в спортивном стиле: широкие тренировочные брюки и обтягивающие футболки из полиэстера, подчеркивавшие рельеф мускулатуры предмет их особой гордости.
Они собирались вышибить из меня дух, а в моей голове все еще звучало недавнее собственное сопрано, и потому я никак не могла сообразить за что.
Я попыталась подняться, но один из них вновь поднял кулак и ткнул его мне в висок. Моя голова опять ударилась об асфальт, но это было даже хорошо, поскольку чем большая часть меня уже лежала, тем меньшей оставалось падать. Та же мысль, как выяснилось, посетила и одного из парней, который сгреб меня за воротник рубашки и начал перемещать в вертикальное положение. Инстинктивно я ухватилась за его запястья и, пока он в ярости раздувал ноздри и сверкал глазами, прижала пальцы к его коже и совершила прыжок.
Я держала за ворот Йоханнеса. Боже, как же мои кулаки хотели бить, как каждая мышца стремилась ударить кого-нибудь! Все мое тело вибрировало от избытка адреналина, и я подумала: а почему бы и нет?
Бросив Йоханнеса, я развернулась и, вложив в удар всю свою мощь торса, бедер, коленей, плеч и рук, врезала в челюсть тому из своих приятелей, который оказался ближе. У него треснула кость, от резкого соприкосновения челюстей вылетел зуб, и, когда он начал заваливаться на спину, я прыгнула на него и, оказавшись с ним лицом к лицу, придавила к земле, издавая крики голосом, совсем недавно сломавшимся. Я била и била снова, ощущая кровь на пальцах, хотя не была уверена, откуда она, пока третий парень не ухватил меня за шею, громко называя имя, которое, как я догадалась, было моим. Когда он оттащил меня от кровавого месива под моими коленями, я взялась за его руку, державшую меня за горло
И уже я сама держала партнера в захвате, а затем сделала его еще более жестким, скрестив предплечья, к величайшему изумлению своего товарища, пытавшегося вырваться, извиваясь всем телом, но уже задыхавшегося в тисках моих рук. Я ударила его под левое колено, но не дала упасть, а только крепче удерживала практически на весу за одну только голову, пока у него не выкатились глаза, а желание сопротивляться не пропало совсем, и в этот момент я отпустила его.
Тяжело дыша, я повернулась к Йоханнесу. Тот сидел с глубоким порезом на лице, с грязными ободранными ладонями, глядя на меня округлившимися глазами, разинув рот. Я посмотрела на двух распластанных на земле бандитов и поняла, что они придут в себя не скоро. Снова бросила взгляд на Йоханнеса. Его губы кривились и двигались, словно он никак не мог сформулировать, что именно хотел сказать. А когда заговорил, его реакция оказалась не той, что я ожидала.
О господи! прошептал он. Это было что-то невероятное!
Глава 18
Это случилось когда-то. А теперь был Белград, и тело мужчины, которого звали Натан Койл, хотя совершенно не обязательно.
Я взяла час в интернет-кафе, располагавшемся за темными куполами собора Святого Савы, открыла пачку с кексом и банку приторного фруктового напитка и вошла в Сеть.
Мне требовался хакер.
И когда Йоханнес Шварб ответил, то сделал он это совершенно под другим именем.
Кристина 636: Привет, Й. Ш.
Сперматозавр 13: ОМГ! Как дела?
Кристина 636: Мне нужна помощь.
Глава 19
Новые снимки из досье Кеплера.
Лица и воспоминания. Места, где я побывала, люди, которыми пользовалась.
Я достала листок. Хорст Гюблер, гражданин США. Первый контакт с неким Кеплером датирован 14 ноября 2009 года.