Их впустила молодая, стройная женщина в темном платье. Могла бы казаться красивой, если б не колючие глаза. Зыков, болтавший по телефону и расхаживавший из угла в угол в большой, обставленной скорее дорого, чем красиво, гостиной, даже не поздоровался, просто махнул рукой в сторону дивана.
Его движения стали отрывистыми, речь краткой, а слушая их, он все время смотрел куда-то вниз и вбок, решая в уме свои, не связанные с гостями задачи.
И чего вы от меня хотите? прервал Крайнева на середине. Ему пришла эсэмэска, Зыков прочел, нахмурясь, и стал, злясь на адресата, сильно давить ответ. Я там не буду проблемы решать.
Может, человека пошлете? Чтобы поговорил?
Не мешайЗыков набил текст, перечитал и, довольно кивнув, отправил невидимому оппоненту. Земля точно ваша?.. Не подкопаться?.. Проверять не буду, но не дай вам бог меня наколоть. Если все как ты говоришь, они неправы. У себя в колхозе они могут через наезд решать, но здесь на таком языке не говорят. Черные или славяне?
Наши. В смыслерусские.
Черных совсем нет? спросил Зыков с сожалением. Ну ладно. Стоить будет.
Согласны, ответил Винер за двоих. Еще мы с оружием так и не решили.
Зыков, впервые за вечер, посмотрел на них. Губы, пухлые и чувственные, дрогнули в улыбке.
А вас история научила! Страшнее нет еврея, загнанного в угол!
Винер не улыбнулся, но Зыков внимания не обратил. Его забавляла ситуация, и он, подобно многим злым и капризным людям, стал внезапно благодушен:
Сбросьте мне ваши расклады, явки, адреса, с кем говорили У меня сейчас люди наперечет, сразу помочь не обещаю. Но через пару недель что-нибудь придумаем
Нам в среду встречаться.
Усвой одно, Зыков выставил в Сергея палец, и благодушия как не бывало, встречаться вам не в среду, а когда тебе удобно! Ваша земля! Ира, проводи.
Позвонил через неделю.
Завтра встретишься с моим человеком, ты его знаешь.
И назвал сумму, в которую обойдется услуга. Сергей с трудом удержался, чтобы не перепроситьсколько?! Зыков был не из тех, с кем торгуются.
Человеком Зыкова оказался Антон. В лагерь решили ехать одной машиной, и Сергей заехал к капитану домой. Тот встретил словами:
Опять ты. Судьба.
Квартира была из трех комнат, но капитан прятался в самой маленькой, которую в обычной семье отвели бы под детскую. Две остальные были заперты. Везде лежала пыль. В холодном от открытых окон и балкона воздухе стоял невыветриваемый, настоявшийся запах алкоголя и сигарет, свойственный жилищам холостяков.
Капитан, спавший до его приезда, выпил рюмку водки, оделся, почистил зубы, бросив ради этого сигарету, и опрокинул еще рюмку.
По-другому не проснусь. Звони гаврикам, пусть едут к трем.
Может, ты сам?
Я приехал-уехал, тебе там жить. Всю дорогу за меня Зыкову платитьбабок не хватит, учись сам решать.
Когда подошли к «Фалькону», Кошелев, забывшись, открыл сначала заднюю дверь, постоял у нее, закрыл, и лишь потом пошел вперед. Машину вел Крайнев, объясняясь тем, что лучше знает дорогу. На самом деле боялся доверить управление капитану, тот был пьян и вел себя странно: поглядывал назад, качая головой, будто вел мимический диалог с кем-то невидимым, один раз даже крикнул в пустоту: «Сиди спокойно!»
Ехали скоро. Кошелев принадлежал к числу людей, присутствием которых не тяготишься, и все четыре часа комфортно молчали. На заправке Антон купил маленькую бутылку водки, какие, вспомнил Сергей, называли раньше чекушками, и за дорогу выпил. Жить ему, с такими привычками, хорошо если лет пять еще, подумалось Сергею.
Их ждали. У ворот «Зари» стоял старый «Опель-Аламо» и новенький семиместный «Чероки». Людей в них не было.
Будут наезжатьмолчи, сказал Антон, когда остановились, говорить я буду. С ними надо на их языке общаться, а у них тут до сих пор каменный век.
Оставив машину у ворот, прошли за заборожидавшие их четверо местных сидели под грибком, играли в карты. На боках тех, кто сидел к ним спиной, Сергей увидел по кобуревозможно, они были и у остальных, отсюда видно не было.
Детский сад, сказал непонятно к чему Кошелев; позже Сергей понял, что замечание касалось дислокации местныхвсе за одним столом, без часовых, руки заняты.
Трое играющих принадлежали к одной породетолстые, мясистые. Один, грызший зубочистку и медленно обмахивавшийся картами в руке, как веером, выделялся, как лис среди кабанов. Черты его лица были тонкими и резкими, он был худ и востронос. Чуб из жестких черных волос вороньим крылом закрывал глаз и падал на щеку. Его Сергей знал по прошлому разу, это был Головин-младший.
Кошелев попросил Сергея подождать, и тот замедлил шаг. Сам Антон, напротив, в несколько быстрых шагов достиг стола, выхватил из-за пояса пистолет, размахнулся и с силой ударил ближнего к нему кабана в висок рукоятью, и пока тот, коротко крякнув, сползал на землю, а остальные, роняя карты, задевая друг друга локтями и толкаясь, как тюлени в проруби, лезли за оружием, выстрелил в младшего Головина.
Мы не знаем, что у вас тут за дела. Если вы там что-то вырубаете или еще что, нас это не касается. Но все, что внутри забора, и лес рядомнаша собственность! орал он минутой позже яшинским, лежавшим на земле лицом вниз, со скрещенными на затылке руками. Все, что творится здесь, не должно вас волновать! Частная собственность, понятно?! Сейчас даю уйти. В другой раз сунетесьпристрелю. Думаете, самые крутые? Там, где я, выникто, хоть здесь, хоть в Москве, хоть на Юпитере
Я тебя, суку, найду и на куски порежу, понял? подал голос с земли Головин. Пуля прошла в нескольких сантиметрах от его головы, Сергей надеялся, что Кошелеву так и нужно было, и теперь его шея и щеки, волосы и ворот рубахи были измазаны натекшей из уха кровью. Говорил он громко, оглушенный выстрелом.
Так режь сейчас, кто мешает? Антон убрал пистолет за пояс. Давай, вставай!..
Головин смерил Антона коротким, злым взглядом, но ничего не сказал.
Бычье колхозное. Начнете через ментов давить, я на ваших полковников сраных таких звезд напущу, каких вы только на параде видели, в красный день календаря. Хоть кого отсюда тронетенайду, и в этот раз не буду ласковым.
А я их не буду трогать! Головин перекатился на спину, и присел, поморщившись и склонив больное ухо к плечу. А-а-а я тебя найду, понял, уродец? Эти пусть живут, но в уши мне нельзя стрелять.
Не обращая внимания на Антона, он встал, снова охнув и поморщившись, и пошел к воротам «Зари», на ходу наклонившись раненым ухом и держа у него ладонь, словно пытаясь расслышать что-то с земли. Кабаны переглянулись из-под сложенных на затылке рукчто им-то делать?
Значит, аккуратненько, по очереди, щелкаем застежечкой и двумя пальчиками, медленно, чтобы, не дай бог, пулю не схлопотать, достаем оружие и бросаем на землю.
Кабаны разоружились, двигаясь плавно и грациозно, как балерины. Антон разрядил пистолеты, вернул и махнул дулом своего, отправляясь с кабанами к выходу.
Головин разместился на заднем сиденьи «Чероки», ожидая водителя. Шею и ухо он обложил со всех сторон белыми салфетками, и, как мог, закрепил пластырем из аптечки, отчего стал похож на только что вылупившегося птенца с прилипшим к голове куском скорлупы. Когда управлявший «Чероки» кабан стал заводить машину, Головин глянул на Антона, приподнял подбородок и ногтем большого пальца провел по своей шее, жестом перерезая ее.
Машины, пыля из-под колес, отъехали. Антон опустил пистолет.
С ними так и надо, зверьками провинциальными. Теперь по-быстрому осваивайся, чтобы постоянно люди здесь были.
Проблем не будет, из-за него?
Антон взвешивал возможность, глядя на машины вдалеке. Они казались теперь не больше двух майских жуков, ползущих друг за другом. Покачал головой:
Нет. Он дерзкий и говнистый, но маленький еще.
Он не мог знать, что Паша Головин был упорным и злопамятнымлюбой, нанесший ему обиду, платил, рано или поздно. Он умел ждать.
Сейчас, трясясь на ухабах в «Чероки», Паша чувствовал не обиду и гнев, что было бы естественно, а радость, подобную накатывающей на алкаша при виде рюмки. У него опять появилась цель, он снова был в игре.
Кабан, управлявший машиной, поймал в зеркале улыбку Паши и передернул плечами, поежившись.
***
Видел, сколько в Москве сумасшедших? спросил Антон Сергея на обратном пути.
Они проехали Талдом и мчались теперь по сорокакилометровому участку трассы, пролегавший через густой лес, то хвойный, то смешанный.
Причем не только старых уже Просто в какой-то момент все так давит, что уже не сбросить, и тогда человек на улицу выходит и начинает орать. Надевает себе шлем из фольги на голову, или, если баба, красится без ума, брови выбривает. Я раньше думал, человек не понимает, что делает. В этом и сумасшествие, что он считает: выглядеть так и вести себя такнормально.
А теперь?
Это бунт. Человек защищается, чтобы московский Молох его не сожрал, не раздавил. Как белый флаг на войне, понимаешь?
Или наоборот, крест зеленкой, чтобы сразу в лоб. Может, они нарочно Молоха злят? Вызов бросают? Психи долго не живут.
Антон задрал голову, вливая в себя коньяк. Чтобы купить, пришлось сделать остановку в Кимрах.
Не слишком пьешь? Извини, если не в свое дело
Ничего. Организм зависит, и с миром на трезвую тошно.
Он еще выпил и стал смотреть в окно, на ровную череду сосен с сильными, красивыми стволами. Кашлянул, прикрыв рот кулаком, и почесал лоб, закрыв глаза, от которых к вискам разошлись морщинки.
Мне-то что, я привык. Дочка же все видит
Нельзя так жить и с ума не сойти, думал Сергей, не глядя на капитана. Не вскочить однажды среди ночи, не выхватить пистолет и быстро, не раздумывая, не выпустить себе пулю в башку, чтобы одной секундой решить все, на хрен.
У Яхромы Кошелев уснул и не просыпался до самой Москвы. Сергею пришлось тащить его в дом, искать ключи, прислонив пьяного Антона к стене.
Он занес Антона в квартиру, уложил на диван, стащил с него ботинки и прикрыл пледом. За мутным стеклом книжного шкафа, пыль с которого не стирали, наверное, никогда, стояли фотографии. Молодой Кошелев с грязным лицом, в черной менингитке и камуфляже, с двумя товарищами-контрактниками среди развалин Грозного. Бритый, немного скованныйв синем мундире прокуратуры. Свадьба: пенный гейзер из бутылки шампанского в руках Антона лупит вверх, гости смеются, невеста жмурится. У роддома: ошарашенный, с выпученными глазами испуганно держит кружевной куль с младенцем, сзадибледная, с обмягшим лицом жена. Одну Сергей вытащил: Антон, его жена и девчонка лет восьми, прижавшись друг к другу щеками, лезли в кадр. Все смеялись, а за их спинами виднелся кусок пляжа с белым песком, пятно голубого неба и сине-зеленого моря. Сергей повернул карточку и прочел с изнанки: «Папа+Мама+Ксюшка+море+Кемер». Ниже нацарапана была дата. Пять лет назад.
Закрывая дверь, натолкнулся на соседку, невысокую старушку с забранными в пучок на затылке волосами.
Как он? спросила старушка.
Нормально.
Ночью опять кричал. Как напьется, сильно кричит, утром встать не может, прошлый раз «скорую» ему вызывала
Вы? А семья его?..
В глазах старушки мелькнуло удивление, а на смену ему пришла радость: не терпелось рассказать о чужом горе.
Так вы не знаете?.. Юля его бросила. Когда дочка погибла. Мол, Антон виноват. Как его не посадили С другой стороны, кто его посадит? Он сам кого хочешь Жалко парня, мается А вы ему?..
Друг, ответил Сергей и пошел вниз.
Через неделю в лагерь приехали первые поселенцыСергей, Миша и Лев Кириллович, заслуживший окончательное прозвище «Карлович». Сергей разрывался между лагерем и Москвой, где оставались Глаша с Никитой и мамадвое других переехали совсем.
Стратег
Вначале был Свет.
Алишер знал, что свет был в начале всего вообще, но его интересовала лишь часть, связанная с ее именем. Так вот, вначале был Свет, и к нему, чтобы сгладить лаконичность, добавили ласковые «ла» и «на».
Свет-ла-на.
На первый взгляд, имя казалось подколкойкакая она Светлана, с черными волосами и смуглой кожей? С темными блестящими глазами, волнистым разрезом уходящими к вискам? Какая она, к матери божьей, Светлана, если от ее походки, и жеста, и улыбки веет сказками тысячи и одной ночи, Шехерезадой и райскими гуриями? Она была восточной красавицей, его Светка, и Алишер понял, что имя подтверждает не внешний светвон сколько блондинок кругом, сплошь пергидрольные светланыа другой, идущий изнутри, и освещающий не ее, а тех, кто рядом.
Свет истекал из нее помимо воли, она жила так, она была светом.
Вот они сидят в кофейне, и Светка касается чашки, и чашка становится необычной, волшебной. Алишер тянется за сахарницей и неловко роняет ее, и коричневые песчинки скачут по столу, а Светка смеется и сметает их ладошкой в ладошку, затемхлоп-хлоп ладошками друг о друга, и песчинки падают в пепельницу, но уже медленно, чуть не искрясь, как волшебный порошок, магическая пыль.
Все, к чему она прикасалась, было радостью.
Он еще не целовал ее следы, но все шло к тому (тряпки-то подворовывал зарывался в них лицом когда уходила). Это он-то, Алишер, познавший женщину в тринадцать и в последующие пять лет сбившийся со счета; на которого оглядывались и малолетки, и зрелые, знающие всему цену дамы; которому в любом кафе бросали записки с телефоном; влюбился теперь как последний дурак, и смотрел на часы, отсчитывая минуты до встречи, подгоняя глазами медленную стрелку, не отпускал Светку утром, закрывая проход к двери, вылезал на балкон или вскакивал на подоконник и орал на всю улицу:
Светка, я тебя люблю!
Когда уходила, падал на диван и смеялся, не в силах справиться с бурлением любви и молодости. Боролся с собой, но выдерживал пятнадцать минут, набивал глупую эсэмэску и ждал ответа с замирающим сердцем.
Он, считавший себя закрытым и непробиваемым перед всеми бедами и соблазнами мира, оказался беззащитен перед первой любовью и сдался на ее милость. В этом чувстве не было ревности, похоти и попытки контролировать. Были улыбки при встрече и мысли друг о друге, были бессонные ночи из сплетенных тел, тяжелого дыхания, вина и пота, были закаты у набережной и рассветы на крыше, был терпкий запах сока любви на его губах и пальцах, были изнеможение и бессилие, и не было пресыщения.
Он понял, как дорога ему Светка, в то утро, когда она ушла от него, торопясь в школу, а через десять минут, когда он, не вытерпев, перезвонил, испуганно и напряженно сказала, что мужик с диким взглядом идет за ней от самого его дома, она уже несколько раз сворачивала, и он поворачивал тоже.
Алишер летел, не помня себя, на ходу застегивая джинсы, ловя ветер развевающимися полами наброшенной на голое тело куртки, а в голове вертелись обрывки репортажей о Лунатикенакануне нашли жертву. Догнав Светку у метро, стал ходить кругами, как зверьспиной к ней, лицом к миру, сжав кулаки. Он любил ее и готов был защищать.
Познакомились в конце марта, когда зима и весна, подобно враждующим армиям, попеременно занимали Москву, то заставляя снег таять, то снова схватывая его остатки ледяной коркой. Алишер, подмерзший на улице в короткой кожанке, вбежал в клуб и застыл у обдува калорифера, постепенно распрямляясь и расслабляясь. Он работал «по телефонам», был третий клуб за ночь, и к тому времени он заработал уже косарей восемь. Еще пара лошков, пара трубокслы, бро, дай звякнуть, на моем батарея селаторопливые эсэмэски, тут же стертые, и домой, отсыпаться после рабочей смены.
Но увидел ее. Светка сидела в компании друзей. Было четыре утра, она подавила зевок и засмеялась, а наблюдавший за ней Алишер заметил свет, начинавший ее имя, и понял, что она должна быть с ним, а он с нею.
Забалтывать было его даром и главным инструментом. Своим обаянием Алишер вовсю пользовался и с девушками, но их, в отличие от терпил, не грабил. До Светки.
Ты был в Лондоне?
Первое, что она спросила, когда подсел. Нормально, у Алишера-то? Не был он там. Он вообще нигде не был, кроме Москвы. Москва была для него всем, мир начинался и заканчивался ею, а дальше была terra incognita, пустыня и прерия. У него и паспорта-то не было, и он летал по жизни, не имея к чему прикрепиться, как воздушный шарик в бурю.
Почему Светлана? захрипел коктейлем через трубочку. Чем предкам насолила?
Схватка генов. Мама русская, папа узбек. Родилась светленькая, глазки голубенькие, как фары, на поллица. Месяц радовались, потом папина порода поперла, пожала плечами. Here I am. А ты кто?
Он не знал, как ответить. Обычно назывался цыганомэто нравилось девушкам, но ей врать не хотелось.
Понятия не имею. Но явно твоих кровей.