Ахмад нервно прохаживался по двору, всем своим видом изображая, что не хочет ни с кем говорить. Его напряжённое, сосредоточенное лицо так явно контрастировало со всеобщим радостным настроем, что никто и не пытался к нему обращаться. К тому же он был в Аламуте почти всем чужой, лишь пару лет назад прибыв сюда из Сирии и ни с кем не завязав дружеских отношенийсурового и мрачного сирийца, способного говорить лишь о скрытом имаме, почти все сторонились. Уважали за силу, храбрость и религиозность, но сторонились.
Неожиданно до Ахмада донёсся обрывок разговораон замедлил свои нервные шаги:
Нет сомнений в том, что великий повелитель Хасан II сегодня откроет нам, что он и есть скрытый имам.
Я тоже так думаю. Я догадался о том, что он и есть имам, когда впервые увидел, как он пьёт вино. Это неоспоримый признак имама, который, естественно, должен стоять выше шариата, выше всех человеческих законов.
Ахмаду показалось, что у него вдруг неожиданно, нестерпимо и пронзительно заболел зуб. Нет, это не зуб, это душа заныла, да так тоскливо, что лучше бы у него заболели все зубы сразу. Эти люди, его братья-низариты искренне полагают порок пьянства признаком сокрытого имама. А если бы Хасан II ещё и гашиш курил, кем бы они его объявили? Самим Аллахом? Эти люди, как глупые рыбы, готовы проглотить любую наживку, но острым будет крючок у них в горле. А что будет тем временем в горле у него, Ахмада? Кинжал? Лучше кинжал в горле, чем грязные слова в ушах. На Ахмада вдруг словно скала обрушилась. Таким острым стало ощущение очень близкой и совершенно неотвратимой беды. И в этот момент к собравшимся вышел сам великий повелитель Хасан II вместе со своим лучшим другом и ближайшим соратником Рашид ад-Дин Синаном.
Повелитель Аламута был в великолепных белых одеждах из тончайшего китайского шёлка, на голове его красовалась золотая корона, украшенная драгоценными камнями. Синан был тоже в белом, но поскромнее и без короны. Лица обоих отражали торжественное самодовольство, казалось, вожди смотрели на себя со стороны, любуясь собственным величием, весьма, впрочем, фальшивым, но этого никто не замечал. Все низариты на аламутской площади восхищённо замерли и смолкли, приготовившись услышать нечто поразительное. Хасан II выдержал паузу, принял торжественную позу и в гробовой тишине заговорил:
Храбрые воины, соратники, я возвещаю вам великое счастье. Наступил Золотой век, Кийяма. Это значит, что Судный день уже пришёл и прошёл. Аллах взвесил на весах дурные и добрые поступки каждого из вас, оценил жертвы, принесённые вами ради имама, и отныне все вы уже вступили в рай. Рай уже на земле, но не для всех, а лишь для тех, кто принял руководство имама и моё руководство. Имам сказал мне, что яхалиф, правитель посланный самим Аллахом. Итак, все кто мне веренуже в раю, а тем, кто не принял моё руководствовечный ад без надежды на избавление! Имам, по воле Аллаха, поставил меня, своего халифа, выше закона, и я говорю вам: шариата больше нет. Шариат был хорош, шариатэто путь в рай. Но мы, верные, уже прошли этот путь. Мы уже в раю. Правила шариаталишь внешние символы духовных истин, теперь же они стали лишней и ненужной заменой этих истин. Для нас больше нет никаких ограниченийне нужно соблюдать пост в священный месяц рамадан, не нужно 5 раз в день совершать намаз. Вся наша жизнь теперьнепрерывный намаз, мы вечно молимся, и нам не нужно для этого поворачиваться лицом к Мекке. Радуйтесь, соратники!
Собравшиеся на площади издали единый дружный вопль. Многое перемешалось в этом вопле: и недоумение, и страх, и гнев, и даже отчаянье, но более всегорадостного восторга. Редкие интонации протеста потонули в диком восторге большинства.
Ахмад не издал ни звука. Он стоял, как громом поражённый. Ему казалось, что каждое слово Хасанагвоздь, забытый в его душу. Отчаянье, кромешное и беспросветное, было единственным его чувством. Вопросов не возникло, Ахмад сразу же понял, что Хасан II, человек, через которого он надеялся понять скрытого имама, встал на путь Иблиса. Ничем иным не объяснить это надругательство над всем, что дорого сердцу любого мусульманина. Ахмад не знал, что надругательство по-настоящему ещё и не начиналось. Словно из другого мира донеслись до него слова Хасана II:
Итак, сейчас мы с вами вознесём хвалу Аллаху, обратившись спиной к Мекке, чтобы стало понятно, что теперь это не имеет для нас никакого значения.
Хасан принял кощунственное направление и все на площади повернулись, так же, как он. Достаточно плотная толпа развернула Ахмада помимо его воли. Он не молился и даже не слышал тех слов, которые Хасан велел за собой повторять, но стоял он так же, как всеспиной к Меккеничто уже больше не имело значения. До его ушей вновь донёсся радостный воплькажется, шайтанова молитва закончилась, и повелитель всех пригласил к столам. А ведь солнце по-прежнему стояло высоко. Ах, да, рамадана больше нет. Много веков подряд был рамадан, а теперь нет.
Толпа понесла Ахмада к столам. Что это? На блюдах лежали маленькие зажаренные поросята. Свинина! На столах мусульман! Ах, да, да, здесь нет мусульман. Измаилитов здесь тоже нет. Кто же здесь? Хасаниты? Кийямиты? Лучше сказатьшайтаниты. Ахмаду показалось, что маленькие поросячьи мордочки смотрят на него с наглыми усмешками. Да и не удивительно видеть вокруг себя эти дьявольские отродья, если учесть, что все они уже в аду. Хасан, правда, сказал, чтов раю, но он сегодня уже не один раз путал направления.
Ахмад с некоторым удивлением обнаружил себя сидящим за столом, не испытав по этому поводу никаких чувств. Красотки в полупрозрачных одеждах разливали по бокалам вино из высоких кувшинов. Ещё и вино? А как же тут без вина, если прямо на них смотрят омерзительные поросячьи хари? В аду без винаникак. Неожиданно Ахмад услышал у себя над ухом тихий гневный шёпот:
Будь проклят гнусный отступник Хасан II.
Эти слова, вполне человеческие, разумные и правдивые, прозвучали, как голос истинной реальности, которая, оказывается, вовсе не исчезла. Душа Ахмада как-то сразу выскользнула из ледяного ада отчаяния, он стряхнул с себя болезненное оцепенение и повернул голову на шепот. Рядом с ним сидел могучий старый воин Хусейн. Их глаза встретились, и они без слов поняли друг другане все в Аламуте готовы покориться безбожию их бывшего повелителя.
С этого момента Ахмад всё помнил очень отчётливо. Они с Хусейном налили себе по бокалу ключевой воды из кувшинов и положили на свои тарелки лишь ломти хлеба и несколько абрикосов, мрачно и напряжённо наблюдая за происходящим. Ещё несколько человек за огромным столом поступили так же. А прочие с омерзительным вожделением рвали руками поросят и вскоре уже мало отличались от растерзанным животных, поскольку хлестали вино бокал за бокалом.
Вино и раньше тайком пили многие измаилиты, но не часто им представлялась такая возможность. Вина, где-нибудь припрятанного, всегда было немногопить никто не умел, не говоря уже про тех, кто отведал вина впервыеэти и вовсе потеряли всякий контроль над собой. Хасан II и Синан, напротив, пили очень мало, лишь изредка делая небольшие глотки из золотых кубков, куда им подливали тёмно-рубиновую жидкость из особого кувшина. Вожди искрились самодовольством и, тонко улыбаясь, с удовольствием наблюдали за тем, как их подданные, нажравшись свинины и напившись вина, понемногу превращались в скотов. Время от времени вожди останавливали свои взгляды на тех, кто не пил и сохранял человеческий облик. Ахмад понял, что ни один трезвый не выйдет из Аламута живым, и это даже порадовало его, это был выход из пропасти отчаяньяони умрут во славу Аллаха от рук гнусных свиноедов и пьяниц. Они станут шахидами и, может быть, действительно увидят рай уже сегодня. На душе стало хорошорай уже сейчас. Что может быть лучше? Нужен только некий знак свыше для того, чтобы выхватить саблю.
Тут встал, покачиваясь, один низарит и заплетающимся языком обратился к Хасану II:
Владыка, ты открыл нам великую истину. Но остальные-то не знают.
Узнают, спокойно улыбнувшись, сказал Хасан. Завтра во все концы земли полетят гонцы с великой вестью. Наш мудрый и храбрый Рашид ад-Дин Синан отправится в Сирию, чтобы возвестить Кийяму нашим сирийским братьям.
А если они не примут?
Смерть, Хасан зловеще улыбнулся. Зачем этим глупцам жизнь? Они всё равно уже в аду.
Стол взорвался довольным пьяным хохотом. Потом встал другой измаилит:
У нас, повелитель, есть мнение, что ты и есть скрытый имам, хотя уже не скрытый, но не совсем ещё и открытый. Что ты скажешь на это?
Ты смотришь на меня, воин. Кого же ты видишь перед собой?
Великого повелителя Аламута и всех низаритов.
И только-то? Хасан шутливо обиделся.
О да, конечно же, прости. Я вижу перед собой великого избранника Аллаха, божественного халифа, повелителя всего мира.
А видишь ли ты перед собой имама?
Н не знаю.
Тебе пока многого не дано знать и многого не дано видеть. Кийяма открывается не сразу, а постепенно. Тебе предстоит выпить немало вина, пока ты придёшь к познанию высших истин.
Стол опять взорвался диким пьяным хохотом. Потом поднялся совсем уж пьяный измаилит, но говорил он на удивление внятно:
Ты повелитель, сказал, что больше нет никаких запретов.
Это так.
А вот был такой запрет нельзя с родственницами это самое.
Стол опять заржал, но не слишком, всем было интересно, что пьяный вывезет дальше.
А у меня есть сестра-красавица. Можно мне с ней это самое?
Для чистого всё чисто, ехидно улыбнулся Хасан II.
А можно мне с моей сестрёнкой прямо сейчас вот на этом столе?..
Но вы же помешаете нам пировать, шутливо возмутился Хасан.
Тогда кто-то выкрикнул:
Ты же чистый, для тебя даже ишак чистый.
Засмеяться никто не успел. С места вскочил старый воин Хусейн и оглушительным голосом заорал:
Довольно, грязные и зловонные свиньи! Хусейн выхватил саблю и тут же пронзил ею похабника. Ахмад быстро последовал его примеру, разом пронзив какую-то пьяную свинью рядом с собой. Так же поступили ещё двое или трое. Тут же раздался визг десятков сабель, мгновенно выхваченных из ножен. Измаилиты были опытными воинами, они и пьяными продемонстрировали очень неплохую реакцию. Началась резня.
Аллах акбар! орали Хусейн, Ахмад и другие верные.
За халифа Хасана! орали любители Кийямы.
Смерть отступникам! орали и те, и другие.
Теперь Ахмад был, кажется, пьянее хасанитовсвященное опьянение боя вошло в его кровь.
* * *
Все тело нестерпимо болело. Неужели Аллах всё-таки послал его в ад на вечные муки? Почему? Ведь он же шахид, он погиб, призывая Аллаха. Ахмад не сразу догадался открыть глазау мертвеца нет глаз. В аду. в аду. Только в аду может быть такая боль. В этот момент он услышал радостный шепот:
Он жив, он пришёл в себяголос был незнакомый и, кажется, принадлежал старой женщине. Вряд ли это джин или шайтан. У гурии голосочек тоже, должно быть, понежнее. Значит он на земле? Глаза Ахмад по-прежнему не открывал, но, видимо, на его лице отразилось так много чувств, что находящиеся рядом с ним поняли, что он их слышит.
Не бойся, воин, ты среди друзей, Ахмад услышал старческий голос, теперь уже мужской.
Он открыл глаза и увидел перед собой древнего старика и старушку, по-видимому, его жену. Судя по одежде, это были крестьяне, причемиз бедных, на эту же мысль наводило и нищенское убранство их хижины.
Как я попал сюда? с трудом выговорил Ахмад.
Люди Хасана II приволокли к нам в деревню трупы всех верных, которых они убили. Трупы положили посреди деревни и запретили хоронитьтак они пугают нас, принуждая принять их безбожное учение. А ночью один «труп» выполз из кучи и пополз прямо к нашим дверям. Аллах милосердный сохранил тебе жизнь, а мы тебя перевязали. Мы восхищаемся тобой, храбрый воин Аллаха, добродушно и ласково проскрипел старик, его жена-старушка радостно кивнула.
Но ведь вас же убьют, за то, что вы меня спасли.
Значит, мы станем шахидами. В этом не будет даже большой доблести, мы уже старые, жизнь не очень-то нам и нужна. А может быть, мы прожили эту жизнь именно для того, чтобы спасти тебя? старик грустно улыбнулся, и его жена, так же улыбаясь, закивала.
Ахмад испытывал нестерпимую боль, он едва соображал, но всё-таки задал ещё один вопрос:
Вас принуждают отречься от шариата?
Нас пока никто не спрашивал. Но люди Хасана II всем сказали: тем, кто не примет его богомерзского учениясмерть.
Аллах сохранит вас, с трудом выговорил Ахмад и провалился в небытие.
* * *
Через несколько дней раны почти перестали болеть. Оказалось, что, хотя ран много, но ни одной серьёзной. Через неделю Ахмад уже понемногу вставал, а через две недели смог бы сесть на коня, которого, впрочем, не было, но было серебро в поясе, который он всегда носил на себе. Пришло время прощаться с добрыми стариками. Половину серебра он решил отдать им:
Неловко предлагать деньги тем, кто готов был отдать за меня жизнь, но я ввёл вас в расходы. Возьмите.
Старики не стали отказываться и с низким поклоном приняли серебро. Ахмада тронула их искренность и естественность. Иные устроили бы из вручения денег целое представление, а эти просто взяли и всё. В алчности их не заподозришьесли бы хотели, давно бы уже могли завладеть всем его серебром, а не половиной. И в этот момент он почувствовал, что измаилиты всегда были чужими для него. Вечно они что-то изображали, вечно красовались перед всем миром и друг перед другом. Зачем таким людям скрытый имам, зачем им истина? Они сделали бога из дешёвого факира, засевшего в Аламуте. Их истинасмерть, их молитвыкинжалы. Если бы имам пришёлони убили бы его. Как он раньше не замечал, что путь измаилизмапочти полное безбожие, которое сейчас лишь проявилось во всей красе, но так было и раньше: вместо скрытого имамаскрытое безбожие.
Ахмад сказал старикам:
Вам бы лучше уходить отсюда. Знаю, смерти вы не боитесь, но жизнь среди мерзких безбожниковне лучшее из того, что есть в этом мире.
Мы уже думаем об этом, воин. Не знаем толькокуда? Может бытьв Исфахан? А ты самкуда?
На родину, в Сирию. Меня там, правда, никто не ждёт. К тому же, мерзкий Синан, должно быть, уже начал сеять среди сирийских измаилитов семена безбожия. Все измаилиты мне теперь враги, потому что онивраги Аллаха. Скажите, добрые люди, а вы молились когда-нибудь в мечети?
Мы даже никогда не видели мечети.
А мне, вы знаете, так вдруг захотелось помолиться в мечети. В моей жизни этого тоже ни разу не было, а сейчас так захотелось.
В глазах стариков засветились тёплые огоньки:
Да хранит тебя Аллах, храбрый и благочестивый воин. Не мы тебя спасли, а ты нас спас.
* * *
Усама ибн Мункыз вышел из главной мечети Дамаска. Как и всегда после намаза, он пребывал в некоторой прострации. Все чувства его обострились, мир вокруг казался ярче, значительнее, мистичнее. В этот момент он любил смотреть на лица правоверных, читая в их душах, как в открытых книгах. Лица суровых воинов, лица хитрых торговцев, лица возвышенных созерцателейвсё это был его родной Дамаск.
Усама служил Нур ад-Дину вот уже 10 лет и ни разу не пожалел, что поступил в нему на службу. Нур ад-Дин вдохнул в Дамаск жизнь. С его приходом в Дамаске стало больше смысла. Нур ад-Дин на глазах превращался в великого объединителя исламского мира. Отношения Дамаска с франками, в том числе и с друзьями Усамытамплиерами, конечно же обострились, это было несколько грустно, но Усама понимал, что тут уже никуда не денешься. Если жить со смысломвойна с франками неизбежна. Тамплиеров он по-прежнему очень уважал и даже по-своему любил, продолжая втихаря с ними встречаться, но он помнил, что есть выбор, которого не избежать: либо на Харам эш-Шериф в очищенной мечети Аль-Акса будет вновь совершаться намаз, либо там по-прежнему будут сидеть эти парни в белых плащах.
Сегодня после намаза он думал о том, как хорошо было бы помолиться в Аль-Аксе и по привычке всматривался в лица земляков. Его внимание привлекло одно необычное лицохудощавое, с большими удивлёнными глазами и короткой бородой. Лицо печального ребёнка. Кто он? Воин? Дервиш? Что-то среднее между воином и дервишем. Если бы в исламе были свои тамплиеры, этот человек был бы одним из них. Усама беглым взглядом окинул одежду незнакомца и заметил, что она так же необычная. Во-первых, он явно только что с дороги и почему-то не привёл одежду в порядок, прежде чем пойти в мечеть. Во-вторых, некоторые детали его одежды указывали на то, что онне сириец. Лазутчик? Лазутчик богомерзских низаритов? Его нельзя упускать. Усама сделал знак слуге.