Куилл находил совершенно неправдоподобным, что стоящая на берегу, уставившись на свои большие лапы, огромная птица задумывала покончить с жизнью, утопившись: бескрылые гагарки плавают, как рыбы.
Может, она свою пару потеряла, мистер, сказал Куилл. Может, она ждёт
Ага. Как мы, перебил Фаррисс. Ждёт. Того, что не случится.
Куилл подумал, что пора убираться, чтобы дать мужчине поплакать в одиночестве. Но гагарка вдруг начала охорашиваться, расправляя короткие крылышки и встряхиваясь, так что все пёрышки встопорщились. Она подняла голову и посмотрела прямо на него разбойничья маска и клюв-дубинка. «Останься», словно говорила она ему.
Так что Куилл попытался придумать что-то ободряющее.
У него совесть-то совсем, наверно, нечиста была, у Фернока Мора этого. Вон сколько он делов натворил. Они, наверное, его и утянули ко дну мысли обо всех овцах, которых он украл? Он согнул ноги в коленях и, спотыкаясь, изобразил, как злодей передвигается, придавленный дюжиной овец, камнем лежащих у него на душе. (Что заставило его так сделать? Кто шутит, когда его учитель лежит под дождём, как перевёрнутый краб, ожидающий, что его сожрут чайки?) А может, он и не прыгал вовсе! К нему явились призраки всех этих овец и сбросили его в море! А вот доброго сердца ему не хватало Мать говорит, человек в любом месте будет счастлив, если у него доброе сердце и чистые уши.
Мистер Фаррисс невольно улыбнулся.
Вот как? И во многих ли она жила местах?
Только на Хирте. Но она всегда весёлая, и в переднике своём может прямо-таки чудеса творить. Даже у наших овец уши чистые.
А сердца добрые?
У овец добрая шерсть. Добрая шерсть и чистые уши.
Фаррисс сел. Оба наблюдали за неуклюжим охорашиванием хлопающей крыльями громадной гагарки и задавались вопросам, как гагаркам удаётся держать уши в чистоте. Фаррисс сомневался, что у гагарок вообще есть уши, так что Куилл присвистнул, чтобы это выяснить, и птица немедленно обернулась.
Может, они помогают друг другу с охорашиванием и чисткой ушей, предположил он, поэтому и живут так кучно.
Фаррисс поглядел на него не совсем сфокусировавшимся взглядом его клонило в сон. Он так крепко кусал нижнюю губу, что она распухла и кровила. Оказалось, он ещё и по линии роста волос выдирал волоски, так что на лбу остался ряд маленьких белых дырочек.
Я никак не могу помочь вам, мальчишкам, Куиллиам.
Мы сами можем приглядывать друг за другом, мистер.
Фаррисс порывисто встал.
У тебя есть сила духа, Куиллиам, сказал он, не глядя на мальчика. Когда на мужчин больше не будет надежды, ты понадобишься другим мальчишкам. И он отправился назад, в Среднюю Хижину, и из складок его одежды сыпались, как яичная скорлупа, камешки.
Куилл за ним не пошёл. Он почему-то слез по щебенистому склону к морю, чтобы разглядеть одинокую гагарку поближе. Какова вероятность, что это та же птица, что и раньше? На той стороне Стака или на Боререе могут быть сотни одинаковых птиц, стоящих плечом к плечу.
Может, гагарки до того гладкие и толстенькие, что страх попросту соскальзывает с них. Или они рождаются глупыми. Птица не испугалась. Она просто бормотала что-то себе под клюв прямо как наместник Владыки, когда является на Хирту собирать налоги: вечно бурчит еле слышно, что-то высчитывая, и записывает цифры в свой маленький журнал.
Куилл сказал:
Привет, я Король Олуша. Помнишь меня?
Тихое бормотание продолжилось, птица раскачивалась из стороны в сторону, балансируя своим огромным весом на одной лапе поочерёдно.
Не знаешь, миру и правда настал конец?
Гагарка широко расправила свои коротенькие, не способные летать крылья и захлопала ими. С них полетели брызги, в свете садящегося солнца напоминающие золотые семена. Её плоские лапы оставляли на берегу отпечатки, смываемые каждой новой волной. Она что-то бубнила, хрипло и ворчливо. Но через некоторое время этот звук начал напоминать гэльский язык с сильным акцентом обитателя большой земли. А перед мысленным взором Куилла предстала Мурдина Галлоуэй, оставляющая отпечатки босых белых ног на песке. Он даже мог слышать её пение:
«Вода так широка не перебраться
И не взлететь ведь крыльев нет».
Что-то случилось на Хирте. Конец света или нет, но никто не собирался забирать их со Стака. Люди приплыли бы, если бы могли, но они не могли. Никто не приплывёт кроме разве что ангелов, и наступит Судный день. Куилл осознал, что он, как и Фернок Мор, внутренне молился о каком-нибудь другом исходе, беспрестанно надеясь на отмену приговора. Теперь правда накрыла его ледяной сокрушительной волной: никто не приплывёт. Их бросили на Стаке Воина неважно почему. Корабли идут ко дну и все, кто был на них, тонут: такое постоянно случается. И, должно быть, каждый пассажир и матрос на этих кораблях надеется, до самого последнего момента, что какой-нибудь неожиданный поворот судьбы спасёт их.
Куилл хотел разделаться со слезами прежде, чем ему придётся вернуться в Хижину. Но песня по-прежнему крутилась у него в голове, мешая думать:
«Пошли мне плот, что двоих снесёт
Мы уплывём за ветром вслед».
Так что он зажмурился и немедленно представил, как приближается к наделу своей семьи клочку земли, где они выращивали пшеницу и овощи. Там, на свежевспаханной земле, стояла девушка и разбрасывала семена. Они разлетались из её ладони, как золотые капельки воды.
Мурдина?
Привет, Куиллиам.
Ты пойдёшь со мной, мисс Галлоуэй?
Возможно. Я люблю путешествовать. Куда ты собирался?
Кое-кто из наших отправляется на Стаки. Ловить глупышей и гуг. Если хочешь поедем с нами? Проберёшься в лодку тайком? Выберешься на берег и спрячешься, и мы сможем встречаться в тайне, а может, в Хижине найдётся уголок, куда никто не станет заглядывать, и ты сможешь укрыться там никто и не узнает.
Мне бы хотелось этого, Куилл. У тебя есть сила духа. И очень кудрявые волосы. Ты наверняка станешь Королём Олушей, а король достойная партия для любой
* * *
К ноге Куилла прижалось что-то тяжёлое, и он в страхе резко распахнул глаза. Бескрылая гагарка, стосковавшаяся по своей паре или по огромной стае, опиралась на его голень, рассматривая своими разбойничьими глазами. Он вытянул руку и погладил гагарку по спине.
И страх отступил. Иди если точнее он отложил его. Как мёртвую птицу оставит на потом.
* * *
Когда он вернулся в Хижину, ужина для него не осталось. Вместо этого «пастор» Кейн преподнёс ему краткую проповедь о том, как греховна медлительность. Мурдо тоже злился, потому что волновался из-за его опоздания: опоздавший мальчишка может быть мальчишкой, упавшим со скалы и убившимся. Мистер Фаррисс кидал тревожные взгляды в его сторону, будто сожалея, что так открылся перед обычным мальчишкой.
Но Куиллиаму не нужен был ни ужин, ни поучения, ни доверие мистера Фаррисса. Он свернулся в клубочек на своём месте и заглушил в голове все звуки, кроме пения:
«О никогда мне не пойти с моим любимым под венец,
Ведь в бурный шторм под рокот волн моей любви пришёл конец».
Куилл заглянул внутрь своего черепа, словно внутрь клейта, и обнаружил, что он да краёв полон грёз, которые помогут ему пережить надвигающиеся тяжкие времена. Скала, нависающая над ним, сделалась легче. И, несмотря на урчащий желудок, он уснул.
Исповеди
Каждый день кто-нибудь ещё полностью осознавал то же самое. В тот момент тревога превращалась в твёрдое знание: они остались одни. Никто не приплывёт. Однажды это произошло и с Джоном круглым, живым, беспечным Джоном, который, казалось, никогда и не тревожился вовсе. Джон выбежал из Хижины и принялся звать: «Мама! Мамочка! Где ты?» Младшие, поддаваясь панике, присоединились к нему, и они кричали и кричали, пока Донал Дон не рявкнул на них, веля прекратить галдёж, а «пастор» запел псалом.
Раздражённые и пристыжённые, старшие мальчишки вышли и силой затащили младших внутрь и принялись трясти их и называть позором для отцов, но паника заразна, и старшие тоже нервничали, как нервничают овцы, когда пастух выпускает собак. Юан со своим сладким пронзительным голоском присоединился к пению Кейна, но это не помогло успокоить нарастающий прилив страха в пещере. Мистер Фаррисс отвернулся лицом к стене и накрыл уши ладонями.
Когда псалом наконец был допет и Куилла могли услышать, он подал голос:
Кому рассказать историю?
«Пастор» Кейн явно оскорбился. Кеннет ощерился в ухмылке.
Из Библии? насторожённо поинтересовался Юан.
А Дейви просто придвинулся, чтобы сидеть прямо перед Куиллиамом. Позднее и остальные подползли поближе.
Вы знаете, почему это место зовётся Стаком Воина? Все уставились на Куилла пустыми глазами. «Пастор» Кейн начал фыркать и хмыкать, будто уж он-то знал, только не хотел утруждаться объяснениями.
Потому что он походит на Воина? смущённо спросил Найлл.
Когда-то так и было, друг. Когда-то, когда море было суше и на нём были тропки, где виднелась земля, Королева Амазонок явилась сюда на своей колеснице из самой Ирландии.
И он увидел, как их панические мысли отшатываются от бездны и замирают, заворожённые знакомой мелодией истории.
Прошёл слух о драконе огромном огнедышащем драконе, живущем далеко в Северных странах, где все чудища сделаны изо льда. Ну ей и пришлось пойти и сразиться с ним, потому что выбора другого нет, когда появляется кто-то навроде дракона. Но люди с Хирты спросили: «А как же мы? Что если на нас нападут феи или пираты! или волна нахлынет, выше небес, или ветром нас унесёт? Что если явятся киты, огромные, как остров Льюис?» Они были до смерти напуганы, уж поверьте (хотя обычно они были очень даже смелыми). Тогда Королева Амазонок велела сотне своих солдат, а то и больше, встать друг другу на плечи и, щёлкнув своим кнутом, превратила их в одного-единственного воина и приказала ему стоять в море и во что бы то ни стало беречь людей Хирты от любых напастей, пока её нет. И он стоял и стоял, а Королева укатила на своей золотой колеснице прочь. Он стоял и стоял, пока море не поднялось и не покрыло все сухие тропки. Он стоял и стоял, и ветер так сильно дул на него год за годом, что сорвал всю до клочка одежду с его тела. Хоть ему и было смертельно холодно с голой кожей, он продолжал стоять и стоять, несмотря на то что волны бились о него, а ветер трепал ему волосы, потому что в его груди пряталась отвага сотни мужчин. А все птицы, которые слишком устали, отяжелели от яиц или вовсе были бескрылыми как бескрылая гагарка устроили себе гнёзда в его подмышках, и в пупке, и в ноздрях, и по всему его телу и это было хорошо, потому что так ему стало чуточку теплее. И по сей день он стоит здесь, потому что Королева велела ему за нами приглядывать.
Когда Куилл открыл глаза, первое лицо, которое он увидел, принадлежало уставившемуся на него Дейви. Второе было Коула Кейна, его испещрённые прожилками щёки и нос потемнели от ярости.
Глянь-ка! Никак среди нас язычник завёлся?
Это просто история, сказал Куилл.
Все младшие мальчишки оглядывали крышу и стены Хижины, будто силясь понять, в какой именно складке на теле Воина укрылись они.
Никто не поможет нам, кроме Господа Бога! протрубил Кейн своим особым «пасторским» голосом.
Я ничего не
Мальчик ничего дурного не имел в виду, сказал мистер Фаррисс из своего угла, куда не доставал свет свечей.
Приготовить тебе яйцо, Коул? спросил Донал Дон, пытаясь сменить тему.
Но в самопровозглашённом пасторе слишком уж кипело негодование, чтобы наслаждаться ужином из варёных яиц.
Неудивительно, что этот нахал осквернил Божий алтарь!
Все ахнули. После секундного замешательства Мурдо всё понял и принялся объяснять, что птицеловную сеть нужно было вытащить из клейта, прежде чем превращать его в алтарь. Однако он умолк, увидев, как Юан торжественно кивает головой, подтверждая, что клейт-алтарь и впрямь был поруган Куиллом и Мурдо, а его цветочки разлетелись на все четыре стороны.
Именем Господа я запрещаю всем разговаривать с этим язычником ровно неделю, провозгласил Кейн, чтобы его грязные речи не оскорбляли ваших ушей!
Кружок слушателей послушно отодвинулся от Куилла и расползся по спальным местам. Пусть так зато теперь они могли укутаться в историю и чуточку согреться. Стак был не просто глыбой камня, но гигантским стражем, спрятавшим их в карман для сохранности.
А мистер Дон и мистер Фаррисс подчёркнуто пожелали Куиллу спокойной ночи.
* * *
Когда «пастор» Кейн объявил, что работать в день отдохновения грех, никто из мальчишек не стал возражать. Они до смерти устали лазать, непрерывно лазать и только мечтать о том, чтобы ночью поспать в уютном месте. У каждого накопилось множество синяков, ссадин и вывихов. Страх тоже выматывал: страх и неизвестность.
Но мистера Дона предложение растратить воскресенья впустую привело в ужас. Лето ускользало неумолимо, как отлив. Вместе с ним кончатся и птицы. Хоть птицеловы и наловили и ощипали уже целую гору птиц, Дон считал, что их никогда не будет достаточно. Как скряга, откладывающий на старость, он мог думать лишь о том, чтобы сделать припасы на тёмные и полные неизвестности грядущие дни. И о том, чтобы мальчишки не сидели без дела.
Мистер Фаррисс поддержал его:
Надо заранее думать, чем будем набивать животы зимой. Лучше сейчас работать, чем потом сидеть и зубами щёлкать.
Единственная цель жизни это думы о Господе, нараспев заявил Кейн, поднимая и опуская голос, словно собираясь положить свои слова на музыку.
Фаррисса это не впечатлило.
Скажи-ка на милость, а кто решает, когда у нас воскресенье? Я и месяца нынешнего не вспомню, не то что дня недели.
Я скажу тебе оно сегодня, ибо Святой Дух просвещает меня, с поразительным высокомерием заявил Кейн. В душе я всегда знаю, когда наступает день отдохновения, как и любой праведный христианин.
Гораздо больше, чем оскорбительный намёк, Фаррисса раздосадовала глупость Кейновой идеи. Как и Донала Дона. На Хирте он был искусным мастером: своими большими сильными руками он мог и стену из камня возвести, и ложки из плавника вырезать, и телогрейку из шерсти своих овец связать.
Мы должны древесину искать, прорычал он, а не сидеть тут на задницах. Бог помогает тем, кто хочет помочь себе. Если бы мы могли построить плот, чтобы доплыть до Боререя
В деревенском Парламенте голоса Фаррисса и Дона перевесили бы голос Коула Кейна. Но здесь, на Стаке, Кейн заключил несокрушимый союз с Богом, и со Страхом, и с Усталостью. В полупропетой, полупроблеянной проповеди он остерёг мальчишек, что если те осмелятся преступить Святой Закон и станут работать в воскресенье, то когда Господь Бог отправит на Стак Воина своих ангелов их с собой не возьмут.
В глазах Господа мы не более чем грязь! Подумайте о своих грехах и покайтесь! прогремел он перед тем, как лечь спать. Это была не та колыбельная, которую кому-то хотелось бы услышать перед сном, но Кейну эхо собственного голоса, раскатившееся по Хижине, явно доставило наслаждение.
* * *
Куиллиам с облегчением обнаружил, что никто не послушался Кейнова запрета с ним разговаривать. Старшие не вполне могли смириться с переменой «Кейна-могильщика» на «пастора-Кейна-которого-нужно-слушаться». Младшие попросту забывали: когда мысль приходила им в голову, она вылетала у них изо рта прежде, чем они успевали её поймать.
Что делают люди в Раю, Куилл? спросил Дейви на следующий день.
То же, что и мы, наверное, только без верёвок. И Куилл описал, как ангелы взбираются на облачные пики, собирают птицу и просовывают птичьи головы под золотые шнуры, которыми обвязывают талии, пока не наберут целую уйму гуг, скоп и белых лебедей.
Но облака над их головами напоминали синяки чёрные, коричневые и фиолетовые от едва сдерживаемого дождя. Море бурлило и вздымалось. У входа в Хижину возвели стену из составленных друг на друга, чтобы не дать ветру пробраться внутрь, камней. На следующий день поднялся шквал, следом за ним второй и ещё один. Огонь, зажжённый чтобы привлечь ангелов, оказался бы потушен, если бы его не погасили давным-давно: топливо было слишком ценно. По крайней мере пламя в Средней Хижине им поддерживать удавалось: поскольку пастор Кейн любил поесть горячего, он щедро разрешал пользоваться трутницей во время трапез. Сквозняки с улицы совали носы в пар, поднимающийся от котелка того, что одолжила мать Дейви в обмен на четыре яйца и трёх птиц.