Биндль!прошипел Рун.Смотри, как осмелел!
Биндль!взревел Мандрейк.
Биндль стоял недвижно, словно скала. Враг медленно наступал. Биндль занес лапу для удара, бормоча вслед за Халвером:
В Камня тени,
В темени ночи...
Мандрейк ускорил шаг.
Летнею Ночью
Норы оставив...
Голоса Халвера и Биндля звучали на удивление слаженно. Мандрейк страшно захрипел, исполнившись лютой черной злобы.
Смотрим, как Камень благословляет
Наше потомство, кротышей малых...
Брекен во все глаза следил за происходящим на поляне. Мандрейк остановился и занес свои страшные когти над головой Биндля. В следующее мгновение они уже обрушились на отважного крота, изломав его лапы и грубо вонзившись в его тело. Биндль, явно не ожидавший удара такой силы, завалился на спину. Мандрейк тут же бросился к Халверу, за ним последовали Рун и Буррхед, не преминувшие пнуть по пути искалеченного Биндля.
Брекен испуганно сжалсятри самых сильных крота Данктона, одним из которых был его собственный отец, вот-вот должны были растерзать старого Халвера. Все они то ли рычали, то ли кричали на него, однако Брекен сумел расслышать и голос старого крота. Он начал читать последнюю молитву ритуала, которую Брекен знал наизусть.
Росами омоем лапы их...
Ветрами западными шкуры вычистим...
Это были последние слова, сказанные Халвером. В последний момент он повернулся к атакующим и сделал странное движение лапой, словно благословляя их. Брекен вспомнил, как он благословлял червей во время их первой совместной трапезы.
И да не погрузится в бездны темные тело мое,
И да не омрачится душа моя кроткая.
В тот же миг Халвера не сталоего предсмертный крик утонул в злобном рыке озверевших боевиков. Он закончил свою жизнь в тени Камня, в самом центре горячо любимой им системы, бормоча слова благословения подрастающему поколению, в будущее которого он верил. Брекен окаменел от ужасакрот, которого он успел по-настоящему полюбить, был убит у него на глазах... У него же так и не хватило мужества или, быть может, безрассудства, для того чтобы встать на пути убийц Халвера...
Покончив со старым кротом, боевики молча развернулись и крысиной стаей потрусили к лесу. Когда они оказались возле Биндля, тот зашевелился и громко застонал. Мандрейк остановил своих приспешников, явно желавших добить своего собрата.
Оставьте егосовам свежатинка понравится больше.
Боевики покинули поляну, и вскоре Брекен пришел в себя настолько, что отважился подойти к Халверу.
Старый крот был мертв. Брекен увидел изодранное в клочья скрюченное тело. Не успевшая запечься кровь мрачно поблескивала в свете луны.
Брекен зарыдал и направился к Биндлю, пытавшемуся привстать с земли, опираясь на свои изуродованные лапы. Биндль что-то шептал. Брекен склонился над ним и услышал тихое:
Биндль... Меня зовут Биндль... Я вернулся сюда, чтобы совершить ритуал вместе со своим старинным другом... Еще немного, и мы исполнили бы его.Было видно, что каждое словода что там слово!каждый вдох дается Биндлю с превеликим трудом.Совсем немного... Я знаю, какие слова должны говориться в конце, пусть он об этом никогда не догадывался... Я их вспомнил.
Биндль громко застонал, не в силах совладать с острой болью. Брекен пытался хоть как-то помочь ему, с трудом поддерживая израненное тело трясущимися лапами. Биндль продолжал:
Повторяй за мной«Росами... омоем... лапы их...»
Брекен поднял глаза на Камень, рядом с которым лежало бездыханное тело Халвера. Как он был мудр... Брекен присоединил голос к шепоту умирающего Биндлясначала он звучал совсем тихо, но с каждым мгновением становился все громче и громче.
Росами омоем лапы им,
Ветрами западными шкуры вычистим,
Отборною одарим землею,
Солнечным светом пожалуем.
Молим семькрат благодать
Благодати...
Теперь Брекен говорил сильным, уверенным голосом. Громкие, четкие слова летели над поляной, оглашая окрестные склоны. Мандрейк и его подручные остановились как вкопанные.
Милости обличья,
Милости добродетели...
Жаром и хладом исполнилась душа Мандрейка, казалось, еще немногои им овладеет мятущаяся тьма. Он взревел и понесся назад, к поляне. Таинственный голос, доносившийся с поляны, мучил его, слова повергали его душу в смятение и ужас.
Милости страдания,
Милости мудрости,
Милости верных словес,
Доверия милости,
Милости благообразия.
Брекен подошел к Камню и теперь стоял в его тени, повернувшись в сторону Аффингтона. Он ясно осознавал все происходившеевидел мертвого Халвера, умирающего Биндля, слышал, как несется к вершине Мандрейк,но все это уже не трогало его.
Мандрейк вышел на прогалину и увидел распростертые тела двух кротов. Ему вдруг показалось, что сильный и чистый голос, что так мучил его, принадлежит самому Камню.
Лапы омоем потоками света,
Души отверзнем любви когтями,
Пусть же внемлют они безмолвному Камню.
Лишь после того, как были произнесены последние слова молитвы, Мандрейк увидел стоящего в тени Камня Брекена. С надрывным и злобным ревом он бросился на юного крота.
Брекен на миг вышел на свет, и тогда Мандрейк смог разглядеть его по-настоящему. В тот же миг юный крот шмыгнул за Камень, обогнул ствол огромного бука и устремился по лесу к меловой осыпи.
Мандрейк, не раздумывая, помчался за ним. Биндль протянул лапу в сторону своего друга Халвера, повернувшись мордочкой к Камню. Ему казалось, что он сливается с его молчанием и светом,хриплое тяжелое дыхание принадлежало теперь кому-то другому, лапы и тело онемели и стали холодными как лед. Он не удивился, что юный крот знает слова заключительной молитвы ритуала, им начало овладевать странное безразличие...
Брекен чувствовал, что его силы стремительно тают. Дыхание стало частым и хриплым, былая ясность мысли исчезла. Расстояние между ним и Мандрейком стремительно уменьшалось. Огромный кротище, распаленный неописуемой яростью и злобой, несся по его пятам, не разбирая дороги.
Брекен слышал, что слева от него по подлеску бегут подручные Мандрейка: Рун, Догвуд и прочие. Справа находилась вершина холма, на которой до недавнего времени прятались они с Халвером. У него уже не было сил на то, чтобы взбираться на холм. Оставалось однобежать по направлению к меловой осыпи. Он устал настолько, что его шатало, сердце колотилось как безумное, грудь разрывало шумное судорожное дыхание. Мандрейк был уже совсем рядом...
Почувствовав это, Брекен моментально развернулся к противнику мордой и поднял в угрожающем жесте передние лапы, надеясь отразить неминуемый удар Мандрейка. Страшные когти Мандрейка вот-вот должны были раскроить его череп, но тут...
Тут задние его лапы неожиданно сорвались, и под ним разверзлась темная бездна осыпи, и он заскользил вниз, едва не вывихнув левое плечо и исцарапав мордочку сухими жесткими травами, росшими по краю обрыва.
Сверху раздался победный рев Мандрейка... Брекен в ужасе зажмурился, и вдруг его передние лапы обрели неожиданную опору. Он инстинктивно вцепился в нее когтями, посылая тело вперед в надежде, что это сможет остановить падение... И оказался в кротовьем туннеле, часть которого оголилась во время одного из зимних оползней. Темные древние глубины туннеля вторили его хриплому дыханию долгим эхом. Сверху послышался топот лапк краю обрыва подошли Рун, Меккинс, Догвуд и Буррхед.
Всеон ушел... Ушел в смерть, проревел Мандрейк, вглядываясь во тьму.Я таки успел зацепить его когтем...
Мандрейк страшно захохотал.
И что же это был за крот?спросил Меккинс, потрясенный силой и отвагой трех кротов, убитых этой ночью.
Брекен,недовольно отозвался Рун, стоявший у него за спиной.Крот, которого я обнаружил в туннелях Халвера. Его следовало убить на месте, но я боялся спугнуть Халвера. Ух, что бы я с ним сделал...
Брекен?!воскликнул Буррхед с деланным негодованием. Впрочем, в его голосе слышались нотки удивления и даже гордости. Ему не верилось, что его странный сын, которого он считал погибшим, мог доставить столько хлопот самому Мандрейку. Немного поразмыслив, Буррхед почел за лучшее ничего не прибавлять к сказанному.
Брекен слышал, как они направились к склонам. Он с трудом поднялся с земли, стараясь не наступать на левую переднюю лапу, и стал вглядываться в глуби Древней Системы, вновь открывшей свои туннели для крота.
Глава девятая
Унылая одинокая весна сменилась ранним исполненным радости летом. В апреле Сара принесла потомство, и у Ребекки появился веский повод для того, чтобы покинуть родную нору и поселиться в собственных туннелях. Она стала подумывать о том, чтобы вообще уйти из Бэрроу-Вэйла и тем самым избавиться от опеки Мандрейка. Правда, в последний момент настроение ее круто переменилось. Возможно, она чувствовала, что за его подчеркнутой враждебностью скрываются нежные чувства, глубиною которых определялась резкость его нападок.
Конечно же, ей было приятно, когда в конце апреля он отвел ее в сторонку и сказал:Пришло время оставить родную нору, Ребекка. Но смотрине уходи слишком далеко, я буду присматривать за тобой. Я покажу тебе одну нору, которая находится неподалеку...
Ребекка весьма удивилась тому обстоятельству, что нора, о которой шла речь, оказалась пустой; много позже она узнала о том, что Мандрейк просто-напросто изгнал ее обитательницу, носившую имя Ру, пригрозив ей смертью. В апреле она об этом не подозревала, и забота Мандрейка тронула ее до глубины души. Она с удовольствием заняла предложенную нору и стала с нетерпением ждать лета. Ребекка очистила все ходы и туннели своего нового дома и натащила в нору пахучих трав и листьев. Она открыла два новых входа; из одного можно было любоваться утренним, из другоговечерним, предзакатным светилом.
Она настолько увлеклась этими делами, что совершенно забыла о Саре и вспомнила о ней только в начале лета, когда ее детеныши стали разбредаться кто куда. Мать и дочь вновь стали друзьями. Они разговаривали о цветах и деревьях, Сара рассказывала ей об обычаях землероек и полевок, смеясь над их драками и проказами. Она стращала Ребекку лисами и совами.
Весенние цветы, покрывавшие землю толстым ковром, исчезли с появлением первой листвы, в тени которой могли расти только куда менее привлекательные растения, боявшиеся солнечного света. День ото дня Ребекка становилась все смелее и смелее, пока наконец она не отправилась в поисках цветов на край луга. Помимо прочего, она побывала и в двух достаточно открытых местах, находившихся неподалеку от Болотного Края, если бы не запах сырости, который показался ей странным и неприятным. Его источали мох и грибы, обильная поросль которых покрывала стволы двух поваленных трухлявых деревьев и тяжелый сырой валежник.
Впрочем, подобные походы за цветами перемежались с длительными периодами относительного бездействия, когда она целыми днями неподвижно сидела возле входа в свою нору, присматриваясь и прислушиваясь к лесу. Летние звуки были лишены исступленности, присущей звукам весенним, однако превосходили их богатством и полнотою. Возле одного из входов в ее туннель росла пара молодых дубков, окруженных зарослями ежевики и котовника. Именно в этом месте пара соловьев устроила гнездышко, в котором и подрастали их птенчики, вылупившиеся в середине июня.
Уже начался июль. Ребекка любила наблюдать за тем, как птицы снуют меж кустами подлеска, разыскивая паучков и червячков. Время от времени они усаживались на нижние веточки деревьев и начинали самозабвенно выводить переливчатые трели, начинавшиеся робким «чик-чирик» и заканчивавшиеся звонким и мощным «пиу-пиу», которое можно было услышать и в самом дальнем конце ее норы. Ночи, начинавшиеся этим пением, казались Ребекке чем-то совершенно особым.
«Ее» соловьи нередко участвовали в разноголосом хоре дроздов, поползней, крапивников и синиц. Порой к ним присоединялись и дикие голуби, жившие на лесной опушке. Пташки эти то шныряли по земле, роясь в опавших листьях, то порхали где-то в вышине, перелетая с ветки на ветку. А как пахла свежая зелень! Запах этот нравился Ребекке больше всего на свете.
Она привыкла к звукам, которые прежде вызывали у нее страх,к суетливым шумным перебежкам ежа, к жужжанию назойливых ос и степенных жуков.
Ребекка старалась держаться возле своей норы, боясь, что голод или усталость могут вынудить ее устроить временное убежище в каком-то совершенно незнакомом ей месте. Скажем, она долго боялась ходить в Истсайд, потому что однажды ей пришлось там заночевать. И надо же такому случиться, что именно в ту ночь там подрались два барсука, крики и визг которых слышались во всей округе. Ребекке казалось, что еще немного, и эти чудища провалятся к ней в нору. На самом деле драка происходила далеко в стороне, на берегу ручья, изрытом огромными барсучьими норами. Но откуда Ребекка могла знать об этом? Ее перепугали не только ужасные звуки, но и острый барсучий запах, которым пропахла вся округа. Она сидела в своей маленькой норке едва живая от страха.
Но больше всего ее пугало леденящее кровь уханье неясытей. Она знала о них только однов летнюю пору неясыти были самыми страшными врагами данктонских кротов. Они бесшумно появлялись из темных высей, выхватывая одну за одной кротовьи жизни. Стремительные, хищные, вооруженные ужасными крючковатыми когтями и клювом, совы казались кротам воплощением смерти. Одному или двум обитателям Данктонаодного из них Ребекка видела собственными глазамичудом удалось бежать от этих крылатых страшилищ. Кто-то из старых кротов говорил, что прикосновение к такому кроту дарует счастье и удачу, но оробевшая Ребекка так и не отважилась на столь дерзкий поступок.
Два или три раза ее навещал Мандрейк. Каждый раз он делал вид, будто оказался в ее краях случайно и зашел к ней, что называется, невзначай. Задав ей несколько коротких вопросов, он исчезал так же внезапно, как и появлялся. Ребекка прекрасно понимала, что он присматривает за ней, и это было ей приятно.
Одним жарким июльским вечером, когда все лесные жуки и букашки предавались самозабвенному стрекотанию, она встретилась с Меккинсом, и он поведал ей о смерти Халвера и Биндля. Мандрейк отдал приказ не распространяться о происшедшем, но чем еще могут заниматься кроты жаркими летними днями, как не пересудами и разговорами? Скрыть подобное просто невозможно...
Меккинс чувствовал, что эта история бросает тень на весь Данктон, и потому старался отмалчиваться. Ребекка была такой юной и невинной, что он просто не мог рассказать ей о случившемся. Зачем втаптывать в грязь лесной анемон? Однако она вела себя так непринужденно и так верила каждому его слову, что он не мог солгать ей, когда Ребекка вдруг спросила, где она может найти старейшину Халвера.
Меккинс попытался выиграть время, задав встречный вопрос:
А в чем дело?
В ответ Ребекка поведала ему о своей встрече с Халвером, пересказала историю Ребекки-Целительницы и упомянула имя Брекена, который жил где-то на склонах. Она хорошо запомнила ту необычайную горячность, с которой Халвер говорил о Брекене, призывая ее, юную кротиху, защищать и опекать его.
Пользуясь тем, что сейчас рядом с Ребеккой не было Мандрейка, Меккинс внимательно посмотрел на ее мордочку и вздрогнул от изумленияему вдруг показалось, что от этой странной юной самочки исходит свет. Он хотел сказать, что ничего не знает ни о Халвере, ни о Брекене, что они, мол, скорее всего, так и сидят где-то на склонах, но под ее простодушным взглядом лгать было решительно невозможно. Меккинс слыл тонким дипломатом, знавшим, о чем следует и о чем не следует говорить, однако сейчас ситуация была совершенно особой, тем более что речь шла не о ком-нибудь, но именно о Халвередостойнейшем из достойных. Ему вспомнился сильный, звучный голос этого странного Брекена, которого никто из них не знал и не видел, и слова ритуальной молитвы, что снова и снова всплывали в его сознании...
Милости благообразия...
Нет, Ребекке следовало сказать правду, какой бы страшной и горькой она ни была. Она смотрела на него счастливым взором, в движениях ее угадывалась радость жизни... Меккинс печально повесил хоботок... Ведь там, возле Камня, он был вместе с убийцами...
Меккинс понизил голос и стал рассказывать ей о событиях той страшной ночи. Он закончил его описанием того эффекта, который произвел на старейшин, находившихся на пути в Бэрроу-Вэйл, голос незнакомого крота, читавший молитву семи даров. «Милости... Милости...»вновь зазвучало у него в голове.