Джейкоб Мейтланд нашёл эти сообщения наполовину правдоподобными, прочитав где-то о живом интересе Филлипса к декадентам. Он никого не осуждал за личную жизнь, но сплетни о Дарнхем-Бич были для него интересны просто потому, что ему предстояло важное деловойти в доверительный контакт с Уинфилдом Филлипсом, и Мейтланд опасался на основании этих сообщений, что данный человек может вести себя неразумно. Когда Мейтланд вскоре обнаружил, что Филлипс в течение ряда лет был связан с Мискатоникским Университетом в том же качестве, как и сам Мейтланд с Санборном, он начал опасаться, что его коллега может пожертвовать все свои ценные книги Библиотеке Хоуга в Мискатонике, и таким образом укрепить свои собственные перспективы получения места преподавателя на факультете. Эта возможность казалась Мейтланду тем более вероятной, что он надеялся, приобретя такие редкие книги для коллекции Санборна, продвинуться в своей научной карьере. Ему ничего не оставалось, как подъехать к дому Хирама Стокли и обсудить всё как можно более дружелюбно с самим Уинфилдом Филлипсом.
Филлипс не потрудился восстановить телефонную связь в доме своего дяди, очевидно разделяя некоторые отшельнические наклонности старика. Так что у Джейкоба Мейтланда не было иного выбора, кроме как проделать долгий путь через унылые болота и акры чахлых сосен к старой гасиендеи надеяться, что Филлипс будет дома. Учитывая запустение Дарнхем-Бич и прилегающих к нему земель, Мейтланд считал маловероятным, что Филлипс будет чем-то занят вдали от дома. Необычный вид карликового соснового леса навел его на мысль о сосновых пустошах Нью-Джерси, в которых, согласно местным суевериям, обитал фантастический Джерсийский Дьявол. Глядя на местный эквивалент пустоши, Мейтланд мог хорошо понять, как одичание такого места отразилось бы в будущих легендах.
Он поморщился, когда понял, что проезжает мимо проклятых акров печально известного Поля Хаббла, рутинные раскопки которого несколько лет назад принесли шокирующие откровения о многовековых человеческих жертвоприношениях и массовых убийствах. Эти ужасные разоблачения фактически обрекли соседний город на окончательное запустение, поскольку никто туда не переезжал. Даже угрюмые обитатели Дарнхем-Бич, казалось, презирали свою родовую среду обитания, хотя никто из них не стремился покинуть её, даже несколько лет назад, когда случилась череда странных исчезновений, в основном, детей. Мейтланду казалось, что нечто удерживает дарнхемцев на их отравленной земле, так что мысль о бегстве, казалось, никогда не приходила в голову большинству из них. Что могло удержать здесь такого чужака, как Филлипс? Неудивительно, что его бойфренд уехал, без сомнения решив, что с него довольно этой окружающей обстановки.
III
Зарнак слушал с непостижимым молчанием пока Мейтланд продолжал заполнять узкие рамки кабинета подробностями своей истории. Молодой человек не раз останавливался, чтобы обличить себя в том, что он утомил своего гостя чрезмерными подробностями, но последний заверил его, что нельзя пренебрегать ни одним фактом.
Иногда, мой юный друг, воспоминаниеэто всего лишь камера, которая записывает детали. Большинство из них ничего не значат для нас, но есть и такие, что могут многое поведать другому человеку, изучающему сделанную этой камерой фотографию. Продолжайте.
Мейтланд понятия не имел, чего ожидать, когда на его стук в дверь, наконец, ответят. Как будет выглядеть Филлипс? Мейтланд видел некачественную фотографию этого человека, стоявшего буквально в тени своего бывшего работодателя, доктора Сенеки Лафема, профессора Мискатоникского Университета. Это было несколько лет назад, после какого-то странного дела в лесах Биллингтона, в сельской местности Массачусетса.
Дверь открылась, и зрелище, представшее перед Мейтландом, оказалось ещё более неожиданным. Это был не Уинфилд Филлипс и даже не его, по общему мнению, исчезнувший двоюродный брат. Фигура перед ним, несмотря на свою ничем не примечательную манеру одеваться, явно принадлежала американскому индейцу (из некогда местного народа Хиппавей, как позже узнал Мейтланд). Этот молчаливый человек, чьи выдающиеся скулы оттеняли любопытные узоры из шрамов, должно быть, был принят Уинфилдом Филлипсом вместе с некоторыми из его новообретённых богатств, как доверенный слуга. То, что этот человек был индейцем, могло означать, что никто из местных жителей не захотел работать на Филлипса. Видит Бог, в городе-призраке имелось мало возможностей для трудоустройства.
Двое мужчин некоторое время смотрели друг на друга молча, Мейтландот того, что потерял дар речи, а индеец ждал какого-нибудь вопроса, на который он мог бы ответить. Наконец, когда Мейтланд начал сбивчиво сыпать фальшивыми фразами, индеец, гораздо более пожилой человек, просто указал на себя, сказав «Э-хок-такус».
Мейтланду удалось произнести своё собственное имя, хоть и заикаясь, как будто он был не совсем уверен в нём, а затем к ним присоединилась третья фигура. Этот человек представился как Уинфилд Филлипс. Он, по крайней мере, соответствовал общему впечатлению от человека на фотографии, хотя казалось, что он выглядит значительно старше своих тридцати лет. Возможно, непривычные обязанности по улаживанию дел покойного дяди утомили его. Тяготы повседневной жизни часто оказывались тяжелее для тех, чей ум обычно был погружён в научные абстракции, и Джейкоб Мейтланд слишком хорошо это знал.
Мейтланд протянул руку, Филлипс пожал её с явным нежеланием.
Приятно познакомиться, мистер Филлипс. Могу ли я зайти в дом и обсудить с вами кое-что? О вашем наследстве, видите ли.
Глаза Филлипса с подозрением сузились.
Вы из офиса оценщика? Но я думал
О, нет, ничего подобного, мистер Филлипс. Я из Санборнского Института.
Отлично. Входите. Боюсь, я уже достаточно насмотрелся на федеральных, государственных и местных шакалов, появляющихся из-за деревьев, каждый из которых ожидает долю падали. Простите за образность.
Ну, конечно, сказал Мейтланд, снимая шляпу и передавая её слуге-индейцу, который сначала как будто не понял, что с ней делать.
Дом был роскошно обставлен, в основном, в Викторианском стиле, что Мейтланд отметил с некоторым облегчением, потому что ненавидел дома, где внутреннее убранство противоречило внешнему фасаду, или, что ещё хуже, где забывчивый новый домовладелец не имел никакого чувства приличия и беспорядочно смешивал стили. Потом он понял, что мистер Филлипс, должно быть, просто вычистил и подлатал интерьер старого дома, не потрудившись переосмыслить вкусы своего предка в меблировке. Тем не менее, само это усилие подразумевало намерение Филлипса остаться жить в этом доме и сделать его своим собственным.
Филлипс провел гостя в библиотеку на втором этаже и указал ему место на одной из кушеток перед камином, в то время как его слуга разжег огонь. Усевшись в кожаное кресло с откидной спинкой напротив насеста Мейтланда, Филлипс устроился поудобнее, словно хозяин поместья, находящийся на любимом месте.
Поначалу, как вы, наверное, знаете, мистер Мейтланд, я приехал сюда с востока, думая лишь о том, чтобы присутствовать на похоронах моего дяди Хирама и уладить кое-какие дела в Санборне. Боюсь, до этого я еще не дошёл. Дела здесь неожиданно заняли меня.
Филлипс уставился пустым взглядом на высокий потолок, как будто смотрел сквозь него на большие просторы снаружи.
Я планировал продать этот старый особняк, но чем дольше я оставался здесь, тем больше я чувствовал себя как дома, не могу сказать почему. На самом деле, у меня практически было такое чувство, что я вернулся домой после долгого отсутствия. Глупо звучит, не правда ли? Нет, я никогда не бывал здесь и не навещал дядю Хирама, хотя, признаюсь, теперь, живя среди его вещей, я знаю его лучше.
Мейтланд не мог не заметить, что во всей этой болтливой речи Филлипс ни словом не обмолвился о своем кузене и компаньоне Брайане Уинфилде. Всё выглядело так, как будто его кузен не принимал никакого участия в последних событиях. Мейтланд гадал, что еще Филлипс мог намеренно пропустить в своём монологе. С другой стороны, роль Мейтланда состояла в том, чтобы просто вести переговоры о каких-то старых книгах, а не играть роль детектива.
Итак, мистер Филлипс, говоря о вещах вашего покойного дяди, я хочу сообщить, что попечителям Санборнского Института любопытно узнать, может ли его, то есть ваша библиотека, содержать ещё какие-нибудь старые книги, подобные тем, что Гарольд Хэдли Коупленд когда-то приобрёл у Хирама Стокли
Да, перебил его Филлипс, я знаю, какие вы имеете в виду. И, честно говоря, я не могу себе представить, что заставило дядю Хирама расстаться с этими книгами в первую очередь. На самом деле, я подумывал попросить институт вернуть их, чтобы коллекция Стокли могла стать полной снова. Эти книги пробыли у вас достаточно долго, вы уже должны были сделать фотокопии всех страниц.
Это был удар! Мейтланд приехал, чтобы пополнить редкие книжные фонды Санборна, а оказалось, что он вот-вот потеряет часть королевских драгоценностей Института. Мысленно он упрекнул себя: лучше было вообще никогда не приходить!
Это несколько неожиданно, мистер Филлипс, но я могу понять вашу точку зрения. Я уверен, что попечители согласятся рассмотреть этот вопрос. Я уверен, что это можно решить полюбовно. Прежде чем я уйду, хотелось бы спросить: могу я вам чем-нибудь помочь в Институте? Вы упомянули о каких-то делах там
Разумеется, Мистер Мейтланд. Но на самом деле я не думаю, что буду переживать. Видите ли, это было связано с парнем по имени Артур Уилкокс Ходжкинс из вашего Санборнского Института. Этот обезумевший человек однажды появился в Мискатонике, проделав путь через всю страну. Похоже, он испытывал особый страх перед одним из старых меланезийских идолов из наследства Коупленда. Если хотите знать моё впечатление, Ходжкинс был не просто параноиком. Тем не менее, некоторые из наших преподавателей выслушали его и сочли самым милосердным позволить ему взять с собой домой один из наших меньших музейных экспонатов, звездообразный камень удивительной работы. Этот парень был убеждён, что камень будет действовать как некое устройство, отвращающее беду, и защитит его от оккультной гибели, которой он боялся.
Газеты вскоре после этого сообщили, что страхи, наконец, взяли над ним верх, что он обезумел в галерее Музея Санборна, убил ночного сторожа и пытался поджечь это место. Всё это произошло около восьми лет назад.
Мой работодатель в Мискатонике, доктор Лафем, попросил меня, пока я был здесь на похоронах дяди Хирама, разобраться в этом деле, задаваясь вопросом, не было ли в этой трагедии чего-то большего, чем газеты сочли нужным сообщить. Но с тех пор, как я получил наследство, я решил не возвращаться на восток, а что касается дела Ходжкинса, то я думаю, что лучше не будить лихо, пока спит тихо. Не так ли? Вряд ли в Санборне будут в восторге, если это грязное дело вновь появится на страницах газет на потеху публике.
Мейтланд действительно слышал о странной трагедии неуравновешенного Ходжкинса, но никогда не пересекался с ним в институте. Он знал, что в этом деле есть что-то большее, хотя, что это может быть, Мейтланд не знал и не хотел знать. Филлипс был прав. Было бы благословением для Санборнского Института не ввязываться ещё раз в публичный кошмар.
Ваша точка зрения вполне понятна, мистер Филлипс. Таким путём мало что можно получить. Мы ценим заботу профессора Лафема, но, честно говоря, мы бы больше ценили вашу собственную!
Оба мужчины рассмеялись, смягчая чопорную вежливость разговора, хотя он уже подходил к концу. Филлипс поднялся с кресла, когда старый индеец вошел в комнату.
Эхоктакус, проводи, пожалуйста, нашего гостя.
Лицо индейца оставалось бесстрастным, но что-то в его поведении говорило о том, что роль подчинённого даётся ему нелегко.
Я с нетерпением буду ждать от вас известий об этих книгах, и, пожалуйста, заверьте ваших попечителей, что я буду более чем счастлив возместить институту, по крайней мере, ту сумму, которую Коупленд заплатил моему дяде за них. Вы не забудете? Хорошо.
Ошеломлённый Джейкоб Мейтланд последовал за слугой-индейцем вниз по винтовой лестнице в прихожую и был уже на полпути к двери, когда услышал позади себя громкий голос Уинфилда Филлипса, зовущего его обратно.
Ах да, ещё одна вещь, Мейтланд, пожалуйста! Если вы случайно услышите что-нибудь от доктора Лафема или кого-нибудь ещё в Мискатонике, пожалуйста, передайте им мои наилучшие пожелания и извинения за то, что, как я теперь понимаю, было довольно плохой шуткой. Большое спасибо, старина.
Мейтланд почувствовал удивительное облегчение, снова сев за руль и продолжив свой путь через унылые акры Дарнхем-Бич и Поля Хаббла, молча съедая мили до опоясанного пальмами кампуса Санборнского Института Тихоокеанских Древностей.
IV
На этом рассказ Мейтланда тоже закончился, а его голос превратился в вопросительный знак. Он не сообщил доктору Зарнаку ничего конкретного, но оба знали, что весь этот эпизод на самом деле был вопросом, загадкой, началом истории, а не её концом.
Прежде всего, мой юный коллега, скажите, вы уже передали просьбу Филлипса попечителям?
Нет, всё это случилось чуть больше недели назад, а попечители соберутся только через полтора месяца.
Хорошо, хорошо, кивнул Зарнак. Вам не следует передавать эту просьбу, потому что книги Хирама никогда не должны вернуться к Филлипсу. Я уверен, что его дядя не отдавал их Гарольду Хэдли Коупленду добровольно.
Тогда как?
Округлившиеся глаза и приподнятые брови молодого человека закончили вопрос за него.
Я пока не могу вам этого объяснить, мистер Мейтланд. Достаточно сказать, что профессор Коупленд обладал чем-то далеко выходящим за рамки теоретических знаний по некоторым вопросам, что и послужило причиной его знакомства с Хирамом Стокли. Скажем так: у него имелись определённые ресурсы, которые позволяли ему торговаться и получать то, что он хотел. Хотя вы можете видеть, какую пользу, в конце концов, это принесло бедному Коупленду.
Хорошо, сэр, но как насчёт той «шутки» которую придумал Филлипс? Это показалось мне странным, едва ли характерным для обычного поведения этого человека.
Вас можно поздравить. У вас острый глаз исследователя. Что касается так называемой шутки, я думаю, что могу дать исчерпывающий ответ.
Сказав это, Зарнак потянулся за кожаным саквояжем, который он принёс с собой, открыл его и положил перед Джейкобом Мейтландом аккуратно отпечатанную рукопись объёмом около сорока страниц. На верхнем листе, словно глас вопиющего в пустыне, была напечатана единственная короткая строчка: «Заявление Уинфилда Филлипса».
Вот, прочитайте прямо сейчас. Это не займёт много времени, рукопись содержит ряд вещей, которые вам нужно будет знать, чтобы наш разговор продолжился. А я пока буду медитировать.
Итак, Мейтланд начал читать, сначала с невозмутимым лицом, потом с нарастающим чувством едва уловимой тревоги. Машинопись начиналась на мрачной ноте, предвкушая неминуемую смерть самого писателя. Филлипс сочинил рассказ в том же самом доме, без сомнения, в той же самой комнате, в которой Мейтланд беседовал с ним меньше недели назад. Он рассказал о своей миссии в Сантьяго, о встрече с кузеном (и тут Мейтланд прочёл между строк возможное оправдание слухам о гомосексуальности этой пары), о том, как они впервые осмотрели особняк дяди. Затаив дыхание, Филлипс описал, как он случайно обнаружил книжную полку с малоизвестными классиками декадентского движения, и Мейтланд похолодел, поскольку его собственные интересы явно были связаны с наукой, а не с литературой, не говоря уже о грязном притоке декадентов. Когда Филлипс добрался до описания столетних экземпляров «Некрономикона» Джона Ди и издания «Livre d'Ivon» Гаспара дю Норда, пульс Мейтланда участился; здесь были книги, гипотетическое существование которых мотивировало его поездку в Стокли, теперь ставшее поместьем Филлипса. Он был ошеломлён предполагаемой смертью Брайана Уинфилда и наполовину подозревал, что рассказчик слишком сильно протестовал против обвинения Уинфилда в этом деле. В общем, многое неясное было объяснено на этих безумных страницах, и всё же почему-то всё казалось ещё более таинственным, чем до этого.
Глаза Зарнака встретились с глазами Мейтланда, когда тот оторвался от последней страницы.
Возможно, вы задаётесь вопросом, не поддался ли Филлипс, в конце концов, голосам, которые манили его к себе. В глубине души, из того, что вы мне рассказали, я думаю, что мы оба знаем ответ на этот вопрос, сказал доктор.