Олег закричал.
После шести часов пути и еще трех часов таможенной волокиты они наконец пересекли границу. Варя притихла, вновь погрузившись в воспоминания о детстве, которые, как подозревал Олег, таили достаточно болезненных моментов. Многое было рассказано ему, о многом он догадывался. Ранняя смерть матери, взросление в чужой семье. Что-то там с братом, конфликт, обозначенный парой холодных реплик. Возвращаться всегда непросто. Тем более ехать на похороны человека, вырастившего тебя, но оставившего в душе весьма противоречивые эмоции.
Сумерки сгущались. Душные, июльские, не приносящие прохладу.
Олег рулил, тайком поглядывая на возлюбленную. Она же, прикрывшись пологом темно-каштановых волос, сосредоточенно покусывала большой палец, хмурилась, и меж бровей появлялась морщинка, которую Олег обожал. Настороженные карие глазищи вчитывались в «ридну мову» рекламных щитов.
На въезде в Харьков Варя прервала молчание.
Последний раз я была на родине в четырнадцатом году. А в деревне, она замешкалась, прикидывая, выходит, в две тысячи пятом.
Олег скользнул ладонью по ее бедру. Варя была младше его на пару лет, но с момента встречи прошлой весной ему ужасно хотелось заботиться о ней, как о ребенке, оберегать. Прежде он не испытывал к подружкам столь взрослых, отцовских чувств.
Ты совсем не общалась с теткой?
Общалась, глядя за стекло, сказала Варя. Когда я училась, она приезжала ко мне в Киев. Она была стала очень замкнутой. Отчужденной.
А брат?
Речь шла о двоюродном брате. Олег видел его на фото: загорелый вихрастый подросток держит за руку малявку с выгоревшими кудряшками. Шебутная полуулыбка Венсдей Аддамс и сбитые коленки вызывали у Олега прилив нежности. Из деревенской пацанки получилась утонченная леди.
Колю я не видела с шестнадцати лет.
Позавчера Варя получила в социальной сети письмо. Неизвестная ей девочка сообщала, что тетя Маланья умерла и брат приглашает Варю на похороны. Олег сразу согласился взять выходные, отвести невесту.
Решено было заночевать в Харькове и утром добраться до Рябиновки.
Я голоден как волк, сказал Олег. Где здесь подают наваристый борщ?
Вскоре они ужинали, внимая украиноязычным клипам по телевизору. Варя взбодрилась, она переводила для Олега: «прыкраса»«украшение», «тыждень»«неделя», «перлына»«жемчужина». Ему не нужно было переводить, что такое «кохання».
Гостиницу они бронировали заранее. Прогулялись по вечернему городу, целовались на набережной и фотографировались под шикарным памятником поэту Шевченко. Олегу расслабленный Харьков понравился.
В коридоре гостиницы нервно мигала лампочка, тьма то затапливала багровый палас, то отступала, скапливаясь по углам.
Олег развалился на постели, освежившийся и сытый. Листал новости. Босые пятки зашлепали по линолеуму, и он отбросил смартфон. Варя переоделась в просторную футболку, лаской отвоеванную у жениха. Стройные ножки золотились каплями влаги, мокрые кудри завились. Она плюхнулась рядом, полминуты смотрела на Олега, решаясь. Он молчал, ожидая. Гладил ненавязчиво по щиколотке.
Я не рассказывала тебе всего.
Звучит слегка пугающе.
Ты должен знать. До того, как увидишь Колю.
Олег сел поудобнее, показывая, что готов к исповеди. За тонкой стеной гремел телевизор, рвались бомбы, вертолеты пикировали. Глаза Вари подернулись туманом. Она сказала:
Рябиновкадовольно странное место. Люди там совсем не такие, к каким мы привыкли. Суеверные. Это если смягчать формулировку. Я росла в абсолютной уверенности, что домовые реальны, она улыбнулась виновато, в общежитии соседки потешались надо мной. Поначалу я была словно те мормоны. Как сектантка, типа того. Оставляла молоко для духов дома. Крестила рот, чихая, потому что так поступали все в Рябиновке. Иначе в рот залезет бес. Верила, что баба Фросяона жила на отшибе селапривораживает мужчин. Ты понимаешь? Мы были на короткой ноге с потусторонним.
Олег кивнул, хотя в его голове не укладывалось, что умная и раскованная Варя, его Варюша, допускала существование чертей.
«Мы же все верим в Деда Мороза, напомнил он себе. Причем я верил в сказочного альтруиста до третьего класса».
Суеверия в Рябиновке везде, сказала Варя, куда ни сунься. И каждый рябиновец знает о Горобыной ночи.
Какой ночи? переспросил Олег, мыслями забуксовавший на дедушке Морозе.
Горобынаэто рябина по-украински. Ночь, получается, рябиновая. Она бывает раз в шесть лет, двадцать седьмого июля. Не скажу, почему именно двадцать седьмого. Ягода вроде бы созревает, или как-то так. Но, я клянусь, я помню две рябиновых ночив десять лет и в шестнадцать, и оба раза был сильный гром без дождя, и над селом полыхали страшные зарницы. И никто не спит, спать запрещено.
За стеной шарахнуло. Незримый поклонник боевиков прибавил звук.
А чем же надо заниматься?
Взрослыемолятся. Варя откинула со лба прядь. Дети играют. Пугают друг друга. Во всех домах зажигают свечи, потому что рябиновая ночьночь нечистой силы. Дьявол ходит по земле, вот чему меня учила тетка. Не знаю, как сегодня, но, черт, в середине нулевых двадцать первого века жители Рябиновки всерьез верили, что по дворам шастает рогатый. Или не всерьез. Притворялись. Кто их разберет. Для нас, детворы, это было вроде развлечения. Как Хэллоуин, пощекотать нервы. Кто смелее, выскакивал на порог. Считал до десяти или кричал: Горобыный, попробуй съесть. Горобыныйне помню точнокличка дьявола, или духа этой ночи. Покричал и обратно бежать. Ну, весело жецелую ночь не спать, высматривать нечисть за окнами
Своеобразно, но весело.
Я говорила, после смерти мамы меня забрала к себе ее сестра. Мы жили втроем, я, тетя Маланья и Коля, ее сын. Мы с Колей дружили, грибы собирали, гильзы в леску. Рыбу удили. Настоящий старший брат. Двадцать седьмого июля девяносто девятого года тетю госпитализировали в город с сильным отравлением. Соседка, тетя Оксана, заходила проконтролировать, зажгли ли мы свечи. Из-за молний было светло, как днем. И Коля исчез.
А спустя восемнадцать лет исчезла и Варя. Ошеломленный, Олег дергал ручку двери, но подалась она раза с шестого. Словно отперли изнутри: входи, если ты такой настырный.
Кухня была пуста. В распахнутое окно врывался запах озона. Тьма перешептывалась по углам.
Варя! Он вылетел из дома и едва не врезался в Колю. Мужчина улыбался, и это была жуткая улыбка. Потому что губы его были порваны, а лицо исклевано. В многочисленных ранках запеклась кровь. Шрам, птичья лапка, сиял на лбу. Коля будто побывал в грандиозной передряге и вышел живым
Живым ли?
Олег смотрел на синеватую кожу, на впавшие глаза Вариного брата.
Ты не совладаешь с Горобыным, просто сказал Коля, никто не совладает. Свечи для негораз плюнуть. Ему Варька наша приглянулась, он сосватать ее решил. Меня послал свидетелем. Столько лет ждал, но для него времени нет, он же старше церквей, понимаешь?
Что-то прилипло к глазному яблоку Коли, он сморгнул, и светлый лепесток спланировал на воротник.
«Веко! ужаснулся Олег. У него веко отпало!».
Правый глаз Коли, огромный, круглый, изучал гостя.
Он всегда был и всегда будет. А тыдавайв город беги. Беги, беги, друг!
И Коля захлопал в ладоши, закудахтал дурашливо.
Молнии вспахивали горизонт.
Олег разглядел двор. И воробьев. Тысячи воробьев.
То есть как исчез? спросил он в харьковской гостинице.
Варя повела худенькими плечами.
Тетя сказала, его забрал Горобыный. Для нее это был непреложный факт, и для всего села. Даже участковый говорил: вы же понимаете. Горобына ночь, мать ее. Меня потом долго мучили кошмары. Я убедила себя, что видела, как Колю похищают. Как огромная лапа всовывается в окно и вытаскивает его наружу.
Девушка вытянула руку и скорченными пальцами прошлась по постели.
Господи, детка
Они втемяшили мне это своими сраными россказнями, зло промолвила Варя, двадцативосьмилетний бухгалтер из Москвы. Позже Коле сделали надгробие на кладбище. Тетя часто навещала его, плакала у фальшивой могилки. А в две тысячи пятом, двадцать седьмого июля Коля возвратился.
Олег запнулся, удивленный.
Через шесть лет?
Угу. Были эти вспышки, молнии, рокот
В соседнем номере бабахнул залп, саундтрек к загадочной истории Вари.
Я пойми, я уже не так твердо верила в местные легенды. Помню, я вышла на минуту в спальню, убедиться, что закрыла окна. А когда вернулась на кухню, Коля сидел за столом. Он сильно изменился, похудел, отрастил волосы. Он пропал четырнадцатилетним мальчишкой, а пришел взрослым парнем. Тетя Маланья упала перед ним на колени, трогала его ноги и плакала, а он повторял: «ну, будет, будет» и гладил ее по волосам. А еще смотрел на меня, и я совсем не узнала его глаза, Варя, будто в трансе, коснулась пушистых ресниц, такие они были темные и холодные. Гораздо темнее, чем я помнила.
Но это был он?
Определенно.
Тогда где же его носило?
Мы задавали вопросы. Он говорил одно и то же: «Я был в разных городах». Точка. Я девушка выдавила смущенную и виноватую улыбку, я боялась брата. Он сделался странным. Его взгляд, его заторможенная речь, безразличие ко всему. Точно зомби. Он залезал в погреб и торчал там допоздна. Издавал разные звуки. Однажды я проснулась и увидела, что он стоит в углу, в густой тени, и таращится на меня. Это было последней каплей. Я не желала жить с ним рядом.
Он мог подсесть на наркотики, предположил Олег.
Да, мог. И это объясняло бы некоторые вещи. Но далеко не все.
Варя замолчала, теребя край футболки. Олег обнял ее, но мгновение спустя отодвинулся, чтобы заглянуть в побледневшее лицо.
Две тысячи пятый? подсчитал он, Выходит
За стеной вооруженная стычка переросла в нечто большее, может быть, в апокалипсис с использованием ядерных бомб.
Да, угрюмо подтвердила Варя, выходит, что тетю Маланью хоронят в Горобыну ночь. И завтра будет гроза.
Гроза поджигала небо на западе. Молнии гвоздили окрестные поля. Залпы плотной канонады били по ушам.
И в свете вспышек слюдянисто поблескивали глаза птиц.
Они были повсюду: на крышах зданий, на заборах, на навесах сараев. Под их тяжестью накренялись ветви рябин, дребезжали водостоки. Серая масса погребла под собой трактор, будку туалета, и «тойота» обросла серыми перышками.
Сонмища домовых воробьев опустились на деревню. Шевелящееся море растеклось по двору до калитки и дальше. По нему шли волны, оно издавало звук, с каким перетряхивают ветхий плед (безразмерный плед!), но не было чириканья, обычных птичьих свар. Молчаливое воинство взирало на человека сверху, снизу, с боков.
Рябиновка шуршала крылами. Воробьи, как грибок, как плесень, облепили окна соседских домов, затенили отсветы горящих внутри огарков.
Каждый раз, когда молния пронзала темные небеса, воробьиные орды вздымались и опадали.
«Не думай об этом! приказал себе Олег, найди Варю и убирайся».
Он топнул кроссовкой. Ни малейшей реакции.
Коля, ухмыляясь, попятился к живым от птичьей возни кустам и растворился в пернатой ночи.
Показалось, что где-то кричат.
Варенька!
Олег шагнул на коричнево-бурое, в ржавых и черных узорах, полотно. Воробьи не расступились, пришлось давить их. Под подошвой захрустели черепки и косточки. Птицы умирали смиренно.
Раз в шесть лет в сухую грозу воробьи покидают гнезда по велению нечистого духа
Когда Варя уснула на гостиничных простынях, он порыскал по интернету и нашел лубочную картинку восемнадцатого века. Уродливый черт измеряет воробушков, другой рогатый ссыпает птах в пекло на корм дьяволу.
Теперь Олегу казалось, что он видел это во сне. Воробьи, выковыривающиеся из поминального пюре, из траурных одежд соседей, из волос, из глоток.
Горько! Горько!
Олег оглянулся.
Коля полз на четвереньках по крыше и гримасничал. Узловатые пальцы загребали охапки пернатых тел, мяли их, совали в скалящийся рот. Коля терзал птиц зубами и давился, глаза без век вращались в глазницах.
Женский визг полоснул по ушам ошарашенного Олега, привел в чувство. Он бросился через воробьиный настил к калитке, на улицу, оккупированную шорохом и щелканьем клювов. Туда, где за хатами вздыбился колышущийся столб.
Они познакомились в парке. Так банально. Она вроде бы кормила птиц. Крошила на асфальт булку. Из булочной пела Эдит Пиаф.
Он подумал, что эта девушка очень красива, и сразу же озвучил мысль.
Варя смеялась натужным шуткам.
Воробьи слетались на ветки, окружали их и наблюдали.
Столб был вихрем из птиц. Он гулял по полю, выкорчевывая сорняки, и Олег подверг сомнению саму реальность. Крылатый смерч вырастал из земли и разрывал почву, как лист бумаги. Отдельные воробьи отпочковывались от стаи, темными точками усеивали небо.
Запыхавшийся Олег замер на краю пустыря.
Он вцепился в волосы и смотрел, не мигая, как по полю шествует Горобыный.
Ростом колосс достигал тридцати метров, но поступь его непомерно тонких, вывернутых коленями назад ног, была бесшумной. Воробьи встречали бога яростным хлопаньем, словно сотни флагов бились на ветру.
Тушу гиганта покрывали серые перья и струпья, он сутулился, удаляясь на запад, к зарницам, к молниям. Тощий и страшный, медленный, необратимый. В огромной птичьей лапе он сжимал извивающуюся фигурку, как ребеноккуклу.
Жених нес на руках свою невесту.
Варя! взвыл Олег.
Ответом был то ли вскрик, то ли всхлип. Или все это рождалось в его голове, где мозг вскипал и побулькивал.
Задние лапы великана выдергивали комья земли и пучки травы, сложенные за спиной узкие крылья нетерпеливо терлись друг о друга. Над лысой макушкой воробьи сформировали нимб, и когда Олег зарыдал, существо повернуло серую голову, ощетинившуюся бородой и увенчанную крючковатым клювом, черный глаз вперился в человека. Безумный, беспощадный, алчный.
Воробьи обвились вокруг хозяина, сплели из своих мечущихся тел кокон, который распался через мгновение.
Гигант исчез и забрал с собой невесту.
Ночь громыхнула напоследок. Внизу, в аду, где не протолкнуться от воробьев, забухтело удовлетворенно. Тьма истлевала, воробьи зарывались в пыль и таяли, или просто улетали. Люди выходили из домов, вооруженные воском, перешептывались. Им нужно было уничтожить улики и подумать, насколько городской опасен для их тихой и размеренной жизни.
А Олег ползал по полю среди исполинских перьев и скулил, и звал свою возлюбленную, звал, звал, звал.