Аделин ДьедонеНастоящая жизнь
В доме было четыре комнаты. Однамоя, втораямладшего брата Жиля, третьяродителей, а четвертая принадлежала трупам.
Олени, маралы, кабаны. Головы антилоп всех видов и размеров: спрингбоки, импалы, гну, орикс, личи. Несколько голов зебр.
На возвышении лежал лев, зубы его были сомкнуты на шее маленькой газели.
А в углу стояла гиена.
Хотя она была набита соломой, она жилая в этом не сомневалась, и она наслаждалась ужасом, который видела в глазах всех тех, кто встречался с ней взглядом.
На стенах, в рамках, висели изображения моего отца с ружьем в руке и убитыми им животными.
Он постоянно фотографировался в одной и той же позе, величественно и гордо поставив ногу на труп зверя, уперев одну руку в бок, а другой триумфально воздевая оружие. Он скорее напоминал вооруженного повстанца, опьяненного кровью жертв, чем почтенного отца семейства.
Жемчужиной его коллекции, его самой большой гордостью был, конечно, слоновий бивень. Однажды вечером я услышала, как он рассказывает матери о том, что само убийство было не самым трудным делом во всей этой истории. Вовсе нет. Убить слона было не сложнее, чем забить корову в переходе метро.
Сложность заключалась в другом: нужно было выйти на браконьеров и суметь ускользнуть от бдительных егерей.
И потом ведь нужно отделить бивни от еще теплой туши. Та еще скотобойня.
Это все влетело ему в копеечку. Я думаю, именно поэтому он так гордился своим трофеем. Убийство слона стоило так дорого, что ему пришлось поделить расходы пополам с каким-то типом. Каждый увез с собой по бивню.
Я любила гладить этот бивень. Он был таким большим, таким блестящим и прохладным. Но возможно было делать это только тайком от отцаон запрещал нам заходить в комнату для трупов.
Отец был огромным мужчиной, широкоплечим, грубым, на видживодер живодером. Огромные узловатые руки. Этими руками он мог оторвать голову цыпленку так же легко, как будто открывал бутылку колы.
Кроме охоты, отец любил в жизни еще две вещи: телевизор и виски. И когда он не гонялся по всему миру за разными зверями, желая их убить, он пялился в здоровенный экран с колонками, который стоил как небольшой автомобиль, и прихлебывал «Гленфиддих» прямо из бутылки.
Вроде бы он разговаривал с моей матерью, но на самом деле ее вполне можно было бы заменить на фикус, и он бы не заметил разницы.
А мать панически боялась отца.
Я подозреваю, что, за исключением ее страсти к садоводству и разведению карликовых коз, это практически единственное, что я могу про нее поведать. Это была худая женщина с длинными жидкими волосами. Я не уверена, существовала ли она вообще до того момента, когда с ним встретилась. Думаю, да. Она, должно быть, напоминала примитивную форму жизниодноклеточное, полупрозрачное создание. Амебу. С эктоплазмой, эндоплазмой, ядром и пищеварительной вакуолью. А за долгие годы жизни с моим отцом эта крошечная емкость постепенно наполнилась страхом.
Я всегда с напряженным интересом рассматривала их свадебные фотографии. Сколько себя помню, я вечно листала семейный альбом, пытаясь отыскать там хоть что-то. Хоть что-то, что могло бы объяснить этот странный союз. Любовь, ласку, радость, улыбку Хоть что-то
Так и не нашла. На этих снимках отец стоял почти в той же позе, что на фотографиях с охоты, только гордости на лице поменьше. Ну ясное дело, амебаэто так себе трофей. Поймать ее ничего не стоит: стакан, немного застоявшейся водыи готово.
Видно, что маме моей во время свадьбы еще не было страшно. Скорее создавалось ощущение, что ее поставили тут, рядом с этим типом, как вазуэлемент интерьера.
Когда я повзрослела, я стала задаваться вопросом: каким образом эти двое смогли зачать двух детей? Меня и моего брата. Но я быстро перестала об этом думать, потому что в голову мне приходила только одна картина: вечер, кухня, он, воняя виски, лениво заваливает ее на стол, несколько мощных, грубых движений безо всякой реакции с ее стороныи дело сделано.
Основной функцией матери было приготовление еды, и ее она тоже осуществляла совершенно как амеба. Еда получалась скучной, безвкусной и однообразной. С большим количеством майонеза. Сэндвичи с ветчиной и сыром, персики с тунцом, салат «Мимоза» и рыба в панировке с картофельным пюре. Вот основное меню.
* * *
За нашим садом были лес Повешенных детей и большая зелено-коричневая долинадва холма, образующие гигантскую букву V, на дне которой скапливались сухие листья. В глубине долины жила Моника. Мы с Жилем часто ходили к ней в гости. Она объяснила нам, что эта буква Vслед от когтя дракона. Дракон процарапал эту долину, потому что обезумел от горя. Это было давным-давно. Моника замечательно рассказывала всякие истории. Ее седые длинные волосы танцевали, танцевали цветочки на платье, позвякивали браслеты на запястьях.
«Очень-очень давно неподалеку отсюда, на вершине горы, которая теперь разрушилась, жила пара гигантских драконов. Они любили друг друга так сильно, что ночью пели странные, но очень красивые песни, которые знают только драконы. Эти звуки внушали страх людям в долине. Услышав их, они не могли заснуть. Однажды ночью, когда двое влюбленных задремали, убаюканные песнями, они пришликретины с факелами и виламии убили самку.
Самец, обезумев от горя, разом испепелил долину, сжег всех: мужчин, женщин и детей. Все люди умерли. Потом в отчаянии он стал когтями царапать землю, образуя впадины. С тех пор растения вновь выросли на этой земле, и вновь здесь стали жить люди, но следы его когтей остались до сих пор».
Действительно, в окрестных лесах и полях повсюду были разбросаны овраги разной глубины, напоминающие царапины.
Эта история напугала Жиля.
По вечерам он иногда стал приходить ко мне в постель. Тесно прижимался всем телом, ища защиты: ему казалось, что он слышит песнь дракона. Я объясняла ему, что это просто сказка, что на самом деле драконов не существует. Что Моника рассказывала это, потому что ей нравятся старинные легенды, но рассказвыдумка.
В глубине души я сама тайно сомневалась в своих словах. И каждый раз, когда отец возвращался с охоты, я боялась, что он принесет голову самки дракона.
Чтобы успокоить Жиля, я изображала взрослую и шептала ему: «Всякие истории нужны для того, чтобы выпустить наружу наши страхи, так мы можем быть уверены, что в настоящей жизни этого не случится».
Я любила засыпать рядом с ним, вдыхая запах его мягких волос.
Жилю было шесть лет, мнедесять. Обычно братья и сестры то и дело ссорятся, ревнуют друг к другу, орут, ябедничают и дерутся. У нас все было не так. Я любила Жиля нежно, как мать. Я направляла его, объясняла ему все, что знала сама, это была моя миссия старшей сестры. Самая чистая форма любви, которая существует.
Эта любовь не ожидает ничего в ответ. Она несокрушима и неистребима.
Он все время смеялся, показывая молочные белые зубки. И каждый раз его смех грел меня, как мини-электростанция. А я делала ему кукол из старых носков, сочиняла смешные истории, ставила целые спектакли для него одного. Еще я любила его щекотать. Чтобы слышать, как он смеется.
Смех Жиля способен был вылечить все душевные раны.
Дом Моники наполовину оплетал плющ. Это было красиво. Иногда солнце освещало его через ветки, словно лаская светящимися пальцами. Я никогда не видела, чтобы мой дом ласкали солнечные пальцы. И ни один из домов в округе.
Мы обитали в поселке, который назывался Демо.
Сорок одинаковых серых строений, вытянутых рядами, как погребальные камни на кладбище.
Отец назвал его Дурдемо.
В шестидесятые годы на месте Демо было поле пшеницы.
В начале семидесятых жилое строительство, словно плесень, разрослось на нем с катастрофической скоростью: буквально за полгода. Это был пилотный проект, на пике тогдашней модной технологии сборных конструкций.
Демо. Демонстрация уж не знаю чего. В те времена люди, построившие эти дома, хотели что-то доказать. Может быть, тогда эти сооружения впечатляли. Но сейчас, двадцать лет спустя, от них осталось одно уродство. Красота, если она и была, смылась дождями. Поселок состоял из одной улицы, которая шла квадратомдома стояли внутри квадрата и вне его. А вокруг раскинулся лес Повешенных детей.
Наш дом стоял вне квадрата. Он выглядел немного лучше других, поскольку архитектор проектировал его для себя. Но он уже давно не жил здесь. Дом был побольше, чем остальные, и посветлее: с высокими застекленными эркерами. И еще в нем был подвал. В целом он имел довольно дурацкий вид, скажем прямо, но подвал оказался нужной штукой.
Благодаря ему подземные воды не поднимались до уровня стен и те не начинали гнить. Остальные дома в Демо пахли залежавшимся полотенцем, забытым в мешке с принадлежностями для бассейна.
У нас не воняло, но зато в доме жили трупы животных. Я иногда задумывалась: а не лучше ли дом, в котором воняет?
Сад у нас тоже был побольше, чем у других. На газоне имелся даже надувной бассейн. Он напоминал тучную даму, заснувшую на солнцепеке. Зимой отец сдувал его, и на лужайке оставался круг коричневой травы.
А в глубине сада, прямо перед лесом, был загон, где держали козочек. На склоне, покрытом вьющимся розмарином.
Козочек было три: Бисквитка, Жозетка и Мускатка. Но скоро их должно было стать пять: Мускатка была беременна.
Мать привела козла для спаривания, это была целая историяиз-за отца. Иногда мать способна на удивительные вещи. Когда речь заходила о ее козах, в ее нутре зарождалось некое подобие материнского инстинкта, позволяющее противостоять отцу.
Когда это происходило, на его лице появлялось выражение учителя, которого превзошел ученик. Он застывал с открытым ртом, тщетно пытаясь найти, что сказать в ответ.
Он знал, что каждая секунда промедления неуклонно разрушает его авторитет, как шар-баба разбивает дом, зараженный домовым грибком. Его раскрытый рот слегка кривился, и он издавал глухое рычание, словно разозленный фокстерьер. И мать понимала, что победила.
Она знала, что позже за это заплатит, но эта победа была важна для нее. При этом внешне мать не испытывала торжества; как ни в чем не бывало она возвращалась к своей обычной амебной деятельности.
Так вот, Мускатка понесла, и мы с Жилем возбужденно ждали наступления отела. Караулили малейшие признаки скорых родов.
Он смеялся, выслушивая мои объяснения по поводу процесса появления козлят на свет.
Они вылезают из ее пиписьки. Будет похоже, как будто она какает, но вместо какашек появятся два ребеночка-козленка.
А как они оказались в ее животе?
Они не то чтобы там оказались, они их сделали вместе с тем козлом. Они были очень влюблены друг в друга.
Но козел-то был у нас всего один день, козочка с ним даже толком не познакомилась, как они тогда могут быть влюблены?
А, вот ты о чем Так это и называется любовь с первого взгляда.
* * *
Если пройти через лес Повешенных детей и через поле таким образом, чтобы не заметил фермер, попадаешь на большой желтый песчаный холм. А если спуститься с него, цепляясь за торчащие корешки, попадаешь в лабиринт сломанных машин. Тут тем более нельзя допускать, чтобы тебя заметили.
Это было огромное кладбище металла. Я очень любила это место. Я гладила рукой каркасы и представляла себе сваленных в кучу зверей, неподвижных, но не утративших чувствительности. Иногда я разговаривала с ними. Особенно с новоприбывшими. Я говорила себе, что их, вероятно, нужно приободрить, успокоить. Жиль помогал мне. Вдвоем мы часами играли там, разговаривая с машинами.
Некоторые лежали здесь уже давно, поэтому с ними мы были хорошо знакомы. Однипочти не испорченные, иные слегка поврежденные. Были и совершенно развороченныекапот всмятку, ходовая разбита. Словно их прожевала огромная собака. Больше всего я любила зеленую машину, у которой не было ни крыши, ни сидений. Такое впечатление, что всю верхнюю часть сдуло напрочь, как пену с пивного бокала. Я вот думаю, что же могло ее снести без остатка? А Жиль очень любил Бумбуляку. Вот как он ее называл. Бумбуляка. Она и правда была прикольная.
Казалось, что ее поместили в гигантскую стиральную машину без воды. Она была помята повсюду, со всех сторон. Мы с Жилем залезали внутрь и представляли, что нас крутят в стиральной машине.
Я садилась за руль и кричала:
Бумбуляка! Бумбуляка! Бумбуляка! прыгая на сиденье, чтобы машина затряслась. И чудесный смех Жиля несся вверхвыше и выше, выше, чем вершина песчаного холма.
Мы знали, что в случае чего нам придется драпать: если хозяин нас услышит, он обязательно прибежит. Лабиринт принадлежал ему, а он не любил, что туда приходят играть.
Взрослые из Демо говорили нам, что он ставит волчьи капканы, чтобы ловить детей, играющих возле его машин. Так что мы все время внимательно глядели под ноги.
Когда ему удавалось нас услышать, он прибегал с воплем: «Это что такое?» И нужно было бежать как можно скорее, чтобы он не мог нас схватить, нужно было перемахнуть через холм, цепляясь за торчащие корни, борясь со страхом, сковывающим дыхание, и бежать-бежать-бежать как можно дальше от страшного «Это что такое?».
Он был жирным и тяжелым и не мог так же быстро, как мы, вскарабкаться по песчаному склону.
Однажды Жиль уцепился за слишком тоненький корень, и тот обломился. Жиль съехал вниз, оказавшись в нескольких сантиметрах от громадных ручищ, которые потянулись схватить его. Он вскочил ловко, как кошка, я поймала его за рукав и потащила наверх, и мы избежали возмездия.
Когда мы оказались в безопасности, от перенесенного ужаса нас охватил безудержный смех. Мы побежали к Монике под сень плюща, чтобы рассказать ей эту историю.
Она посмеялась вместе с нами, но предупредила, что лучше ему не попадаться.
Моника встала перед намиот нее, как всегда, пахнуло солнцем и пляжеми своим гнусавым голосом, напоминающим старый клаксон, сказала:
Маленькие упрямцы, вы должны знать, что есть люди, с которыми лучше не связываться. Зарубите это себе на носу. Есть люди, которые хотят испортить вам жизнь, омрачить вашу радость, хотят сесть вам на шею, чтобы вы не могли летать. Держитесь подальше от таких людей. А он как раз из их племени.
Я засмеялась, потому что представила, как владелец автомобильного кладбища садится на шею к Жилю.
Потом мы вернулись в Демо, потому что услышали музыку. «Вальс цветов» Чайковского. Грузовичок продавца мороженого, точного как часы, появился в этот вечер, как в любой другой.
Мы пошли просить у отца денег.
Жиль всегда брал два шарика. Клубника-ваниль.
Я покупала шоколад-страчателла с кремом шантильи.
Но крем шантильи мне было брать запрещено. Не знаю уж почему, отец не разрешал мне его заказывать. Поэтому я быстренько слизывала его, пока мы шли до дома.
Это был наш секретего знали я, мой брат и милый месье из грузовичка. Очень старый человеклысый, высокий и тощий, в коричневом вельветовом костюме.
Он всегда говорил нам своим рокочущим голосом, улыбаясь одними глазами:
Ешьте побыстрее, волчата, а то растает, потому что солнце яркое, ветер сильный, для мороженого нет ничего хуже.
* * *
Однажды летним вечером мама приготовила персики с тунцом, мы ели их на террасе из голубого камня, выходившей в сад. Отец уже вышел из-за стола и расположился у телевизора с бутылкой «Гленфиддиха».
Он не любил проводить время с нами. Я думаю, что в этой семье никто не любил момент, когда вечером все собираются вместе за ужином. Но отец навязал нам этот ритуал, как и навязал его себе. Потому что так надо. Семья должна ужинать вместе, в радость это или нет, все равно. Он видел это по телевизору. Вот только там у людей был счастливый вид. Особенно если они ужинали в пабе. Все спорили, смеялись. Люди были красивыми, они любили друг друга. Время, которое человек проводит с семьей, преподносилось как награда. Подобно конфетам «Ферреро Роше», это было лакомство, на которое человек имел право после долгих часов, проведенных на работе или в школе.
У нас эти семейные трапезы больше походили на наказаниевроде большого стакана мочи поутру, который уринотерапевты предлагают выпивать ежедневно для здоровья. Каждый вечер мы свято следовали ритуалу, будто это был церковный обряд. Отец смотрел новости, растолковывая матери каждый сюжет так, словно она не способна воспринять никакую информацию без его объяснений. Для отца выпуски новостей имели большое значение. Когда он комментировал их, ему казалось, что он принимает в них участие. Как будто мир ждет его заключений, чтобы начать развиваться в правильном направлении. Когда новости заканчивались, мать кричала: