Я привела его в лабиринт, прямиком к Бумбуляке.
Садись.
Он покорно сел.
Я заняла место за рулем, встала коленями на сиденье и стала изо всех сил прыгать на нем. Я трясла машину сильно, как никогда.
Бумбуляка! Бумбуля-аааака! Бумбуля-аааааака! Давай, Жиль! Бумбуля-аааака!
Он сидел рядом безучастно, не реагируя ни на что, и его большие зеленые глаза были пусты. Он выглядел таким усталым
Хорошо, что нас не услышал владелец лабиринта, в таком состоянии Жиль дал бы себя поймать, даже не попытавшись оказать сопротивление.
Дома я наделала новых марионеток, сочинила новые истории. Он садился передо мной, мой маленький зритель. Я рассказывала ему о принцессах, которые путаются в своих длинных пышных юбках, прекрасных принцах, которые неожиданно пукают, о драконах, которых охватила икота
В конце концов, сама не знаю почему, я отвела его в комнату трупов. Отец был на работе, а мать ушла в магазин за продуктами.
Когда мы вошли в комнату, я спиной почувствовала взгляд гиены. Я старательно избегала встречаться с ней глазами.
Именно в этот момент я все поняла.
Эта мысль обрушилась на меня, как изголодавшийся дикарь, царапая спину острыми когтями. Смех, который я слышала, когда взорвалось лицо старика Это ведь она смеялась. Нечто жуткое, чему я не могла подобрать имени, но что висело в воздухеоно жило внутри гиены.
Набитое соломой тело таило в себе монстра. Смерть жила среди нас. И она сверлила меня своими стеклянными глазами. Ее взгляд впивался мне в затылок, она упивалась медвяным запахом моего маленького брата.
Жиль отпустил мою руку и повернулся к зверю. Он подошел к нему и положил руку на оскаленную морду. Я остолбенела. Сейчас она проснется и сожрет его.
Жиль упал на колени. Его губы дрожали. Он погладил гиену по мертвой шерсти, обнял за шею. Припал головой к огромной пасти.
Потом он начал всхлипывать, его воробьиное тельце сотрясалось от горя и ужаса. Словно абсцесс, который долго созревал, теперь вскрылсяи страх выплескивался ему на щеки.
Я поняла, что это хороший знак, что в нем что-то сдвинулось, что внутренний механизм снова начал работать.
Несколько дней спустя на место мороженщика взяли другого человека. «Вальс цветов» вернулся под наши окна. Каждый вечер. Каждый вечер лицо, превратившееся в кусок мяса, возникало в моей голове. Каждый деньнечто мелькало, словно трескалось, в глазах моего брата. Эта музыка воздействовала на какой-то элемент внутри него, на какую-то центральную деталь механизма, производящую радость, с каждым днем разрушая его больше и больше, все безвозвратнее и непоправимее.
И каждый вечер я повторяла себе: ничего страшного, это всего лишь тупиковая ветвь моей жизни, и все в конце концов будет переписано набело.
Когда проезжал грузовик с мороженым, я старалась находиться рядом с Жилем. Я видела, что все его маленькое тело начинает дрожать, когда он слышит эту музыку.
Как-то вечером я не нашла Жиля ни в своей комнате, ни в моей, ни в саду. Тогда я вошла в комнату трупов, бесшумно, потому что отец был в гостиной.
Я нашла его там, сидящим рядом с гиеной. Он шептал что-то в ее огромное ухо. Я не расслышала, что он ей говорил. Когда он обнаружил мое присутствие, то посмотрел на меня как-то странно. Мне показалось, что это гиена на меня посмотрела.
А вдруг взрыв сифона с кремом открыл какой-то тоннель в голове Жиля? И гиена воспользовалась этим тоннелем, чтобы проникнуть в голову брата и там поселиться? Или внедрить туда что-то зловредное?
Выражение, которое я увидела на лице Жиля, было ему не свойственно. Оно отдавало кровью и смертью. Зверь живет в этой комнате, он спит, потом просыпается и бродит по дому, об этом нельзя забывать. И я поняла, что теперь он живет внутри Жиля.
Мои родители ничего не заметили.
Отец был слишком занят новостями, растолковывая их матери. Мать была слишком занята тем, что боялась отца.
* * *
Надо начать строить эту машину для путешествий во времени как можно раньше. Я пошла к Монике, поскольку была уверена, что она сможет мне помочь.
Я спустилась в коготь дракона, дом стоял на своем месте, его, как всегда, ласкали солнечные пальцы.
Она открыла мне дверь в одном из своих длинных разноцветных платьев, с яркими цветами и порхающими бабочками. Она пригласила меня войти. Здесь по-прежнему пахло корицей. Я села на скамеечку, покрытую бараньей шкурой. Я любила гладить ееона была такая приятная на ощупь. Как та слоновая кость в комнате трупов: за ней чувствовалась какая-то мощь. Словно дух сильного животного еще жил в ней и мог чувствовать мою ласку.
Моника налила мне яблочного сока.
Ее лицо тоже как-то изменилось со дня смерти мороженщика. Что-то исчезло из него Я не решилась сказать ей, что это моя вина, что это я тогда попросила крем шантильи. Об этом никто никогда не должен узнать.
Я рассказала ей о Жиле и о моей идее путешествия во времени.
Понимаете, в фильме была машина, и ей нужно было невероятное количество энергии. Они применяли плутоний. А когда у них не было плутония, они использовали порох. Я могу найти машину и перестроить ее как надо, но я не могу сделать порох. Вы не знаете, можно ли вызвать грозу?
Она слегка улыбнулась, ее грусть сразу куда-то улетучилась.
Да, я думаю, это возможно. Задницу порвать придется, работенка тяжелая, но я думаю, что это возможно. По крайней мере я о таком слыхала. Это смесь науки и магии. Если хочешь, я займусь грозой. Тебе придется много чего выучить по ходу пьесы. Но если ты этого и правда хочешь, у тебя получится, на это уйдет много времени, больше, чем ты предполагаешь, но у тебя получится. Как у Мари Кюри.
Я закусила губу.
Батюшки мои, да ты не знаешь, кто такая Мари Кюри? Что там с вами целыми днями делают в школе? Бардак. Мари Кюри, ясно же! Мария Саломея Склодовская, вот ее настоящее имя. Она стала называться Кюри, когда вышла замуж за Пьера Кюри. Это первая женщина, которая получила Нобелевскую премию. Единственная и неповторимая в нобелевской истории, поскольку премий у нее было две: одну, по физике, она получила в 1903 году вместе с мужем за исследования в области радиации, потом Пьер умери бацв 1911-м новая Нобелевка, на этот раз по химии, за работы о свойствах полония и радия. Именно она открыла эти два химических элемента. Полоний она назвала в честь своей родной страны, Польши. Ты небось таблицу Менделеева тоже никогда в жизни не видела?
Я отрицательно помотала головой.
Эх, позор твоей школе. Она работала как безумная, всю жизнь. Вот ты когда-нибудь что-нибудь ломала? Руку? Или ногу?
Да, ломала руку, когда мне было семь лет.
Тебе делали рентген, чтобы определить, какой перелом?
Да.
Вот скажи спасибо Мари Кюри.
А вы думаете, она сможет мне помочь? Где она живет?
Нет, конечно. Она уже умерла. Из-за радиации. Но я рассказала тебе это для того, чтобы ты поняла: если ты много работаешь над чем-то, у тебя может все получиться.
Значит, если я доделаю машину, вы поможете мне с грозой?
Чтоб мне пусто было!
Я вернулась домой. Успокоенная. У меня было решение, и я была не одинока.
Начала я прямо на следующий день. Я собрала все возможные источники о Мари Кюри, а также нашла трилогию «Назад в будущее». Я знала, что на это уйдет много времени. Но состояние Жиля каждый день напоминало мне о моем долге.
Лето закончилось. Потянулся учебный год, скучный и нудный, как и все остальные. Все свободное время я тратила на осуществление моего плана.
* * *
Настало следующее лето.
Состояние Жиля не улучшилось. Пустота в его глазах постепенно сменилась каким-то раскаленным, пронзительным, режущим светом. То, что жило внутри гиены, постепенно перекочевало в голову моего бедного братика. Там расположилась колония диких существ, питающаяся клетками его мозга. Эта прожорливая армия разоряла все на своем пути, сжигая девственные леса и оазисы, превращая их в выжженные равнины и болотистые пустоши.
Я любила его. И собиралась исправить все это. Ничто не могло мне помешать. Несмотря даже на то, что он больше не играл со мной. И на то, что смех его стал зловещим, как кислотный дождь над маковым полем. Но я любила его, как мать любит свое больное дитя.
Его день рождения был 26 сентября. Я решила, что к этому дню все должно быть готово.
* * *
Отец только что вернулся из Гималаев, с охоты. Он привез с собой голову бурого медведя, которую триумфально повесил на стену. Чтобы освободить место, он вынужден был снять несколько голов оленей. Медвежью шкуру он положил на свой диван и валялся на ней каждый вечер перед телевизором.
Его не было дней двадцать. Мы все испытали облегчение, когда он уехал, и немного отдохнули за это время.
Несколько недель, предшествующих его отъезду, он был еще более нервным, чем обычно.
Как-то раз мы все вместе сидели за столом, и я знала, что сейчас он начнет гневаться. Мы все знали это: я, Жиль, мать и сам отец. Уже несколько дней подряд он возвращался с работы, напряженно сопя, сжав кулаки, и был готов взорваться в любую секунду. Каждый раз мы с Жилем прятались по комнатам, уверенные в том, что сегодня он не выдержит. Но ничего не происходило. И его нервозность накапливалась, как метан в шахте.
И вот в один такой вечер мы сидели за столом. Каждый молча ел свою порцию. Жесты наши были продуманными и лаконичными. Никто не хотел быть ответственным за искру, которая вызовет взрыв.
Единственный звук, который был слышен в комнате, издавал отецего мощные челюсти, перемалывающие большие куски мяса.
Стручки фасоли и картофельное пюре в его тарелке напоминали два атолла посреди моря крови.
Я пыталась заставить себя есть, чтобы максимально слиться с окружающей обстановкой. Но внутренности словно завязались в тугой узел. Я искоса поглядывала на отца, предчувствуя наступление катаклизма.
Он отложил приборы.
Тихо-тихо, едва слышно, на выдохе, он произнес:
И ты называешь это «бифштекс с кровью»?
Мать побелела так, что можно было подумать, вся ее кровь перелилась в тарелку отца.
Она ничего не ответила. На этот вопрос просто не существовало ни одного правильного ответа.
Отец настаивал:
Ну так что?
Она прошептала:
В твоей тарелке полно крови.
Он процедил сквозь зубы:
Значит, ты довольна собой?
Мать закрыла глаза. Эх, попалась.
Он схватил тарелку двумя своими жуткими кулачищами и вдребезги разбил об стол.
КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛА? НУ И БАРДАК.
Он схватил мать за волосы, ткнул ее лицом в пюре с осколками фарфора.
ЭЙ! КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛА? ЗНАЕШЬ, КТО ТЫ? ТЫ НИКТО! НИКТО!
Мать повизгивала от боли. Она не умоляла отпустить ее, не отбивалась, она знала, что это абсолютно бесполезно. На ее искаженном лице, разбитом неумолимой рукой отца, я могла теперь различить только кривившийся от ужаса рот. Мы все знали, что в этот раз будет хуже, чем во все остальные.
Жиль и я сидели неподвижно, словно приклеенные к стульям. Нам и в голову не пришло уйти в наши комнаты. О таких вещах нужно было думать заранее, пока «это» не началось. Обычно гнев отца прорывался после ужина, и никогдаво время. Поэтому мы довольно редко были его свидетелями.
Он схватил мать за волосы и несколько раз приложил ее об стол, в одно и то же место, на осколки тарелки. Я уже не понимала, на столе кровь из стейка или это кровь матери. А потом я вспомнила, что все это не имеет значения, потому что я вернусь в прошлое и все переделаю. И ничего подобного в моем новом будущем не будет.
Когда отец успокоился, я взяла Жиля за руку, и мы поднялись в мою комнату. Спрятались под одеяло. Я рассказала ему, что мы находимся в яйце страуса, потому что играем с Моникой в прятки. Что все это игра, не более чем игра. Просто игра.
На следующий день отец отправился охотиться в Гималаи, и мы снова могли дышать полной грудью.
* * *
Через несколько дней после возвращения отца мы с Жилем вместе с матерью отправились за покупками.
Мы прошли через зоомагазин, потому что ей нужно было купить витаминизированную добавку к корму для коз. Магазин представлял собой огромный склад, в котором можно было найти что угодно: и товары для домашних животных, и для скота. Мать любила поболтать с одним продавцом. Это был сын фермера, он знал о животных абсолютно все. Мы с Жилем пользовались этим, чтобы пойти порезвиться на тюках соломы. Они были навалены на площади нескольких квадратных метров, это была неприступная крепость. Только надо было опасаться дыр. Один месье рассказал мне, что в его семье случилось несчастье: ребенок умер, провалившись в отверстие между тюками.
В магазине раздавали щенков маленькой собачки, которая жила при складе, породачто-то вроде жесткошерстного джек-рассела. Мне казалось, что она похожа на старую щетку для обуви. Я спросила мать, не хочет ли она взять одного щенка. Она была, похоже, не против, но окончательное решение было за отцом.
В тот же вечер я пришла в гостиную поговорить с ним. Поскольку он некоторое время назад добыл своего медведя, он был спокоен.
Время от времени, вместо того чтобы смотреть телевизор, он ставил музыку. Клода Франсуа. Это случалось редко. Но в тот вечер было именно так. Я подошла к дивану, стараясь производить как можно меньше шума. Папа этого не любил, всякий там шум. Он был действительно очень-очень спокоен. Сидел прямо, руки на коленях, и не шевелился.
Начинало темнеть, и дневной свет уже почти не проникал в комнату. Лицо отца тонуло в полумраке. Клод Франсуа пел «Телефон плачет». У отца на щеке плясал солнечный отблеск. Я присела рядом с ним на диване.
Папа?
Он подпрыгнул от неожиданности, провел рукой по отблеску, чтобы смахнуть его с лица, потом ругнулся, но не так ужасно ругнулся, как обычно. Гораздо более мягко, спокойно.
Я потом спрашивала себя, почему же он тогда плакал. Особенно когда играла эта песня. Я знала, что он никогда не видел своего отца, но никто не объяснил мне почему. Может, он умер? Или бросил семью и сына? А может, от него скрыли, что у него родился сын? Во всяком случае, отсутствие отца, казалось мне, проело дыру в груди отца, под рубашкой, и никому не удавалось ее заткнуть. Эта дыра засасывала и размалывала все, что попадалось ей на пути. Наверное, поэтому он никогда не брал меня на руки. Я понимала его и никогда на него за это не обижалась.
Папа, скажи, а вот сегодня в зоомагазине были щенки, и я хотела спросить тебя, можно ли мне взять одного?
Он внимательно посмотрел на меня. Вид у него был усталый, словно он только что проиграл сражение.
Хорошо, крошка моя
Крошка моя Я подумала, что мое сердце разорвется на части. Крошка. Отец назвал меня: «Крошка моя». Эти два маленьких словечка крутились у меня в ушах, как светлячки, а потом нырнули мне в грудь и там угнездились. Я еще несколько дней ощущала внутри их неяркий свет.
* * *
На следующий день мать пошла с нами за щенком.
Жиль погладил их всех по очереди. Он не улыбался, но вроде ему это было на пользу, ему, похоже, нравилось трогать руками теплые пушистые комочки.
Я сказала ему:
Ты выбираешь щенка, а я выбираю ему имя, хорошо?
Он приподнял того, что лежал у него на коленях.
Вот этого.
Продавец со склада сказал:
Это девочка.
Я сказала:
Назовем ее Кюри. Как Мари Кюри.
Я подумала, что это принесет мне счастье. Возможно, это привлечет внимание Мари Кюритам, наверху, в раю, если рай действительно существует, и она поддержит меня.
Когда мы вернулись домой, я увела Жиля и Кюри в лабиринт мертвых машин. Во-первых, чтобы познакомить с этим местом Кюри, а во-вторых, потому что мне надо было выбрать машину, на которой я смогу путешествовать во времени.
Пересекая кукурузное поле, мы встретили детей из Демо. Банду Дерека. Я не очень-то их любила. Им лишь бы подраться. Не то чтобы я так обожала скакалочки и кукол Барби, мне тоже нравилось драться, но понарошку. Чтобы увидеть, кто сильнее, а не для того, чтобы причинить боль. А эти кусались и наносили болезненные удары в солнечное сплетение. Особенно Дерек. У него был странный шрам возле рта, оттого на лице застыла недобрая гримаса, словно вечная кривая улыбка, не исчезавшая, даже когда он был в ярости. А он всегда был в ярости, ярость укоренилась в нем, свила гнездо в белокурых волосах.
Кроме того, Дерек и его банда обижали Жиля, потому что он был маленький. Поэтому если мы их видели, то старались избежать встречи.
Они увидели нас издали, и Дерек закричал: «Хей, богатые детки!»
Он говорил так потому, что наш дом был немного больше, чем остальные дома в Демо. И потому что у нас был надувной бассейн.