Сонины глаза застилали слёзы. Пропала Маша, совсем пропала! Мадам же, казалось, размышляла о чём-то. Испытующе взглянув Соне в глаза, она произнесла:
А если кто сможет помочь, так это наш милый Сергей Павлович! Человек он умнейший, наверняка что-то посоветует. Ты вот что: скажи Маше, пусть с ним наедине поговорит, всё ему расскажет подробноон как раз сегодня в классе естествознания допоздна экспонаты разбирает. Только, Сонюшка, дитя моё, прибавила мадам ласково, но твёрдо, пусть никто больше в это дело не мешается. Незачем нам разговоры, только Маше хуже сделают, да и мне с её тёткой не с руки враждовать.
Ах, конечно же, Ладыженский! Как это им самим в голову не пришло! Соня поцеловала мадам руку и понеслась обратно к Машеньке.
* * *
Что же это, Сонюшка? спросила Лида, поглядев сперва на стенные часы, потом на подругу. Да куда она подевалась?
Ещё час назад к ним зашла дортуарная дама, погасила свечи и приказала ложиться спать. На сообщение, что Маши Карнович нет в дортуаре и никто не знает, где она, дама осталась безучастнойсухо повторила наказ укладываться и вышла.
Не может быть, чтобы они не знали А вдруг она сбежала? Или тётка за ней приехала?
А нам, как всегда, ничего не говорят, прибавила Арина. Пойду, попытаюсь разузнать
Она накинула на плечи пелерину, подкралась к двери, но выйти не получилось; Арина подёргала дверь: замок был заперт.
Да что ж это, Господи! Заперли нас, точно каторжан, растерянно прошептала Соня. А если кому дурно станет?
Сбежала Маша, не иначе, повторила своё предположение Лида.
Навряд ли, возразила Диана Алерциани. Нынешним вечером она вернулась из лазарета и теперь лежала в своей постели, напряжённо прислушиваясь. Некуда ей бежать. И к Ладыженскому идти не нужно было.
Отчего же, Дианочка? робко спросила Соня. Ведь сама мадам и она поперхнулась, вспомнив обещание мадам никому про это не говорить.
Диана внимательно вгляделась ей в лицо, покачала головой и прижала палец к губам: остальные девицы уже прислушивались к их разговору.
* * *
Утром же будить воспитанниц пришла пепиньерка(1); с круглыми от ужаса глазами она рассказала, что в институте произошёл неслыханный скандал: инспектор с воспитанницей старшего класса провели вместе ночь, запершись в одном из классов! Обнаружили их, когда только начало светать; дверь класса была заперта изнутри, позвали сторожа, дабы взломать дверь. Мадам фон Пален в ярости и отчаянии от позора, свалившегося на её голову, и погубленной репутации института.
Бог знает, что теперь будет! говорила пепиньерка. Мадам собирается императрице писать, а от воспитанницы родня, никак, отказалась Мадемуазель Карнович пыталась из окна выброситься, да успели удержать
Диана первой из подруг обрела дар речи:
Где она сейчас? И что мадам?
Машу Карнович заперли в кабинете мадам Мадам ещё на рассвете отправила горничную к её родственникам, просила забрать девицутётка отписала, что не желает даже видеть эту распутницу, пускай убирается куда знает.
Боже милосердный! в один голос проговорили воспитанницы. Что Ладыженский?
С месье Ладыженским приступ приключился, его в лазарет отвели.
Пепиньерку позвали; явилась классная дама, мадемуазель Щеголева, и приказала немедленно умываться и идти на завтрак. Воспитанницы были ошарашены происходящем и повиновались машинально; одна Ариша Зотова, как обычно, не торопилась послушаться.
Вот сейчас побегу, всё узнаю У кого рубль найдётся?
Диана подала ей рубль, и Арина, не боясь натолкнуться на дортуарную или классную даму, помчалась вниз. Будучи от природы смелой и предприимчивой девушкою, она давно уже завела взаимовыгодную дружбу со сторожем и помощником экономаот них можно было узнать многое, о чём умалчивало начальство.
Девицы ожидали её возвращения, не зная, что думать; история о совращении воспитанницы инспектором звучала нелепо, если знать, что речь шла про Ладыженского и Машу, однако, похоже, кроме них, все поверили в эту чепуху.
* * *
Когда сторожа разбудили и приказали ломать запертую дверь в один из классов, он спросонья ничего плохого не подозревал. Высадили дверь; в помещении класса находился инспектор Ладыженский в жилете и сорочке, а на одном из стульев съёжилась воспитанница, закутанная в его сюртук. Огонь в печи давно погас, в классе стоял невыносимый холод. Мадам и сопровождавшая её классная дама Щеголева, хватаясь за голову, издавали гневные восклицания по-французски, затем Щеголева схватила девицу за локоть и потащила за собой. Воспитанницу, всё ещё одетую в сюртук инспектора, повели в кабинет мадам, туда же прошёл Ладыженскийзатем сторож и горничная мадам, которым велели быть свидетелями «отвратительного происшествия».
В кабинете Ладыженский отвёл мадам в сторону и что-то негромко, но настойчиво ей говорил; до сторожа доносились лишь обрывки фраз: «это нелепая случайность», «верно, кто-то запер дверь по ошибке», «да неужели вы подозреваете меня в такой мерзости», «ключа от двери при себе я не имею». Но вот мадам гневно выпрямилась, глаза её засверкали; она приказала мадемуазель Щеголевой проверить карманы сюртука Ладыженского, и когда Щеголева брезгливо сорвала сюртук с перепуганной воспитанницыиз кармана был извлечён ключ от класса! У мадам вырвался вскрик отвращения, девица Карнович покачнулась и осела на пол; Ладыженский же растерянно забормотал, что ключа в кармане не было и он не ведает, как так получилось Мадам же сказала, что подобное происшествие замолчать не удастся И тут Ладыженский согнулся в приступе удушающего кашля, из его горла хлынула кровь; мадам велела горничным вести его в лазарет, Маша Карнович осталась в покоях мадам под надзором Щеголевой.
Oh, mon dieu, c'est dégoûtant!(2) вдруг раздраженно, чего с ней никогда не бывало, воскликнула Диана. Верно, сама Щеголева и подложила ключ, да и заперла их она же Ах, почему меня вчера не было с вами!..
Так, верно! подхватила Арина. Вот подлые! И Щеголева, и мадам наша: как пришёл шанс инспектора убрать, она тут как тут!
Нет задумчиво произнесла Диана. Скорей мадам всё это сама подстроила: думала перед Машиной тёткой выслужиться, вероятно, и деньги возьмёт. Той Машу окончательно уничтожить хочется, чтобы за пропавшее имение не отвечать, а нашейЛадыженского. Одним выстрелом двух зайцев убила.
Сонины щёки мучительно запылали. Выходит, это она виновата; это её мадам научила отправить Машу в класс к Ладыженскому!
Что ж теперь будет, Дианочка? простонала она. Маша Как же с ней? Она ведь там едва из окна не бросилась И её опозорят, и Ладыженского!
Тут Лида спохватилась, что им, верно, давно уже полагается быть на завтраке; однако, как ни странно, никто не спешил к ним в дортуар, никто не собирался бранить. Классные дамы и инспектриса будто бы забыли о воспитанницах. Девицы воспользовались этим: Арина побежала в лазарет разузнать, что Ладыженский; Диана же решила написать отцу и упросить его устроить судьбу Маши, положение которой в полном смысле слова было отчаянным.
Ах, Дианочка, получится ли после того, как её опозорили? с трепетом спросила Соня.
Я расскажу папеньке всё, как есть, он верит мне! горячо отозвалась Диана.
1) Институтка, оставленная по окончании курса при институте для педагогической практики.
2) О, мой бог, это отвратительно!
* * *
Несколько дней прошло в томительном ожидании: что-то будет? С Машей, благодаря вмешательству княжны Алерциани, было устроено: её отец предложил, чтобы Маша и Диана были экзаменованы, а после взял их обеих из института. Маше назначено было место гувернантки при маленьких сёстрах Дианытаким образом, она сразу получала место с жалованьем и могла отныне самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. Видеть свою тётку и иметь с ней дела Маша решительно отказывалась. С того страшного дня она сильно изменилась, казалась теперь серьёзнее, строже, и старше своих лет; благодарность и преданность княжне Алерциани и её семье стала для Маши самым главным в жизни. Соня же боялась даже заговаривать с подругой и поднимать на неё глаза; когда же Маша сама подошла к ней, чтобы обнять на прощание, Соня обрадовалась так сильно, что поначалу не могла сказать и слова, а лишь смотрела на неё и плакала.
Уже после отъезда Дианы и Маши стало известно: инспектор Ладыженский оставляет Смольный институт по состоянию здоровья Доктор засвидетельствовал у него воспаление в груди и нервную горячку; чтобы предотвратить развитие чахотки, Ладыженскому предписано было ехать на юг. Воспитанницы не знали, чем кончилась история между мадам и инспектором, но, так как Ладыженский решил выйти из Смольного, кажется, его оставляли в покое; во всяком случае, прилюдного скандала не случилось. Весенним утром Соня, Лида Шиловская и Арина, очень сблизившиеся между собой, увидели Ладыженского в холле института: бледный, измученный, с чернотой под глазами он шёл, опираясь на руку своего лакея. Воспитанницы бросились к ним.
* * *
Из дневника С. П. Ладыженского:
«Кончено, участь моя решена. Я оставил Смольный, моих mademoiselles, всё, чем я жил последние полгода. Увы, но я недооценил мадам: я пропустил миг, когда превратился для неё в врага и узурпатора. Или я с самого начала был им? Несколько дней тому назад она пришла к мне в лазарет ранним утром, велела доктору и сёстрам уйтией подчиняются беспрекословнои спокойно объявила, что не желает видеть меня инспектором Смольного; однако мне предоставлена возможность уйти тихо, сославшись на болезнь. Если же я откажусьтогда известная история достигнет ушей императрицы, двора и всего Петербурга. Моя репутация погибнет навсегда, не говоря уже о судьбе несчастной Маши Карнович, мадам любезно и цинично объяснила мне, что уничтожить девочку будет на руку тётке, которая прибрала к рукам её наследство. «У меня есть свидетели, жёстко прибавила мадам, императрица благоволит к вамтем хуже для вас будет оказаться столь недостойным её доверия».
Что было делать мне? Если бы речь шла единственно о моей погубленной жизни и карьере, может быть, я бы ещё поборолся. Но за что страдает несчастная мадемуазель Карнович, которую, не колеблясь, принесли в жертву две бездушные женщины? Я согласился, но потребовал клятву, что имя девицы Карнович останется незапятнанным. Мадам фон Пален пожала плечами и сообщила, что ей нет дела до дальнейшей судьбы Маши, так как её взяли из Смольного.
Когда я вышел во двор института, то машинально обернулсяи тут на меня налетели воспитанницы «белого» класса: девицы Опочинина, Шиловская и Зотова. Они беспокоились о моём здоровье, наперебой спрашивали, как я и что Признаюсь, я был страшно растроган, едва не прослезился Какие же славные девушки! Разумеется, я тут же задал мучительный для меня вопрос: что сталось с мадемуазель Карнович? Воспитанницы поспешили меня успокоить: всё устроено благодаря княжне Алерциании точно громадный камень скатился с моих плеч! Мог ли я думать, что моё назначение кончится так ужасно? Я не посмел бы проститься с мадемуазель Карнович, не осмелился бы смотреть ей в глаза после того, как не сумел защитить её Вероятно, не гожусь я для этой работы!
Э, да что там, место инспектора потеряно навсегдаи, наверное, всё справедливо! Проведённые мною реформы навряд ли продержатся долго, как и молодые новые учителя, которых я привёл с собой. Где же им выстоять против властных жестких мегер во главе с мадам фон Пален без руководителя, безо всякой поддержки? Когда я шёл к воротам, то не смог удержаться и обернулся: мадам стояла у своего окна и глядела мне вслед, как бы желая убедиться, что я точно уезжаю; она не улыбалась, но смотрела торжественно и строго. Как знать, будь я более внимателен и сообразителен, если бы смог поставить себя скромнее, принёс бы я более пользы моим воспитанницам и институту?
Воспитанницы, эти beaux enfants, заметили, однако, что лицо моё омрачилось, и бросились утешать: твердили, что никогда меня не забудут, что они и не знали лучшего учителя, что с моею помощью они стали вовсе другими за несколько месяцев, благодарили за то, что, по их словам, я «открыл им глаза на их жизнь, их образование, их будущее». Неужели всё это правда? Я спросил, читают ли они серьёзные книги, девицы взахлёб начали называть прочитанное, делиться своими размышлениямитем временем пролётка подъехала, нам пора было расставаться. Прощание стало для нас тяжёлым мгновением, которое я не желал длить; ну что же, они молоды, перед ними вся жизньпусть будут счастливы. Я же слаб, болен, уничтожен Боюсь, мне и совсем немного осталось. Когда я уже сидел в кабриолете, мадемуазель Опочинина заглянула внутрь: глаза у неё были мокрые и губы дрожали.
М-r Ладыженский, вы поправитесь, вернётесь в Петербург; мы все встретимся и расскажем друг другу, какие книги прочитали и что узнали нового! Увидите, это будет ужасно интересно! И вы, вы тоже много расскажете нам, не забудьте, слышите? Клянусь, что никогда не брошу читать и учиться!
Ну что же, дай Бог. Дай Бог.»
Вилла Гутенбрунн
Люсинда Уолтер никогда не выбирала, где остановиться в Бадене. «Вилла Гутенбрунн» привлекла ее мгновеннопросторными комнатами, чудесными купальнями, старинным и величественным фасадом. А кроме того, здесь не раз отдыхал сам Людвиг ван Бетховен. Великий композитор предпочитал этот отель всем другим в Бадене, и за одно это Люсинда не прошла бы мимо.
Она была уверена, что в декабре ее обожаемый Баден, «Баден близ Вены», как неофициально звался этот городок в ее кругу, окажется не менее очарователен, чем в мае. Люсинда не могла представить ничего лучше величественной долины Хеллененталь, бесконечно прекрасного курпарка и круглого мраморного «Храма Бетховена», откуда открывался вид на городтакой, что дух захватывало. Но ее самым любимым местом был все-таки знаменитый баденский розарий. В семье это было всем известно, так что отец и братья дружно отговаривали ее ехать в Баден зимой. Кому же нужен розарий без роз? Мистер Уолтер напрасно расписывал достоинства всех известных ему зимних курортов Европы и Америкиупрямица Люси вбила себе в голову, что хочет увидеть розарий зимой, и точка.
* * *
Отец наблюдал, как она бережно укладывала в специальный саквояж краски, набор кистей, палитру, в то время как ее служанка Кэт сворачивала холсты и аккуратно их паковала.
Милая, что ты собираешься там рисовать? удивился он. Голые ветки, заледеневшие лужи, сухие стебельки вместо твоих чудесных роз?
Именно, отрезала Люсинда. Сколько я уже рисую летний Баден, посмотрите сами! Купальни, развалины замка Раухенштайн Да у меня из одних только роз можно целую выставку устроить!..
Сделаем, рассеянно отозвался отец: похоже, он думал о чем-то своем. Однако, милая, на этот раз ты поедешь только вдвоем с Кэт. Прости, но меня и твоих братьев зимний Баден вовсе не привлекает: очень уж там тихо и скучно в это время. Мы выбрали места повеселее!
В ответ Люси лишь упрямо вскинула голову. Отец и старшие братья любили и баловали ее, гордились ее талантом. Но при этом она всегда чувствовала в них некую снисходительность к себе, словно была в семье этаким игривым котенком, который, конечно, очень мил, но вряд ли к нему стоило относиться серьезно. Их мирмир денег, хитроумных сделок, финансовых махинацийбыл слишком реален и жесток, и в искусстве они не видели большего, чем просто развлечение.
Люсинда не жалела, что проведет рождественские праздники в одиночестве; за последнее время ей смертельно надоел Лондон и все, с ним связанное. Даже ее жених Диаминос, сын греческого судового магната, обычно насмешливо-спокойный и уверенный в себе, стал нервничать в ее присутствии. Он, разумеется, не позволял себе ни малейшей грубости или бесцеремонности рядом с мисс Уолтерно вот ей почему-то больше не хотелось приветливо болтать, танцевать, слушать музыку в его обществе. Их брак был делом решенным, и до последнего времени Люсинда считала себя если не безумно влюбленной, то вполне счастливой невестой. Теперь же, когда приближалось Рождество, а затем и веснаона все сильнее мечтала остановить бег времени. В апреле они с Диаминосом должны пожениться
Ну и хорошо, я прекрасно отдохну одна, безмятежно ответила Люси отцу. Погуляю спокойно, порисую в свое удовольствие «В последний раз», чуть было не вырвалось у нее. Нет, незачем отцу знать, что предстоящая свадьба превратилась для его дочери почти в восхождение на эшафот.
Надеюсь, мистер Леонидис не против твоей поездки в одиночестве, заметил отец.