А сегодня какое?
Двадцать четвертое.
Через два дня к скребунам присоединился Скоролапов. Он родился шестого. А еще через триВарляй. В личном деле его дата рождения значилась как первое февраля. Никакой системы. Ефремов понимал, что он будет следующим. Что рано или поздно его дни закончатся. Так же, как закончились бы дни той девочки в радиорубке, если б он не спас дурочку.
Сержант улыбнулся. Затем накрыл тела плащ-палаткой, выключил свет и лег на койку. Закрыл глаза. Море их не получит.
Оно позвало его ровно в полночь.
= День двадцать первый =
Днем они не появлялись. Приходили с ночным приливом и уходили с отливом. Вездеход, отправленный в Лаврентия, и не ждали больше. Лев Васильевич каждый день собирал людей у церкви и говорил тем, кто приходил, о том, что они должны бороться. Что человек должен жить, должен преодолеть трудности, посланные свыше Господом. Люди слушали. Люди смотрели на море. Люди не вдохновлялись.
С каждым днем их было все меньше. А он все больше говорил о Боге.
Погода так и не менялась, шторма да ветра. Один вельбот пытался уйти в море, чтобы добраться до Лаврентия, но Олег видел, как его разбило о скалы в паре километров от поселка. Команду он не нашел.
У Наукана, заброшенного эскимосского поселка, рыскающий по округе Олег наткнулся на вездеход пограничников. Двери броневика были распахнуты, брюхо пустое. В кабине на пассажирском сидении гнил труп в камуфляже с погонами капитана. Дыра в виске почернела.
Туман развеялся, сполз с крутых пожухлых берегов. Из дымки проступили челюсти китов, торчащие из земли, да брошенные деревянные дома эскимосов. Хмарь откатилась в море. А то бурлило, кидалось брызгами. Олег заметил тянущееся от берега в море пятно. Дождался, пока туман не развеется и поднял к глазам бинокль.
На волнах болтался огромный бледный пузырь. Олег протер уставшие глаза и вместо того чтобы вернуться к квадроциклу, пошел вниз. Остановился через несколько метров, уставился на пятно в бинокль. Медуза. Огромная. С хороший авианосец. Длинные соплевидные щупальца переплелись у прибрежного курумника. Воняло особенным гнильем.
Стрелянные гильзы стали попадаться еще в ста метрах от вездехода. Он спускался, слушая их позвякивание под ногами. Озирался. Пустые рожки. Каска. Расколотая рация на камнях. Автомат. Сапог.
Олег остановился, вновь посмотрел в бинокль на медузу. И только теперь разглядел в слизи дохлой твари несколько трупов в камуфляже. По спине пробежались колючие лапки холодного паука.
Очнулся он уже наверху. Завел квадроцикл и рванул по серо-красной тундре в Уэлен. Не оглядываясь.
= День двадцать восьмой =
Утром к берегу принесло разбухший труп негра в военной форме. Море аккуратно выложило добычу на гальку и отступило. На нашивке на английском было написано: «us customs and border protection». Весть моментально разлетелась по Уэлену. До границы с США было всего сто километров. Этот мертвец сказал жителям поселка гораздо больше, чем бредни повесившегося два дня назад Олега. Медузы не медузы, а раз это добралось до соседнего континентазначит старого мира больше нет.
Лев Васильевич в своей церковной речи заговорил о том, что настал судный день, и уцелеют лишь праведники. Огромный крест, вырезанный из кости кита, он держал в твердой не по возрасту руке. Зато губы дрожали от волнения. Поголубевшие глаза сверкали верой.
Те, кто не бросил за четыре недели эти встречи, мутировавшие в проповеди, стояли на коленях в грязи и слушали пастыря, кивая и повторяя за ним. Пятнадцать человек. Почти четверть оставшегося населения Уэлена. Они даже жили теперь отдельно, мрачно глядя на всех, кто игнорирует ежедневные молитвы. И никогда не удерживали тех, кого призывало море. Потому что только грешные души уходили в пучину.
Звери выйдут из моря! говорил Лев Васильевич.
Из моря продолжала толпа.
И настанет последний день!
Последний день
Спасутся только узревшие Господа.
Узревшие Господа
Что вы творите? не выдержал это старый морзверолов Иннокентий. Все свое время он проводил в косторезной мастерской, считая, что если Бог и призовет его, то пусть так и будет. Но терпеть из страха перед Ним задыхающуюся в страхе компанию из школы или же жить среди фанатиков детского садаувольте. Каждый вечер Иннокентий плотно-плотно закрывал двери и окна. А на собрания Льва старик приходил просто, чтобы послушать. Сначала с надеждой. Потом с интересомриторика менялась. Менялись люди.
Лев Васильевич осекся. Кто-то из прихожан новой веры поднялся с колен.
Это ты виноват, сказал проповедник. Ты и твое безбожие призвали море.
Да иди ты на хер, ответил Иннокентий. Чист я перед Богом.
Люди вставали, и лица их кривились от ярости на святотатство.
Закрой рот, еретик, услышал морзверолов справа от себя. Увидел парня из своей бригады. Сашка. Тот наморщил нос, как атакующий пес. Закрой рот.
Еретик?! Саша?!
Ты нужен морю, сказал Лев Васильевич. Оно очистит тебя.
Иннокентий опешил. Его подхватили за руки, потащили к берегу. Старик попытался вырваться, попытался закричать, но рот ему заткнула мозолистая рука Сашки. Молодой морзверолов держал старшего товарища под водой, пока Лев Васильевич не кивнул ему, мол, довольно.
Труп старика забрал отлив.
= День тридцать первый =
Всех, кто ночью пытался уйти, и кого удалось остановить, определяли в физкультурный зал. Ночью его запирали, а дверь задвигали шкафом. Каждым утром шкаф отодвигали, растаскивали сухие, сереющие тела и заносили новые.
Пока, наконец, в здании школы не остались только пятнадцатилетняя Ирочка. Она даже не проснулась, пока стоявшие на вахте братья-близнецы Павархи скреблись в запертом кабинете, отведенным под жилое помещение. Встала, обошла их посеревшие тела. Окно в столовой было разбито, и дежурный у зала пропал. Ирочка осталась одна.
До полудня она просидела в школе, у окна. Проводила взглядом процессию с Львом Васильевичем. Тот и четверо его послушников отправились к церкви, а через полчаса оттуда донеслась автоматная очередь. Пауза. И пять одиночных выстрелов.
Выглянуло солнце, которого над Уэленом не было почти месяц. Море сразу посветлело. На волнах на небольшом расстоянии от берега покачивались бело-розовые слизистые купола. Но Ира их не видела.
Она не разглядела их и вечером, когда сидела с бутылкой коньяка на скале, над Уэленом. Солнце уже село. Над поселком висела луна. Волны накатывались на берег и отступали, оставляя на берегу тела. Длинные щупальца отпускали их, скользили назад, в пучину, а черные в лунном свете фигурки вставали и брели в поселок. Десятки, сотни, тысячи.
Здесь был не только Уэлен. Зеленый радар в недрах пустой пограничной заставы верещал как резанный.
Из поселка донесся одинокий выстрел. Ира запрокинула голову и сделала большой глоток.