Случилось то, чего он так боялся.
Ужасная догадка потрясла его до глубины души. Озноб сжал тело железным ободом. Он не мог, да и не смел шевельнуться, поскольку любое движение тут же подтвердило бы его страх. И сэр Магбен, убежденный в худшем роке, лежал, стараясь сохранить в себе хотя бы каплю мужества.
Нельзя впускать этот ужас, иначе он сойдет с ума. Возможно, это только сон, и вот сейчас, когда он вытянет руку, его пальцы ощутят свободное пространство. Нет, лучше не спешить. А вдруг там близость гробовой доски
Он долго собирал свою волю в кулак. Но его обоняние вело себя как предатель. Нос трепетал от затхлого запаха материи и сырого дерева. И еще пахло потом и страхом. На миг ему показалось, что паралич не отпустил. Но затем рука приподняласьустало и медленно. Через несколько дюймов она наткнулась на холодную и плоскую поверхность. Граф застонал. Все повторилось.
Нет, от судьбы не убежишь. Каждый его шаг с момента рождения, каждый вздох и каждое усилие вели только к этому. А в мозгу роились безумные мысли. Они, как колонии личинок, копошились в памяти, выворачивая наружу напрасные желания, забытые лица и образы далеких лет. В смятении несвязанных идей он вспомнил о кнопке, установленной в гробу. Но в то же мгновение из тьмы появилось лицо его братадвусмысленная улыбка, бессердечная и жестокая, как топор палача.
Вот человек, по приказу которого, при полном попустительстве доктора, его торопливо упрятали в могилу, не доверив тело даже рукам гробовщика. Они не стали рисковать, боясь, что он может очнуться. Эти изверги обрекли его на муки. Эти чудовища, которых он считал людьми!
Лицо Гая исчезло, и среди беспорядочных мыслей промелькнула надежда: а вдруг он ошибается, и брат его действительно брат. Возможно, кнопка работает как надо. Он сейчас нажмет на нее, и слуги вытащат его из погребального плена. Пусть логика диктует другое, пусть приговор неотвратим, но ведь надежда умирает последней
Он начал нащупывать кнопку. Сначала пальцы не нашли ее, и с уст сорвался жалобный стон. Но потом, отыскав этот маленький бугорок, граф давил и давил на него, что есть силы прислушиваясь к звукам над головой. Конечно, он услышал бы сирену через каменные плиты. Граф даже убеждал себя, что слышит ее рев. Но тишину нарушали лишь звуки его дыхания и бешеный пульс в висках.
На какое-то время он поддался безумию и, как в прошлый раз, заколотил руками по стенкам гроба. Он вновь и вновь бросал свое тело на неподатливую крышку и кричал, кричал до иступления и хрипоты, однако узкое пространство поглощало звук и сводило на нет все его усилия. В конце концов, усталость и соленый вкус крови, стекавшей с разбитого лица, вернули ему разум и спокойствие.
Граф вдруг понял, что дышит с большим трудом, что его усилия и крики истощили воздух. Грудь и горло перехватило спазмом. Они казались зажатыми в тисках какого-то страшного инструмента для пыток. И не было покоя, не было исходаничего, кроме удушья, которое впивалось в легкие и мозг.
Агония нарастала. Он уже не мог бороться с могильной тяжестью. А потом послышалось урчание гигантской машины, которая с трудом продвигалась к нему сквозь толщи земли и груды камней. Граф не понимал, что это звуки его дыхания. Машина вдруг взвыла, громогласно и хрипло. Послышался шум обвала, и она полетела вниз, к далеким основам миров.
На секунду в сиянии, которое не было сиянием, сэр Магбен попытался убежать от бесформенной силы, которая катилась на него. Она была высокой, как звезды, и тяжелой, как гнев. И граф бежал на свинцовых ногах по какой-то лестнице, и ступени распадались под ним на каждом шагу. Безглазые гиганты бросались в него огромными глыбами. Он упал у подножия лестницы на гранитной равнине, и на него навалили пирамиду камней.
Анаконда из холодного живого металла обвилась вокруг тела и сдавила графа в своих объятиях. В сером отблеске ее колец он увидел огромную пасть. Внезапно, с невероятной быстротой, голова змеи превратилась в лицо его младшего брата. Оно ощерилось в усмешке, распухло и расширилось, теряя человеческий облик, и эта черная бессмысленная масса помчалась на него, как облако из тьмы.
Он снова падал вниз, проникая через запредельные пространства. Кто-то в белом, с крыльями, подхватил его напуганную душу, и тогда к нему пришло прощение и милосердие небытия.
Перевод: Сергей Трофимов
Дух места
Издревле существуют места, источающие эманацию вселенского зла, но непостижимо притягивающие человека и, одновременно, подобно энергетическому вампиру, высасывающие жизненные соки
Художнику Френсису Амбервилю и его подружке Авис Олкотт доведется испытать инфернальное влечение проклятого луга. Той зловещей поляны, где ранее умер обезумевший старик Чапмен.
GENIUS LOCI, 1933
«Место весьма странное, сказал Эмбервилль, но едва ли мне удастся передать конкретное впечатление от него. Слова будут звучать слишком просто и банально. Ничего особенного там нет: поросший осокой луг, окруженный с трех сторон склонами желтых сосен; тоскливая речушка втекает с открытой стороны, чтобы дальше затеряться в cul-de-sac рогоза и болотистой почвы. Ручей, двигаясь все медленнее и медленнее, образует своего рода стоячий омут, из которого несколько чахленьких на вид ольх, кажется, хотят выброситься наружу, словно не желая иметь с ним ничего общего. Мертвая ива склоняется над водоемом, ее бледные, скелетообразные отражения заволочены зеленой пеной, пятнающей воду. Там нет ни дроздов, ни зуйков, ни даже стрекоз, столь обыкновенных в подобных местах. Только тишина и запустение. Отметина зланечестивости такого свойства, что у меня просто слов не находится. Я сделал набросок этого места, почти что против моей воли, так как подобный outre едва ли по моей части. На самом деле, я сделал два рисунка. Я покажу их тебе, если хочешь».
Так как я был высокого мнения о художественных способностях Эмбервилля и давно почитал его одним из самых выдающихся пейзажистов своего поколения, то, само собой, мне не терпелось увидеть рисунки. Он, однако, не ожидая проявления с моей стороны интереса, тотчас же раскрыл свое портфолио. В его выражении лица, в самих движениях рук было нечто, что красноречиво свидетельствовало о странной смеси принуждения и отвращения, с которой он извлек и представил два своих акварельных этюда, о которых только что упомянул.
Место, изображенное на каждом из них, было мне незнакомо. Очевидно, что это был один из тех скрытых уголков, которые я упустил в моем отрывочном путешествии по предгорным окрестностям деревушки Боумэн, где, два года тому назад, я приобрел необработанное ранчо и ушел на покой ради частной жизни, столь необходимой для длительных литературных штудий. Фрэнсис Эмбервилль, в один из своих двухнедельных визитов, с его чутьем к изобразительным возможностям ландшафта, несомненно, гораздо ближе познакомился с местностью, нежели я. У него была привычка бродить до полудня, вооружившись всем необходимым для пленэра; и таким образом он уже нашел множество тем для своей прекрасной живописи. Договоренность наша была взаимовыгодной, ибо я в его отсутствие имел обыкновение практиковаться в романистике со своей антикварной печатной машинкой «Ремингтонъ».
Я внимательно рассмотрел рисунки. Оба, хотя и были выполнены поспешно, выглядели вполне законченно и демонстрировали характерные изящество и энергию стиля Эмбервилля. И все же, даже с первого взгляда, я отметил качество, которое было глубоко чуждо духу его творчества. Элементы места были те же самые, что он описал. На одной акварели, водоем был наполовину скрыт бахромой из булавовидных водорослей, и мертвая ива склонилась через него под унылым, обреченным углом, таинственно застылая в своем падении в стоячие воды. По другую сторону омута, ольхи, казалось, стремились прочь из воды, выставляя свои узловатые корневища словно в вечном усилии. На другом рисунке болото формировало основную часть композиции переднего плана, со скелетом дерева, тоскливо нависшим с одной стороны. У дальнего берега камыши, казалось, волновались и шептались между собой в порывах слабеющего ветра. Отвесный сосновый склон на краю луга был показан массой мрачного зеленого цвета, окаймляющей пейзаж и оставляющей лишь палевую бледность осеннего неба.
Все это, как уже замечал художник, было достаточно прозаично. Но в то же время я оказался под впечатлением от глубокого ужаса, что скрывался в этих простых элементах и выражался посредством их, словно это были черты некоего злобно искаженного демонического лика. В обоих рисунках этот пагубный характер одинаково проявлялся, как если бы одно и то же лицо было изображено в профиль и в анфас. Я не мог вычленить отдельные детали, составляющие общее впечатление, но стоило только внимательнее посмотреть, как омерзительность странного зла, дух отчаяния, неприкаянности, опустошения искоса проглядывал с рисунка все более открыто и враждебно. Место, казалось, нацепило жуткую и сатанинскую гримасу. Создавалось ощущение, что обладай оно голосом, то непременно бы изрыгало проклятия некоего гигантского демона, или же хрипло насмехалось тысячептичьим граем дурного предзнаменования. Изображенное зло было чем-то абсолютно вне человеческого миранамного древнее людского рода. Так или иначекак это не фантастично звучитлуг создавал впечатление вампира, престарелого и скрывающего неизреченные гнусности. Слабо, едва уловимо, он жаждал иных вливаний, чем та вялая струйка воды, которой этот клок земли питался.
«Где это место?»спросил я после минуты-другой беззвучного изучения. Удивительно, что нечто подобное действительно имело место бытьравно как и тот факт, что натура столь же здоровая, как Эмбервилль, могла быть чувствительна к таким вещам.
«На окраине заброшенной фермы, милю или чуть меньше вниз по маленькой дороге в сторону Беар-ривер, ответил он. Тебе должно оно быть известно. Там есть фруктовый садик около дома, на верхнем склоне холма. Но нижняя часть, кончающаяся этой лощиной, вся сплошь одичалая».
Я постарался вызвать в памяти образ упомянутой местности.
«Предполагаю, что это, должно быть, местечко старого Чэпмена, решил я. Ни одно другое ранчо вдоль той дороги не отвечает твоему описанию».
«Ну, кому бы она не принадлежала, эта луговинасамое жуткое место, с которым мне приходилось когда-либо сталкиваться. Я уже встречался с пейзажами, скрывающими в себе нечто странное, но никогдас подобным этому».
«Может быть, оно одержимо, сказал я наполовину в шутку. Исходя из твоего описания, выходит, что это та самая луговина, где старый Чэпмен был найден мертвым своей младшей дочерью; инцидент произошел несколькими месяцами позже моего приезда. Скорее всего, он умер от сердечной недостаточности. Его тело успело закоченеть, и видимо, он пролежал там всю ночь, начиная с того времени, как его не могли дозваться к ужину. Я не слишком-то хорошо был с ним знаком, помню только, что старик имел репутацию эксцентрика. Незадолго до его гибели люди стали думать, что у него не все дома. Я забыл подробности. В любом случае, его жена и дети пропали в скором времени после его кончины и ни один человек с тех пор не занимал ферму и не ухаживал за фруктовым садом. Этот случай из разряда банальных сельских трагедий».
«Я не большой поклонник всяких страшилок, заметил Эмбервилль, который, похоже, понял мой намек про одержимость в буквальном ключе. Откуда бы влияние не исходило, оно вряд ли имеет человеческое происхождение. Впрочем, вспоминая об этом, у меня один-два раза сложилось преглупое впечатлениеидея-фикс, что кто-то наблюдал за мной, пока я делал наброски. Странноя практически забыл об этом, пока ты не подбросил мне мысль о возможности наваждения. Я вроде бы несколько раз замечал какую-то фигуру периферийным зрением, прямо за пределами радиуса, выбранного мной для живописинекий полуоборванный старый негодяй с грязными седыми усами и злой гримасой. И тем более странно, что я получил столь завершенное представление о человеке, даже не увидев его как следует. Я подумал, что это, должно быть, бродяга, забредший на окраину луга. Но когда я повернулся, чтобы бросить на него точный взгляд, то там попросту никого не оказалось. Словно бы он растворился среди болотистой почвы, камышей, осоки».
«Очень даже верное описание Чэпмена, сказал я. Помню его усыони были практически белыми, за исключением табачного налета. Захудалая дремучесть, если можно так выразитьсяи сама нелюбезность, в том числе. Под конец жизни у старика появился ядовито-навязчивый взгляд, что, несомненно, только способствовало его репутации сумасброда. Припоминаю некоторые байки про него. Люди говорили, что он стал пренебрегать уходом за своим фруктовым садом. Знакомые обычно находили его в этой укромной низине, праздно стоящего и отрешенно глазеющего на воду и деревья. Это одна из возможных причин, отчего соседи сочли его спятившим. Но уверяю тебя, я ни разу ничего не слышал по поводу странности или необычности самой лощины, ни после инцидента с Чэпменом, ни ранее. Это одинокое место, я просто не могу представить, что кто-то может приходить туда сегодня».
«Я наткнулся на него совершенно случайно, сказал Эмбервилль. Место не видно с дороги, из-за толстых сосен Но вот еще какая странность. В то утро я вышел из дому с сильным и чистым интуитивным ощущением, что непременно должен найти что-то необыкновенное. Я направился к лугу напрямик; и должен признать, интуиция оправдала себя. Место отталкиваетно оно же и очаровывает. Я просто обязан разгадать тайну, если у нее есть решение, добавил он несколько упреждающе. Завтра я планирую с утра пораньше вернуться туда вместе с красками, чтобы начать писать настоящее полотно».
Я был удивлен, памятуя о пристрастии Эмбервилля к живописной яркости и жизнерадостности, что невольно заставило его сравнивать себя с Соролья. «Необычный выбор, заметил я. Я должен наведаться туда самолично и осмотреть все как следует. Это ведь больше по моей части, чем по твоей. Место наверняка хранит в себе странную историю, если уж оно так вдохновило твои эскизы и описания».
Прошло несколько дней. В это время я находился под гнетом утомительных проблем, связанных с заключительными главами грядущей новеллыи снял с себя обещание посетить открытый Эмбервиллем луг. Мой друг, в свой черед, был заметно поглощен новой темой. Каждое утро, прихватив этюдник и масло, он совершал вылазки и возвращался все позже, забывая о часе полдника, прежде всегда приводившего его из подобных экспедиций.
На третий день художника не было до самого заката. Вопреки обыкновению, он не показал мне, что уже у него вышло, и его реплики касаемо прогресса картины были несколько расплывчаты и уклончивы. По какой-то причине, он не желал говорить об этом. Также, он, судя по всему, не желал обсуждать саму лощину, и в качестве ответа на прямые вопросы только лишь повторял в отсутствующей и небрежной манере то, что уже говорил мне раньше. Каким-то непонятным для меня образом его отношение будто бы изменилось.
Были и другие изменения. Он, казалось, потерял свою обычную жизнерадостность. Часто я ловил его пристально нахмуренным, или же удивлялся поползновениям некой двусмысленной тени в его откровенных глазах. Появились угрюмость, болезненность, которые, насколько пять лет нашей с ним дружбы позволяли мне заключить, были новыми аспектами его темперамента. Может быть, если бы я не был так занят своими собственными измышлениями, то смог бы ближе подойти к происхождению этого мрачного настроения, которое я сравнительно легко списал поначалу на какие-то технические вопросы, беспокоящие моего друга. Он все менее и менее походил на того Эмбервилля, которого я знал; и когда на четвертый день он вернулся в сумерках, я почувствовал настоящую враждебность, столь чуждую его натуре.
«Что случилось? не выдержал я. Ты угодил под корягу? Или луг старого Чэпмена так действует тебе на нервы своим призрачным влиянием?»
На этот раз он, похоже, совершил над собой усилие, чтобы стряхнуть эту свою мрачноватую молчаливость вкупе с нездоровым юмором.
«Это дьявольская загадка, заявил он, и я непременно найду к ней ключ, так или иначе. Место имеет собственную эссенциюу него есть индивидуальность. Подобно тому, как душа пребывает в человеческом теле, только ее нельзя зафиксировать или прикоснуться к ней. Ты знаешь, я не суеверно, с другой стороны, я и не фанатичный материалист, мне доводилось сталкиваться с некоторыми странными феноменами в свое время. Этот луг, похоже, обитаем тем, что древние звали Genius Loci. Не единожды до этого я подозревал о существовании подобных вещейсуществующих в привязке к определенному месту. Но это первый случай, когда я имею основания подозревать что-либо активно злокачественной или враждебной природы. Другие атавизмы, в чьем присутствии я имел возможность убедиться, были скорее доброжелательнымивыраженные в неких крупных, смутных и безличных формахили же полностью равнодушными к благополучию человека; возможно, они вовсе не обращают внимания на наше существование. Эта же сущность злобна, осознана и бдительна: я ощущаю, как сам луг, или сила, воплощенная в нем, все время тщательно исследует меня. Атмосфера местаэто атмосфера жаждущего вампира, улучающего удобный момент, чтобы осушить меня. Это cul-de-sac всевозможной скверны, в который неосторожная душа вполне может быть поймана и поглощена. Но, Мюррей, я не могу противостоять искушению, это сильнее меня».