А потом вдруг рази как отрезало, гости больше не появлялись. Прошел слух, будто с бренди этим что-то неладно. Никто в точности не мог сказать, в чем дело, а только поговаривали, что кое-кому этот бренди начал приносить сплошные несчастья.
Те, кто испробовал напиток из бочки сквайра, стали очень быстро терять деньги. Им не удавалось обыграть сквайра, и среди них начались разговоры о том, что проклятую бочку следует вывезти в море и затопить на глубине полсотни морских саженей.
Шел конец апреля, и погода стояла необыкновенно теплая и ясная для этого времени года. И вот стали замечать, что ночь за ночью по берегу бухты в одиночестве бродит какой-то незнакомецсмуглый, как и весь экипаж судна, погребенный на нашем местном кладбище, в ушах золотые серьги, на голове чудная шляпа, а ходит так, будто пританцовывает. Из местных его видели несколько человек, и все диву давались. Пытались с ним заговорить, но он в ответ только головой мотал, так что никому не удалось разузнать, откуда он взялся и зачем явился в наши края. И потому решили, что незнакомец этот не кто иной, как призрак одного из многих несчастных, потонувших у Багрового мыса, бесприютная душа, которая ищет себе пристанища в освященной земле.
Наш священник отправился на побережье и тоже попытался разговорить неизвестного. «Чего ты ищешь? спросил преподобный. Христианского погребения?» Но смуглый в ответ лишь покачал головой. «Чего ты хочешь? Не весть ли подать женам и детям, которых оставили вы вдовами и сиротами?» Но и это оказалось не так. «Что обрекло тебя бродить здесьуж не тяжкий ли грех у тебя на душе? Утешат ли тебя заупокойные службы? Вот язычник! воскликнул преподобный. Видали ль вы доброго христианина, который бы мотал головой при упоминании церковной мессы?»«Быть может, он не понимает по-английски, преподобный, предположил один из сопровождавших священника офицеров. Попробуйте обратиться к нему по-латыни».
Сказаносделано. Но преподобный обрушил на незнакомца такую длинную и причудливую тираду из латинских молитв, что тот обратился в бегство.
«Это злой дух! воскликнул преподобный, который попытался догнать незнакомца, однако, запыхавшись, отстал. И я изгнал его!»
Однако же на другую ночь неизвестный вновь как ни в чем не бывало явился на берег.
«Что ж, пусть остается, объявил преподобный. Меня вчера так прохватило на берегу, что теперь все кости ноют и в спине прострел, не говоря уж о том, как я охрип, выкликая молитвы на ветру. Да и сомневаюсь я, что он понял хоть слово».
Так продолжалось некоторое время, и незнакомец или же призрак незнакомцавнушал местным жителям такой страх, что они не осмеливались и близко подойти к берегу. В конце концов сам сквайр Эннисмор, насмехавшийся над рассказами о призраке, надумал отправиться ночью на побережье и разузнать, что там творится. Может статься, мысль эта пришла сквайру от скуки и одиночества, поскольку, как я уже говорил вашей милости, гости стали обходить его дом стороной и пить ему теперь было не с кем.
И вот однажды ночью сквайр и впрямь отправился в бухтуидет себе и в ус не дует. Лишь немногие отважились последовать за ним, держась на почтительном расстоянии. Завидев сквайра, тот человек устремился к нему и на чужеземный манер приподнял свою шляпу. Чтобы не показаться неучтивым, старый сквайр ответил ему тем же.
«Я пришел, сударь, заговорил он громко и отчетливо, дабы незнакомец понял его, желая узнать, что вы ищете и могу ли я вам помочь».
Человек взглянул на сквайра с приязнью, словно тот сразу пришелся ему по сердцу, и вновь приподнял шляпу.
«Не о затонувшем ли судне вы печалитесь?»
Ответа не последовало, незнакомец лишь горестно покачал головой.
«Что ж, корабль ваш не у меня; он разбился у нашего берега еще зимой, а матросы надежно погребены в освященной земле», сказал сквайр.
Незнакомец не шелохнулся, лишь смотрел на старого сквайра со странной улыбкой на смуглом лице.
«Так что вам угодно? нетерпеливо спросил мистер Эннисмор. Ежели что из вашего имущества потонуло вместе с судном, ищите это у мыса, а не здесь или вас интересует, что сталось с той бочкой бренди?»
В общем, сквайр так и сяк пытался добиться у незнакомца ответа, обращался к нему по-английски и по-французски, а потом и вовсе заговорил с ним на языке, которого никто из местных не понимал; и вот тут незнакомец весь встрепенулсяне иначе заслышал родную речь.
«Ах вот откуда ты родом! воскликнул сквайр. Отчего же было сразу не сказать мне? Бренди я тебе отдать не могубольшая его часть уже выпита; но пойдем со мной, и я угощу тебя самым лучшим и крепким пуншем, какой ты когда-либо пробовал».
И они не теряя времени удалились, беседуя как закадычные друзьяна том самом непонятном чужеземном наречии, которое для добрых людей звучало как сущая тарабарщина.
То была первая ночь их беседпервая, но не последняя. Должно быть, незнакомец оказался в высшей степени приятной компанией, потому что старый сквайр никак не мог наговориться с ним вдоволь. Каждый вечер незнакомец приходил в его дом, всегда в том же наряде, вежливо приподымая свою шляпу, с неизменной улыбкой на смуглом лице, а сквайр велел подавать бренди и кипяток, и они пили и играли в карты до самого утра, хохоча и болтая.
Так продолжалось неделю за неделей, и никто не знал, откуда этот человек являлся и куда исчезал по утрам; а старая домоправительница заметила только, что бочонок с бренди почти опустел и что сквайр тает день ото дня; и до того ей стало не по себе, что она отправилась за советом к священнику, но и ему было нечем ее утешить.
Наконец старуха настолько встревожилась, что решила, чего бы ей это ни стоило, подслушать у двери столовой, о чем сквайр беседует со своим ночным гостем. Но те неизменно разговаривали все на том же неведомом заморском наречии, и, были то молитвы или богохульства, она понять не могла.
История эта подошла к развязке одной июльской ночью, накануне дня рождения сквайра. В бочке к тому времени не осталось уже ни капли брендимуху утопить и то не удалось бы. Сквайр и его гость опустошили бочонок досуха, и старуха трепетала, ожидая, что хозяин вот-вот позвонит и потребует еще, а где взять еще, ежели все выпито?
И вдруг сквайр с незнакомцем выходят в холл. В окна светила полная луна, и было светло как днем.
«Нынче ночью я пойду к тебе в гости, заявляет сквайр, для разнообразия».
«Так-таки и пойдешь?»спрашивает его незнакомец.
«Так-таки и пойду», отвечает сквайр.
«Ты сам это решил, запомни».
«Да, я сам это решил, а теперь в путь».
И оба удалились, а домоправительница тотчас кинулась к окну, чтобы поглядеть, куда же они направятся. Племянница ее, состоявшая при сквайре горничной, тоже метнулась к окну, а затем подоспел и дворецкий. Вот в ту сторону глядели они из окна и видели, как их хозяин и незнакомец идут вот по этому самому песчаному берегу, прямиком к воде, и вот оба входят в воду, и вот волны морские им уже по колено, и вот уже по пояс, затем по шею, и наконец сомкнулись над их головами. Но еще прежде того дворецкий и обе женщины стремительно выбежали на берег, взывая о помощи.
И что же было дальше? спросил англичанин.
Ни живым, ни мертвым сквайр Эннисмор назад так и не вернулся. Наутро, когда начался отлив, кто-то увидел на песке отчетливые следы копыт, тянувшиеся к самой кромке воды. Тут-то все поняли, куда ушел старый сквайр и с кем.
Что же, его больше не искали?
Да помилуйте, сэр, какой толк был искать?
Полагаю, никакого. Как бы то ни было, странная история.
Однако правдивая, ваша милость, до последнего слова.
Ну, в этом я не сомневаюсь, ответил довольный англичанин.
Марк Твен
(Mark Twain, 18351910)
Американский прозаик, драматург и публицист, меткий сатирик и острослов, прославленный создатель Тома Сойера, Гекльберри Финна и других именитых героев Сэмюель Лэнгхорн Клеменс, более известный под псевдонимом Марк Твен, вступил в литературу в 1865 г., напечатав в газете «Нью-Йорк сэтэдей пресс» рассказ «Джим Смайли и его знаменитая скачущая лягушка», впоследствии давший название авторскому сборнику «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса и другие очерки» (1867). К тому времени за плечами автора уже были работа наборщиком в типографии, годы лоцманства на Миссисипи (18571861), старательская деятельность на золотых приисках в Калифорнии (1865), сотрудничество с рядом периодических изданий в качестве журналиста и репортера. Затем последовали первая из многочисленных зарубежных поездок Твена, вылившаяся в книги путевых очерков «Простаки за границей» (1868, опубл. 1869) и «Налегке» (1871, опубл. 1872), поездки с публичными чтениями по стране (1968, 1871), посещения Англии (1872, 1873), активная журналистская деятельность и, конечно, литературное творчество: социальный роман «Позолоченный век» (1873, опубл. 1874), написанный в соавторстве с Чарльзом Д. Уорнером, сборник рассказов «Старые и новые очерки» (1875), романы «Приключения Тома Сойера» (18741875, опубл. 1876), «Приключения Гекльберри Финна» (18761883, опубл. 1884), «Принц и нищий» (18771880, опубл. 1882), сборник «Похищение белого слона и другие рассказы» (1882), фантастическая сатира «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (18861889, опубл. 1889), повесть «Том Сойер за границей» (1894), сборник «Том Сойер-сыщик и другие рассказы» (1896), многочисленные публицистические сочинения, пьесы и др. Вся жизнь Твенаэто непрерывная череда путешествий (из Америки в Европу и обратно и даже вокруг земного шара в 18951896 гг.), отразившихся в его книгах «Пешком по Европе» (18781879, опубл. 1880) и «По экватору» (18961897, опубл. 1897), публичных выступлений, встреч с самыми разными людьми, в том числе с известными представителями литературного мира как Нового, так и Старого Света, среди которых были Диккенс, Г. Бичер-Стоу, Р. Браунинг, И. С. Тургенев, Л. Кэрролл, Г. У. Лонгфелло, Р. У. Эмерсон, Г. Джеймс, Р. Л. Стивенсон, М. Горький, Б. Шоу. Последнее десятилетие интенсивной, насыщенной событиями жизни писателя, ставшего признанной литературной величиной и значимой общественной персоной по обе стороны Атлантики, было отмечено публикацией собрания его сочинений (18991907) и надиктовкой автобиографии (19061909), сокращенный вариант которой впервые увидел свет в 1924 г. Посмертно же были напечатаны «Путешествие капитана Стормфилда в рай» (написанное, по-видимому, в середине 1870-х гг. и опубликованное полностью лишь в 1952 г.) и незавершенный «Таинственный незнакомец» (начатый в 1897-м и опубликованный в 1916 г.) повести, в которых соединились свойственное Твену неизменно сатирическое видение мира и столь же последовательное, пронесенное через всю жизнь скептико-ироническое отношение к «высшим силам», сверхъестественному, религии и Церкви. В подобном стилистическом ключе выдержан и рассказ, представленный в настоящем сборнике.
ИСТОРИЯ С ПРИЗРАКОМ{32}(A Ghost Story)
Я снял просторное жилье в дальнем конце Бродвея{33} в громадном старом доме, верхние этажи которого до моего появления пустовали уже не один год. Здание давно было отдано на откуп пыли и паутине, безлюдью и безмолвию. В тот вечер, когда я впервые вскарабкался по лестнице к своему обиталищу, мне чудилось, будто я крадусь между надгробий, нарушая уединение усопших. Впервые в жизни меня охватил суеверный трепет: огибая темный угол лестницы, я вдруг ощутил, как лицо мне невидимой вуалью облепила мягкая паутина, и невольно содрогнулся, точно встретился с призраком.
Добравшись до своей комнатыподальше от мрака и плесени, я с облегчением запер дверь на ключ. В камине весело играло пламя, и я уселся перед ним в самом приятном расположении духа. Провел я так часа два: размышляя о былых временах, вызывая в памяти из туманного прошлого давние картины и полузабытые лица; прислушиваясь в воображении к голосам, невесть когда навеки умолкнувшим, и к песням, которые нынче никто не поет. По мере того как мое мечтательное забытье наполнялось все большей и большей печалью, резкий свист ветра за окнами перешел в жалобное завывание, яростный натиск дождя на стекла сменился мерным постукиванием; уличный шум мало-помалу стих, и торопливые шаги запоздалого прохожего замерли в отдалении.
Огонь в камине угасал. Мне сделалось совсем одиноко. Я встал и разделся, передвигаясь по комнате на цыпочках и стараясь не шуметь, словно меня окружали спящие недруги, разбудить которых было крайне опасно. Я улегся в постель и, закутавшись в одеяло, слушал, как шелестит дождь, свистит ветер и где-то слабо поскрипывают ставнипока наконец меня не сморила дремота.
Спал я крепконо долго ли, не знаю. Пробудился внезапно, вздрогнув от нехорошего предчувствия. Вокруг было тихо. Только у меня в груди стучало сердцея слышал его удары. И тут одеяло медленно поползло к изножью кровати, как будто его кто-то с меня стягивал! Я не в силах был пошевелиться, не в силах заговорить. Одеяло упорно соскальзывало вниз и вот уже спустилось ниже моей груди. Тогда я изо всей мочи в него вцепился и рывком натянул себе на голову. Подождал, вслушался, еще подождал. Одеяло вновь неумолимо поползло вниз, и вновь я в оцепенении пережил несколько нескончаемых секунд, пока одеяло не соскользнуло до самого пояса. Наконец, призвав на помощь всю свою волю, я судорожно вернул его на место с твердым решением из рук больше не выпускать. Немного выждал. Одеяло слегка дернулось: я напрягся, как только мог. Одеяло неудержимо ползло внизсо все возрастающей скоростью. Пальцы мои разжалисьи я лишился одеяла в третий раз. Я застонал. Со стороны изножья донесся ответный стон! На лбу у меня проступили капли холодного пота. Скорее мертвый, чем живой, я вскоре услышал тяжелые шаги: по полу ступал, казалось, слонни в коем случае не человек. Впрочем, от меня этот кто-то удалялся: утешение, хотя и слабое. Вот этот кто-то приблизился к дверии ступил за порог, не тронув щеколды и не повернув ключа в замке, а потом побрел по мрачным коридорам прочь грузной поступью. Половицы после каждого его шага издавали громкий скрип, однако постепенно вновь воцарилась полная тишина.
Справившись с волнением, я принялся внушать себе: «Это всего лишь сонстрашный сон». Я обдумывал происшедшее, пока не убедил себя, что все ЭТО мне и в самом деле только приснилось: рот растянулся от радости до ушей, в сердце вновь поселилось довольство жизнью. Я поднялся и зажег свет, а когда обнаружил, что все засовы и запоры на прежнем месте, на душе у меня стало еще веселее, а на губах снова заиграла счастливая улыбка. Я раскурил трубку и не успел устроиться возле огня, как вдруг трубка выпала из моих ослабевших пальцев, кровь отхлынула от щек, а мирное до того дыхание перехватил резкий спазм! На золе, рассыпанной у камина, рядом с отпечатком моей босой ноги виднелся след другой ступнинастолько огромной, что моя по сравнению с ней выглядела детской!{34} Выходит, у меня и впрямь побывал визитер, а значит, и слоновьему топоту нашлось объяснение.
Я потушил свет и опять забрался в постель, парализованный страхом. Так я пролежал очень долго, вглядываясь в темноту и прислушиваясь. Сначала мне показалось, будто наверху по полу с шумом проволочили дюжее тело; потом его приподняли и грохнули об полда так свирепо, что от удара в моих окнах задребезжали стекла. С разных сторон слышалось приглушенное хлопание дверей. Временами чудилось, будто по коридорамто туда, то сюдапрокрадывались опасливые шаги, кто-то носился по лестницам вниз и вверх. Порой шаги приближались к моей двери, гость мялся в нерешительности и опять отходил. Откуда-то издали доносилось и становилось все отчетливей побрякивание цепей: с каждым разом, как только скованный ими домовой, нога за ногу взбиравшийся по лестнице, одолевал очередную ступеньку, свободно висевший конец звякал о нее более чем явственно. Слышалось мне и невнятное бормотание, а порой полузадушенные вскрики; шуршали невидимые одеяния, и со свистом рассекали воздух невидимые крылья. Тут мне стало ясно, что я не один: ко мне в комнату вторглись чужие. Близ кровати чьи-то шумные вздохи и выдохи чередовались с таинственными перешептываниями. На потолке, прямо у меня над головой, вспыхнули три фосфоресцирующих шарика: повисев там с минуту, они полетели вниздва упали мне на лицо, а третий на подушку, разбрызгивая теплую жидкость. Интуиция подсказала мне, что при падении все они превратились в капли крови: для подтверждения этой догадки зажигать свет было незачем. Далее мне начали мерещиться бескровные, смутно светившиеся лица и воздетые горе молочно-белые руки: отделенные от тел, они плавали в воздухевозникая на мгновение и тут же исчезая. Потом все мгновенно стихло: на смену голосам пришло торжественное безмолвие. Я замер в ожидании, весь обратившись в слух; я понимал, что нужно зажечь свет, или мне конец. Но страх не давал мне и пальцем шевельнуть. Я кое-как ухитрился сесть в постелии наткнулся носом на чью-то липкую руку! Тут меня оставили последние силыи я рухнул обратно на подушку, точно пораженный апоплексическим ударом. Зашуршала чья-то одежда: кто-то, по-видимому, направился к выходу и покинул комнату.
Когда все вновь утихомирилось, я не без труда вылез из постели и, едва держась на ногах, зажег газовый светильник; рука у меня прыгала как у столетнего старца. Пламя чуточку меня приободрило. Я опустился в кресло и тупо воззрился на отпечаток гигантской ноги. Постепенно очертания ступни дрогнули и начали расплываться. Я вскинул глаза на светильник: широкий язык пламени медленно сникал. И в ту же секунду вновь раздался прежний слоновий топот. Чем громче он становился, неуклонно приближаясь ко мне по затхлым коридорам, тем более тусклым и слабым делался огонек. Шаги остановились у самой моей двери: синюшный огонек теперь еле теплился, и комнату заволокло призрачной полутьмой. Дверь была по-прежнему заперта, однако мою щеку обдал легкий ветерок, и я ощутил, как прямо передо мной воздвиглась некая туманная громада. Я не мог оторвать от нее зачарованных глаз. Громаду окутало бледное свечение, и мало-помалу ее смутные очертания начали обретать отчетливую форму: появилась рука, следом за ней ноги, далее туловищеи наконец из скопища пара проступила большущая опечаленная физиономия. Скинув с себя сквозистые покровы, надо мнойво всей своей мускулистой неотразимостинавис обнаженный и величественный Кардиффский Великан!
Мое уныние как рукой сняло: любому ребенку известно, что столь добродушная внешность никак не совместима со злобными умыслами. Я немедля воспрял духом, и в знак согласия со мной газовый светильник вспыхнул ярче прежнего. Ни один изгнанник, истомившийся по обществу, не ликовал так при встрече с компаньоном,{35} как я при появлении этого дружелюбно настроенного великана.
Так это ты? вскричал я. А знаешь, час-другой тому назад я чуть со страху концы не отдал! Душевно рад тебя видеть! Вот жалость, что подходящего сиденья у меня нет Постой-постой, не садись туда!
Но спохватился я поздно. Не успел я и глазом моргнуть, как посетитель растянулся на полу: мне еще не доводилось видеть, чтобы кресло разлеталось в такие мелкие дребезги.