Апокалипсис - Кадри Ричард 7 стр.

 Я уходил плавать. Нельзя же постоянно следить за этим псом.

 На его восстановление теперь потребуется целая вечность,  сердито бросила Лиза.

 Надо разогреть поисковик,  предложил я.  Дома будет легче его лечить.

Мы с Лизой встали на колени и стали обрезать куски проволоки, чтобы освободить пса. Он скулил и слабо подергивал хвостом.

Джак молчал. Лиза шлепнула его по ноге.

 Давай, Джак, действуй. Если не поторопиться, он истечет кровью. Ты же знаешь, насколько он уязвим.

 Я думаю, нам лучше съесть его,  ответил Джак.

Лиза удивленно подняла голову.

 Ты так считаешь?

 Ну да,  сказал он, пожимая плечами.

Я отвел взгляд от куска проволоки, обвившейся вокруг туловища собаки.

 А я-то думал, он стал твоим питомцем. Как в зоопарке.

Джак покачал головой.

 Эти питательные таблетки ужасно дороги. Я и так тратил половину заработка на его еду и питье. А теперь еще и это несчастье.  Он махнул рукой на стреноженного пса.  Да еще надо постоянно за ним присматривать. Он того не стоит.

 Но он же твой друг. Вы пожимали руки

Джак рассмеялся:

 Это ты мой друг.  Он задумчиво нахмурился, глядя на пса.  А это это животное.

Хоть мы и не раз обсуждали, какой вкус мог бы быть у собаки, было очень странно слышать от Джака предложение его убить.

 Может, лучше отложить решение до утра?  предложил я.  Мы отвезем его в бункер, перевяжем, а потом, когда ты будешь не так расстроен, можешь решать, что делать дальше.

 Нет.  Джак достал гармонику, сыграл коротенькую гамму и отложил инструмент.  Если ты согласишься оплачивать его питание, я мог бы попытаться его вытащить. А так  Он снова пожал плечами.

 Мне кажется, мы все же не можем его есть.

 Ты так думаешь?  повернулась ко мне Лиза.  Мы могли бы зажарить его прямо здесь, на пляже.

Я взглянул на изодранного, тяжело дышавшего, доверявшего нам пса:

 И все-таки нам не стоит этого делать.

Джак серьезно взглянул мне в лицо:

 Ты хочешь платить за его еду?

Я вздохнул:

 Я коплю деньги на новый Виртуальный Погружатель.

 Что ж, знаешь, я тоже хочу кое-что купить.  Джак напряг мускулы, демонстрируя свою татуировку.  Да и на что годится это несчастное создание?

 Он заставляет тебя улыбаться.

 ВП заставляет тебя улыбаться, Чен. Давай, признайся, тебе ведь тоже не хочется о нем заботиться. Это как заноза в заднице.

Мы переглянулись между собой, потом посмотрели на пса.

Лиза зажарила пса на вертеле, над костром, разведенным из обломков пластмассы и сгустков нефти, принесенных океаном. Вкус нам понравился, но никто так и не понял, что в этом такого особенного. Мне приходилось есть зарезанного кентавра, и он был гораздо вкуснее.

Потом мы отправились прогуляться по пляжу. Фосфоресцирующие волны с шумом обрушивались на песок и отходили, оставляя сверкающие в последних красных лучах заката лужицы.

Без собаки мы могли свободно наслаждаться пляжем. Не надо было беспокоиться, чтобы пес не попал в лужу кислоты, или запутался в колючей проволоке, торчащей из песка, или съел что-нибудь, отчего его бы потом полночи тошнило.

И все же я не могу забыть, как пес лизал меня в лицо, как запрыгивал в постель, не могу забыть его теплое дыхание. Иногда я скучаю по нему.

Мэри РикертХлеб и бомбы

Странные дети из семейства Манменсвитцендер в школу не ходили, и мы узнали о том, что они въехали в старый дом на холме, только благодаря Бобби, который видел, как они заселились со всем своим необычным скарбом, состоявшим из кресел-качалок и коз. Мы и представить себе не могли, как можно жить в этом доме, где все окна выбиты и весь двор порос колючей ежевикой. Мы все ждали, когда же их детидве девочки, у которых, по словам Бобби, волосы похожи на дым, а глазана черные маслиныпоявятся в школе. По они так и не пришли.

Мы учились тогда в четвертом классе, были в том самом возрасте, когда кажется, что ты очнулся после долгого сна и оказался в мире, навязанном взрослыми, где есть улицы, через которые нельзя переходить, и есть слова, которые нельзя произносить, но мы и переходили, и произносили. Таинственные дети Манменсвитцендер просто стали очередным открытием того года, наряду со всеми изменениями в наших организмах, что очень даже волновали (а иногда и тревожили) нас. Наши родители, все без исключения, воспитывали нас, уделяя большое внимание этой теме, так что Лиза Биттен научилась произносить слово «влагалище» еще до того, как узнала свой адрес, а Ральф Линстер принял своего младшего братика Пети, когда его мать начала рожать,  той ночью внезапно пошел снег, а отец так и не успел добраться до дома. Но настоящий смысл всей этой информации стал доходить до нас только в том году. Мы открывали для себя чудеса, что таились в окружающем мире и в наших собственных телах: необычно было вдруг осознать, что кто-то из твоих друзей симпатичный, а кто-тонеряха, или задавака, или толстушка, или у кого-то были грязные трусы, или кто-то смотрел на тебя, приблизив глаза, не мигая, и неожиданно ты чувствовала, что краснеешь.

Когда дикие яблони цвели ярким розовым цветом, окруженные жужжащими пчелами, а миссис Грэймур смотрела в окно и вздыхала, мы передавали по рядам записочки и строили дикие планы для школьного пикника, о том, как мы нападем на нее из засады со своими шариками с водой и как закидаем пирогами нашего директора. Конечно же, ничего такого не случилось. И только Трина Нидлз была разочарована, потому что в самом деле поверила, что все так и будет, но она все еще носила бантики в волосах, и по секрету от всех сосала большой палец, и вообще была всего лишь большим младенцем.

Освобожденные на лето от занятий, мы мчались по домамкто бегом, кто на велосипедах,  крича от радости избавления, и затем принялись делать все что угодно, о чем только можно было мечтать, все то, что мы уже предвкушали делать, пока миссис Грэймур вздыхала, глядя на дикие яблони, которые уже утратили свою яркую розовость и опять выглядели обыкновенно. Мы играли в мяч, гоняли на велосипедах, носились на скейтах по дороге, рвали цветочки, дрались, мирились, и до ужина оставалась еще куча времени. Мы смотрели телевизор и не думали скучать, но потом свешивались вниз головой и смотрели на экран уже вверх тормашками, или переключали туда-сюда каналы, или находили повод, чтобы подраться с кем-нибудь в доме.

(Впрочем, я была дома одна и не могла позволить себе такого удовольствия.) И вот тогда мы услышали этот странный звукстук копыт и звон колокольчиков. Мы отодвинули шторы на окнах и из душного сумрака телевизионных комнат выглянули наружу, где светило желтое солнце.

Две девочки Манменсвитцендер в ярких, цветастых, как у циркачей, одеждах с прозрачными шарфиками, переливающимися блестками,  один сиреневый, другой красныйехали по улице в деревянной повозке, которую тянули две козочки, у каждой на шее висели колокольчики. Вот так и начались все неприятности. В информационных сообщениях об этом нет ни слова: ни о ярком цветении диких яблонь, ни о нашей наивности, ни о звоне колокольчиков. Вместо этого все только и твердят о печальных последствиях. Говорят, мы были дикими. Запущенными. Странными. Говорят, мы были опасными. Как если бы жизнь была окаменелой смолой, а мы сформировались и застыли в этой форме, но не превратились в те неуклюжие существа, что вызывали отвращение, а развились в тех, кто из нас получился в итоге,  учительница, балерина, сварщик, адвокат, несколько солдат, два врача и я, писательница.

В такие времена, как те, что наступили сразу же после трагедии, все только и говорят о том, что жизнь рухнула, будущее уничтожено, но только Трина Нидлз попалась на эту удочку и впоследствии покончила с собой. Все же остальные из нас сносили осуждение окружающих в разных проявлениях, но затем мы просто продолжили жить. Да, вы правы, с темным прошлым, но, как это ни странно, с ним можно было жить. Рука, что держит нынче ручку (или мел, или стетоскоп, или ружье, или гладит кожу возлюбленного), совсем не та, что зажигала спичку, и до такой степени не способна на подобное действие, что дело тут вовсе даже не в прощении или выздоровлении. Как странно оглянуться назад и поверить в то, что все этоя или мы. Неужели это ты была тогда? Тебе одиннадцать лет, и ты видишь, как пылинки, лениво кружа, опускаются в луче солнца, который отсвечивает на экран и мешает изображению, слышится позвякивание колокольчиков, блеяние козочек и доносится смехтакой чистый, что мы все выбегаем взглянуть на этих девочек в цветастых одеждах с яркими шарфиками, сидящих в повозке, запряженной козами, которая останавливаетсясмолкает стук копыт и скрип деревянных колес,  когда мы обступаем повозку, чтобы разглядеть эти темные глаза и хорошенькие лица. Младшая из девочек, если, конечно, можно судить по росту, улыбается, а у второйона младше нас, но ей по меньшей мере лет восемь или девятьпо смуглым щекам катятся огромные слезы.

Мы стоим так недолго, уставившись, а потом Бобби говорит:

 Что это с ней?

Девочка помладше смотрит на свою сестру, которая, видно, старается улыбнуться сквозь слезы.

 Просто плачет все время без остановки.

Бобби кивает и украдкой смотрит на девочку, продолжающую плакать, тем не менее она ухитряется спросить:

 Откуда вы, ребята?

Он обводит взглядом всю группу с таким видом, будто хочет сказать: «Ты что, шутишь?»но всем ясно, ему нравится плачущая девочка, чьи темные глаза и ресницы блестят от слез, которые сверкают на солнце.

 У нас летние каникулы.

Трина, все это время украдкой сосавшая большой палец, спрашивает:

 А можно мне прокатиться?

Девочки говорят, что конечно. Трина проталкивается через небольшую толпу и залезает в тележку. Младшая девочка улыбается ей. Другая девочка тоже силится улыбнуться, но вместо этого плачет еще громче. У Трины такой вид, будто она тоже вот-вот заплачет, но младшая из сестер говорит:

 Не волнуйся. Она всегда так.

Льющая слезы девочка встряхивает поводьями, звенят бубенчики с колокольчиками, и тележка, влекомая козочками, со скрипом катится вниз под горку. Слышно, как пронзительно визжит Трина, но мы знаем, что ей хорошо. Когда они возвращаются, мы по очереди катаемся, пока наши родители не зовут нас к ужину свистом, криками, хлопаньем ставен. Мы расходимся по домам ужинать, а две девочки отправляются к себе домой, одна из них по-прежнему плача, а другаянапевая под аккомпанемент колокольчиков.

 Я видела, вы играли с беженками,  говорит моя мать.  Ты поосторожней с этими девчонками. Не хочу, чтобы ты ходила к ним в дом.

 А я и не ходила к ним в дом. Мы просто играли с козочками и повозкой.

 Тогда ладно, но держись от них подальше. И как они тебе?

 Одна из них много смеется. А другая все время плачет.

 Не ешь ничего, если они что предложат.

 Почему?

 Потому.

 Неужели нельзя просто объяснить почему?

 Я не обязана тебе ничего объяснять, юная леди, ятвоя мать.

Мы не видели девочек на следующий день, на другой деньтоже. На третий день Бобби, который начал носить расческу в заднем кармане и зачесывать волосы набок, сказал:

 Какого черта, давайте просто пойдем туда, и все.

Он пошел вверх по холму, но никто из нас за ним не последовал.

Когда он вернулся назад тем вечером, мы кинулись к нему узнать подробности о его визите, выкрикивая вопросы, словно журналисты.

 Ты ел что-нибудь?  спросила я.  Моя мать говорит, что у них ничего нельзя есть.

Он повернулся и посмотрел на меня с таким видом, что на мгновение я забыла о том, что онмой ровесник, такой же ребенок, как и я, несмотря на новый способ причесывать волосы и уверенный пристальный взгляд его голубых глаз.

 Твоя мать склонна к предрассудкам,  сказал он.

Отвернулся от меня и, сунув руку в карман, достал что-то в кулаке, а когда разжал пальцы, мы увидели горсть конфеток в ярких фантиках. Трина протянула свои коротенькие, толстенькие пальчики к ладони Бобби и выхватила оранжевую конфетку. Следуя ее примеру, налетел шквал рук, и через миг ладонь Бобби опустела.

Родители начали звать детей домой. Моя мать стояла в дверях, но мы были слишком далеко, и она не видела, что мы делаем. Конфетные фантикиголубые, зеленые, красные, желтые и оранжевыеразлетелись в воздухе, закружились над тротуаром.

Мы с матерью обычно ели раздельно. Когда я бывала у папы, мы ели с ним вместе, сидя перед телевизором, что она считала дикостью.

 Он пил?  обычно спрашивала она меня.

Мать была убеждена, что отецалкоголик, и думала, что я не помню тех времен, когда ему приходилось пораньше приходить с работы, потому что я звонила ему и рассказывала, как она спит на диване, все еще в пижаме. Кофейный столик был весь завален пустыми банками и бутылками, отец выносил их на свалку с мрачным видом, почти ничего не говоря.

Моя мать стоит, прислонившись к рабочему кухонному столу, и смотрит на меня.

 Ты играла сегодня с теми девчонками?

 Нет. Хотя Бобби играл.

 Ну вот, теперь понятноникому нет дела до этого мальчишки. Помню, как его панаша учился со мной в школе. Я тебе когда-нибудь рассказывала об этом?

 Угу.

 Он был очень привлекательный. Бобби тоже симпатичный мальчик, но ты все же держись от него подальше. Я считаю, ты слишком подолгу с ним играешь.

Да я вообще с ним почти не играю. Он играет с теми девочками весь день.

 Он рассказал о них что-нибудь?

 Он сказал, что некоторые склонны к предрассудкам.

 Ах, он так и сказал, неужели? И где же он все-таки набрался таких мыслей, а? Это, должно быть, его дедуля. А теперь послушай меня, сейчас никто даже не разговаривает так больше, не считая кучки провокаторов, и тому есть причина. Люди погибают из-за этой семьи. Просто помни об этом. Много-много людей умерло из-за них.

 Из-за семьи Бобби или тех девочек?

 Ну, в общем, из-за обеих. Но особенно из-за семьи девочек. Он ведь не ел у них ничего, правда?

Я посмотрела в окно, сделав вид, что увидела что-то интересное на нашем заднем дворе, затем вздрогнула, будто внезапно пришла в себя, и перевела на нес взгляд.

 Что? А, нет.

Она уставилась на меня прищуренными глазами. Я притворилась, что мне все равно. Она постучала красными ногтями по рабочему столу.

 Слушай, что я говорю,  пронзительным голосом сказала она,  война еще продолжается.

Я закатила глаза.

 Ты ведь даже не помнишь ничего, так? Да и куда тебе, ты же маленькая была тогда, даже еще не ходила. Так вот, были такие времена, когда наша страна не знала, что такое война. Представь себе, люди раньше постоянно летали на самолетах.

Я не донесла вилку до рта.

 Но ведь это так глупо.

 Тебе не понять. Все так делали. Это был способ путешествовать из одного места в другое. Твои дедушка с бабушкой часто летали, и мы с твоим отцомтоже.

 Вы летали на самолете?

 Даже ты.  Она улыбнулась.  Вот видишь, ты так многого не знаешь, подружка. Мир прежде был безопасным, и потом, в один день, перестал быть таким. А те люди,  она показала в окно кухни прямо в сторону дома Рихтеров, но я знала, что она не их имеет в виду,  начали все это.

 Но онивсего лишь два ребенка.

 Ну конечно, не совсем они, но я говорю о той стране, откуда они родом. Вот почему я хочу, чтобы ты была осторожной. Кто их знает, чем они тут занимаются. Так что пусть малыш Бобби и его дедуля-радикал и говорят, что все мы склонны к предубеждениям, но кто сейчас вообще рассуждает на эту тему?  Она подошла к обеденному столу, выдвинула стул и села напротив меня.  Хочу, чтобы ты поняланевозможно распознать зло. Поэтому просто держись от них в стороне. Обещай мне.

Зло. Трудно понять. Я кивнула.

 Ну вот и хорошо.  Она отодвинула назад стул, встала, сгребла с подоконника пачку сигарет.  Проследи, чтобы не оставалось крошек. Наступает сезон муравьев.