Хо-хо! говорит сквайр, остановившись в двух шагах от моего отца и пристально его оглядывая. Да никак это ты, Терри Нил? Ну и как живешь-можешь?
Рад служить вашей милости, говорит мой отец (еле ворочая языкомон был ни жив ни мертв от страха), и счастлив увидеться сегодня с вашей милостью, говорит он.
Теренс, говорит сквайр, ты человек уважаемый, (а это была истинная правда), и трудолюбивый, к тому же настоящий трезвенниквоистину образец трезвости для целого прихода, говорит он.
Благодарю вашу милость, говорит мой отец, собравшись с духом, вы, как джентльмен, всегда отличались учтивостью в речахупокой, Господи, вашу милость.
Упокой, Господи, мою милость? говорит призрак (физиономия у него прямо-таки побагровела от ярости). Упокой мою милость? говорит он. Ах ты, деревенский невежа, говорит он, подлый ты, жалкий неуч, где, в какой конюшне ты позабыл свои манеры? Если я и мертв, то это не моя вина, говорит он, и не таким, как ты, тыкать меня в это носом при каждом удобном случае, говорит он, топнув ногой так, что половица под ним чуть не провалилась.
Ох-ох, говорит мой отец, я и вправду всего лишь бедный жалкий неуч, говорит он.
Он самый! говорит сквайр. Но так или иначе, говорит он, я не для того, чтобы выслушивать твои глупости и лясы с тобой точить, сюда взошел сошел то есть, говорит он (оговорка хоть и малозаметная, но мой отец ее мимо ушей не пропустил). А теперь послушай, Теренс Нил, говорит он, я всегда хорошо относился к Патрику Нилу, твоему деду, говорит он.
Точно так, ваша милость, говорит мой отец.
И кроме того, полагаю, что я всегда был трезвым, добропорядочным джентльменом, говорит сквайр.
Именно так, ваша милость, говорит мой отец (в жизни он так нагло не врал, но поделать с собой ничего не мог).
Так вот, говорит призрак, хотя голова у меня всегда была трезвая, трезвее, чем у многих, по крайней мере у многих джентльменов, говорит он, и, невзирая на то что временами я представлял собой образец истинного христианина и щедро благодетельствовал беднякам, говорит он, невзирая на все это, там, где я обретаюсь сейчас, мне приходится совсем не так легко, как я имел основания рассчитывать, говорит он.
Надо же, какая досада! говорит мой отец. Быть может, ваша милость желала бы перемолвиться словечком с преподобным отцом Мэрфи?
Придержи язык, презренный нечестивец, говорит сквайр, вовсе не о душе я думаю; твое нахальство меня просто беситзаговорить с джентльменом о его душе, да еще когда не душа у него не на месте, а совсем другое, говорит он, хлопнув себя по бедру. Мне нужен тот, кто в этом деле смыслит, говорит он. Нет, не душа меня беспокоит, говорит он, усаживаясь напротив моего отца, не душа, гораздо больше беспокоит меня правая нога, которую я подвернул возле охотничьей засады в Гленварлохе в тот день, когда сгубил черного Барни.
(Мой отец выяснил впоследствии, что это был любимый жеребец сквайра, который сломал себе хребет под его седлом, когда перепрыгнул через высокий забор вдоль оврага.)
Надеюсь, говорит мой отец, что не этим убийством ваша милость так обеспокоена?
Придержи язык, болван, говорит сквайр, и я тебе расскажу, почему меня моя нога так беспокоит, говорит сквайр. Там, где я провожу основную часть своего времени, за исключением короткого отпуска, чтобы здесь рассеяться, говорит он, я вынужден ходить пешком гораздо больше, чем привык в своей прошлой жизни, говорит он, и много сверх того, чем это полезно для моего здоровья. Должен тебе сказать, что тамошний народ на удивление охоч до свежей и прохладной водыза неимением питья получше; притом климат в тех краях чрезвычайно жаркий, а удовольствие это маленькое, говорит он. Мне же поручено обеспечивать жителей водой для питья, хотя ее-то мне самому достается с гулькин нос. Работенка хлопотная и утомительная, можешь мне поверить, говорит он, потому как все жители до единого водохлебы каких поискать, не набегаешься: только принесу, ан глядь, на донышке уже сухо, но что меня вконец убивает, так это моя хромота. И я хочу, чтобы ты дернул меня как следует за ногу и вправил сустав на место, говорит он. Собственно, именно это мне от тебя и нужно, говорит он.
Как будет угодно вашей милости, говорит мой отец (хотя валандаться с призраком ему хотелось меньше всего), но только вряд ли я посмею обращаться с вашей милостью таким образом, говорит он, я ведь так поступаю только с простым людом, вроде меня самого.
Хватит болтать! говорит сквайр. Вот тебе моя нога, говорит он и задирает ее повыше. Тяни, коли жизнь тебе не безразлична, говорит он, а коли откажешься, я своим потусторонним могуществом искрошу все твои собственные кости в мелкий порошок, говорит он.
Заслышав такое, отец понял, что деваться ему некуда, а потому ухватил сквайра за ногу и начал тянутьтянул-тянул до тех пор, пока (прости господи) пот его не прошиб и ручьями не потек по лицу.
Тяни, черт бы тебя побрал, говорит сквайр.
Рад стараться, ваша милость, говорит мой отец.
Тяни сильнее, говорит сквайр.
Отец тянет его за ногу и чуть не лопается от натуги.
Глотну-ка я капельку, говорит сквайр и протягивает руку к бутылке. Надобно немного взбодриться, говорит он, хотя выглядел бодрее некуда. Но, какой он ни был ловкач, тут дал маху и ухватил совсем не ту бутылку. Твое здоровье, Теренс, говорит он, давай-ка тяни, будто за тобой черти гонятся. И с этими словами подносит к губам бутыль со святой водой, но не успел к ней прикоснуться, как взревел диким голосом (можно было подумать, что стены замка рассыплются) и дернулся так, что нога оторвалась и осталась в руках у отца. Сквайр перекувырнулся через столешницу, а мой отец, перелетев в другой конец зала, рухнул плашмя на пол.
Когда мой отец пришел в себя, через дребезжавшие от ветра ставни проникали веселые солнечные лучи, а сам он лежал на спине, стиснув в руке ножку одного из старых громадных кресел. Конец ножки, вывороченной из гнезда с мясом, глядел в потолок, а старина Ларри, как водится, наполнял комнату оглушительным храпом. Тем же утром мой папаша отправился к преподобному отцу Мэрфи и с того самого дня вплоть до самой кончины не пренебрегал исповедью и не пропускал ни единой мессы, а его рассказу про случай в замке верили тем больше, чем реже он его повторял. Что касается сквайра, его призракто ли потому, что святая водица пришлась ему не по вкусу, то ли потому, что лишился ноги, в замке больше не показывался.
The Ghost And The Bone-Setter, 1838
перевод С. Сухарева
Мертвый причетник
Закаты в ту пору были красны, ночи долги, в воздухе стоял приятный морозец. Близилось Рождестворадостный провозвестник Нового Года. В ту ночь в прелестном городке Голден-Фрайерс, в известном по всем графствам древней Нортумбрии кабачке «Святой Георгий и дракон», случилась трагедия, о которой до сих пор вспоминают старики зимними вечерами у каминовзолотистая дымка минувших лет придает былым ужасам восхитительный аромат.
В старом каретном сарае, во дворе кабачка, покоилось тело Тоби Крука, церковного причетника. Его нашли мертвым за полчаса до начала нашей истории, при весьма странных обстоятельствах, в месте, где оно могло бы еще добрую неделю лежать незамеченным. Страшное подозрение закралось в безмятежные души обитателей Голден-Фрайерса.
Лучи зимнего заката пробивались сквозь ущелья величественных гор на западе, окутывая пламенем голые ветви облетевших вязов и крохотные серпики зеленой травы на обширных лугах, окружавших старинный городок.
Нет на свете места чудеснее тихого Голден-Фрайерса: остроконечные крыши со стройными каминными трубами, невесомые, как дуновение ветерка, венчают аккуратные домики из светло-серого камня, выстроившиеся ровной чередой вокруг живописного озера. На противоположном берегу озера грандиозным амфитеатром встает высокая горная гряда, чьи заснеженные пики, подсвеченные красноватым сиянием заходящего солнца, смутно вырисовываются на белесом фоне зимнего неба. Если окажетесь в тех краях, непременно взгляните на Голден-Фрайерс с самой кромки тихого озера: вы поневоле залюбуетесь островерхими каминными трубами, стройными коньками крыш, забавным старым кабачком с причудливой вывеской, изящной башенкой старинной церкви с высоким шпилем, венчающей чудесную картину. Тому, кто увидит городок в час заката или в сиянии луны, среди чарующих красот природы, откроется чудесная тайна: он решит, что попал в волшебную страну эльфов и фей.
Накануне вечером Тоби Крук, причетник здешней церкви, долговязый тощий субъект лет за пятьдесят, посидел часок-другой с деревенскими приятелями за добрым кувшином горячего пива в уютной кухне постоялого двора. Обычно он заглядывал туда часов в семь послушать сплетни. Этого ему вполне хватало: говорил он мало и глядел всегда угрюмо.
Теперь-то про него многое рассказывают.
В юности Тоби слыл отпетым лентяем. Он разругался с хозяином, дубильщиком кож из Браймера, у которого служил в подмастерьях, и ушел куда глаза глядят; сотню раз попадал в переделки и выходил сухим из воды. Перемыв ему все косточки, обитатели Голден-Фрайерса пришли к выводу, что для всех, кроме, возможно, его самого, а в особенности для убитой горем матери было бы лучшим выходом, если бы он с тяжелым камнем на шее покоился на дне тихого озера, в котором отражаются серые крыши, раскидистые вязы и высокие окрестные горы. В разгар этих пересудов Тоби Крук внезапно вернулся. Обитатели городка едва узнали его: это был другой человек, зрелый мужчина сорока лет.
Пропадал он двадцать лет, и никто не знал, где его носило.
И вдруг он ни с того ни с сего объявился в Голден-Фрайерсеугрюмый, молчаливый и благонравный. Мать его давно лежала в могиле, но поселяне приняли «блудного сына» с открытой душой.
Добросердечный викарий, доктор Дженнер, говорил жене:
Долли, дорогая, его каменное сердце смягчилось. Я видел, как на вчерашней проповеди он вытирал глаза.
Не удивляюсь, милый мой Хью. Я помню то место: «Есть радость на небесах». До чего прелестно! Я сама чуть не заплакала.
Викарий добродушно рассмеялся, поцеловал жену и нежно похлопал по щеке.
Ты слишком высоко ставишь проповеди своего мужа, заметил он. Понимаешь ли, Долли, я читаю их прежде всего для бедняков. Если уж они поймут меня, то другиеи подавно. Надеюсь, мой простой стиль находит путь и к сердцу их, и к разуму
Почему же ты раньше не сказал мне, что он плакал. Ты так красноречив, воскликнула Долли Дженнер. Никто не умеет читать проповеди лучше моего мужа. В жизни не слышала ничего подобного.
Охотно верим, ибо за последние двадцать лет почтенная дама вряд ли слыхала более шести проповедей из уст других священников.
Обитатели Голден-Фрайерса горячо обсуждали возвращение Тоби Крука.
Доктор Линкоут заметил:
Должно быть, немало ему довелось хлебнуть. Высох, как вобла, а мускулы крепкие. Служил, поди, в солдатахвыправка у него военная, а отметина над правым глазомни дать ни взять шрам от ружейного выстрела.
Другой бы спросил, как человек мог выжить после огнестрельной раны над глазом. Но Линкоут был врачом, и не простым, а военнымв молодости; кто в Голден-Фрайерсе мог тягаться с ним в делах хирургических? Жители городка сошлись во мнении, что та метка и впрямь была оставлена пистолетной пулей.
Мистер Джалкот, адвокат, «головой ручался», что Тоби Крук в долгих странствиях набрался ума, а честный Тэрнбелл, владелец «Святого Георгия и Дракона», задумчиво произнес:
Надо подыскать Тоби работенку, чтоб было куда руки приложить. Пора делать из него человека.
В конце концов его назначили причетником церкви Голден-Фрайерса.
Тоби Крук исполнял свои обязанности на редкость добросовестно. Не вмешивался ни в чьи дела: человек он был молчаливый, и друзей у него не водилось. В компании держался особняком, любил прогуливаться в одиночку по берегу озера, пока другие играли в «пятерку» или в кегли, иногда заглядывал в «Святой Георгий» и, потягивая спиртное, с угрюмым видом прислушивался к общему разговору. Было в лице Тоби Крука что-то недоброе, а если к тому же у него не все ладилось, то он казался просто злодеем.
О Тоби Круке шепотом рассказывали немало историй. Никто не знал, как эти сплетни попали в город. Нет ничего более загадочного, чем пути распространения слухов. Словно разлили флакон с ароматическим бальзамом. Слухи разлетаются, подобно эпидемии, то ли от малейшего дуновения ветерка, то ли подчиняясь столь же непостижимым космическим законам. Рассказы эти, весьма расплывчатые, относились к долгому периоду отсутствия Тоби Крука в родном городке, однако так и не приняли мало-мальски определенной формы; никто не мог сказать, откуда они пошли.
В добром сердце викария не было места дурным мыслям. Если до него доходили рассказы о гнусном прошлом Тоби Крука, он не принимал их на веру, требуя доказательств. Таким образом, причетник нес свою службу без всяких помех.
В тот злосчастный вечерподробности всегда вспоминаются после катастрофымальчишка, возвращавшийся вдоль кромки озера, встретил причетника. Тот присел на поваленном дереве под скалой и считал деньги. Сидел он скорчившись, подтянув колени к подбородку, и торопливо пересыпал серебряные монеты с ладони на ладонь. Длинные пальцы так и мелькали. Он взглянул на мальчика, как гласит старая английская пословица, «как дьявол на город Линкольн». Но хмурые взгляды не были чем-то необычным для мистера Крука; у него никогда не находилось ни улыбки для ребенка, ни доброго слова для усталого путника.
Тоби Крук жил в сером каменном доме возле церковного крыльца, тесном и холодном. Лестничное окно смотрело на кладбище, где проходила большая часть рабочего дня причетника. Тоби занимал лишь одну комнату, в остальном же дом был необитаем.
Старуха, следившая за домом, спала на деревянной скамье в крохотной каморке у черного хода, выстланной черепицей, среди сломанных табуреток, старых саквояжей, трухлявых сундуков и прочего хлама.
Поздно ночью она проснулась и увидела у себя в комнате человека в шляпе. В руке он держал свечу и заслонял рукавом ее пламя, чтобы свет не падал в глаза спящей. Незнакомец стоял спиной к кровати и рылся в ящике, где старуха обычно хранила деньги.
Однако в тот день старуха получила жалованье за три месяца, два фунта стерлингов, и спрятала их, завернув в тряпицу, в самом дальнем уголке буфета, в старой чайнице.
При виде незнакомца старуха до смерти перепугалась: а вдруг незваный гость явился с близлежащего кладбища? Она села на постели, прямая, как палка, седые волосы встали дыбом так, что чепец приподнялся, и, справившись с мурашками по спине, дрожащим голосом спросила:
Что вам тут надо, Христа ради?
Где твоя мятная настойка, женщина? У меня внутри огнем горит.
Уж месяц как вышла, отвечала старуха. А ежели вы к себе уйдете, я вам горяченького чайку приготовлю.
Но гость ответил:
Не стоит, хлебну лучше джина.
И, повернувшись на каблуках, вышел.
Наутро причетник исчез.
Начались расспросы.
Его не только не было дома; Тоби Крука не могли найти по всему Голден-Фрайерсу.
Может быть, рано утром он ушел по своим делам куда-нибудь в дальнюю деревню. У причетника не было близкой родни, и никто не стал ломать себе голову над его исчезновением. Люди предпочитали подождать: рано или поздно вернется, никуда не денется.
Часа в три пополудни добрый викарий, стоя на пороге своего дома, любовался крутыми горными пиками, окружавшими живописное озеро, как вдруг заметил, что к берегу причалила лодка. Двое мужчин вышли на берег и направились прямиком через зеленый луг. Они несли какой-то предмет, небольшой, но, судя по всему, довольно увесистый.
Взгляните-ка, сэр, сказал один из них, опустив к ногам викария малый церковный колокол, из тех, что в старинных перезвонах дают дискантовый тон.
Пуда на два потянет, не меньше. Вчера только слыхал, как он на колокольне звонит.
Как! Один из церковных колоколов? воскликнул растерявшийся викарий. О, нет! Не может быть! Где вы его взяли?
Лодочник рассказал вот что.
Утром он нашел свою лодку привязанной ярдах в пятидесяти от того места, где оставил ее накануне, и не мог понять, как это произошло. Едва они с помощником собрались сесть за весла, как вдруг обнаружили на дне, под куском парусины, церковный колокол. Там же лежали кирка причетника и его лопата«лопатень», как называли они этот чудной инструмент с широким штыком.
Удивительно! Посмотрим, не пропало ли на башне колокола, в смятении заявил викарий. Крук еще не вернулся? Знает кто-нибудь, где он?
Причетник не объявился.
Странно. Ну и досада! сказал викарий. Что ж, откроем моим ключом. Положите колокол в передней; разберемся-ка, что все это значит.