Люди, утверждал он, все менее склонны верить во что-либо выходящее за пределы доступной им очень узкой сферы понятий, и ученые поощряют эту гибельную тенденцию. Они называют баснями все, что не поддается экспериментальному исследованию. Все, что нельзя изучить в лаборатории или на анатомическом столе, они отвергают как фальшивку. С каким другим суеверием они воевали так долго и ожесточенно, как с верой в привидения? И в то же время какое другое суеверие так прочно и надолго укоренилось в умах людей? Укажите мне, какой всеми признанный факт из области физики, истории, археологии подтвержден столь многочисленными и разнообразными свидетельствами? И этот феномен, известный людям всех рас, во все исторические периоды, во всех уголках земли, всем, от знаменитых мудрецов древности до самых примитивных дикарей, живущих в наши дни, христианам, язычникам, материалистам, современные философы называют детскими сказками. Самые обстоятельные свидетельства у них на чаше весов превращаются в пух. Сопоставление причин и следствий, прием, используемый в физике, отвергается при этом как не заслуживающий внимания. Показания надежных свидетелей, которые при судебном разбирательстве рассматриваются как решающий аргумент, здесь ничего не стоят. Человека, который думает, прежде чем произнести хоть одно слово, называют пустым болтуном. Человека, который верит, причисляют к разряду мечтателей или глупцов.
Он произнес это с горечью. Несколько минут он молчал, потом поднял голову и заговорил изменившимся голосом:
И я думал, исследовал, верил и не боялся высказывать свои суждения вслух. И я, вслед за другими, прослыл визионером, и надо мной потешались современники и изгнали меня с нивы науки, где я с честью подвизался все лучшие годы своей жизни. Это произошло ровно двадцать три года назад. Вы видите, как я живу теперь. Так я прожил все эти годы. Мир забыл меня, а я забыл мир. Вот вам моя история.
Очень печальная история, пробормотал я, не найдя другого ответа.
Самая обычная. Я пострадал за правду, как пострадали до меня многие, кто был лучше и мудрее.
Он встал, видимо не желая продолжать этот разговор, и подошел к окну.
Снегопад прекратился, заметил он, задернул занавеску и вернулся к камину.
Прекратился! воскликнул я и вскочил на ноги в нетерпении. Если бы только можно было Но нет! Это безнадежно. Если бы даже удалось найти дорогу, пройти двадцать миль до наступления ночи мне сейчас не под силу.
Пройти до ночи двадцать миль! повторил хозяин дома. Что это вам пришло в голову?
Жена, ответил я, волнуясь. Моя жена не знает, что я заблудился, и сейчас сходит с ума от тревоги.
А где она?
В Дуолдинге, в двадцати милях отсюда.
В Дуолдинге, повторил он в раздумье. Да, верно, это в двадцати милях. Но вам так не терпится туда попасть, что вы не хотите подождать шесть-восемь часов?
Очень не терпится; я отдал бы сейчас десять гиней за проводника и лошадь.
Это может обойтись вам намного дешевле, сказал он с улыбкой. В Дуолдинге ночью останавливается для смены лошадей почтовая карета с севера. Она проезжает в пяти милях отсюда. Приблизительно через час с четвертью она должна быть на перекрестке. Если бы Джейкоб проводил вас через пустошь до старой дороги, то вы, я думаю, смогли бы добраться до того места, где она соединяется с новой?
Проще простого! Это замечательно!
Он опять улыбнулся, позвонил в колокольчик, дал распоряжения старому слуге, вытащил из шкафа, где хранились химикалии, бутылку виски и рюмку и сказал:
Снег глубокий, идти будет тяжело. Стаканчик шотландского виски на дорогу?
Я бы отказался от спиртного, но он стал настаивать, и я выпил. Напиток опалил мне горло, как жидкое пламя. У меня перехватило дыхание.
Виски крепкий, но теперь мороз вам будет нипочем. А сейчас не теряйте времени. Доброй ночи!
Я поблагодарил его за гостеприимство и хотел пожать ему руку, но он отвернулся, прежде чем я успел закончить фразу. Еще через мгновение я пересек холл. Джейкоб запер за мной дверь дома, и мы оказались на обширном, пустом, белом от снега пространстве.
Ветер стих, но, несмотря на это, было очень холодно. На черном небосклоне не виднелось ни одной звезды. Ни звука вокруг, только поскрипывание снега у нас под ногами нарушало давящую тишину ночи. Джейкоб, не в восторге от данного ему поручения, ковылял впереди в угрюмом молчании, в рукахфонарь, в ногахтень. Я шагал следом, взвалив на плечо ружье; беседовать мне хотелось не больше, чем ему. У меня из головы не шел человек, в доме которого я только что побывал. В моих ушах еще звучал его голос. Его красноречие все еще владело моим воображением. Удивительно, но я помню по сей день, как в моем разгоряченном мозгу всплывали целые фразы и фрагменты фраз, вереницы блестящих образов, вспоминались дословно обрывки остроумнейших рассуждений. Размышляя об услышанном и пытаясь восполнить забытые звенья в цепи умозаключений, я шел по пятам за проводником, погруженный в свои мысли и глухой ко всему окружающему. Мне казалось, что прошло минут пять, не больше, когда Джейкоб внезапно остановился и произнес:
Вот она, дорога. Держитесь по правую руку от каменной ограды, и не заплутаете.
Значит, этостарая дорога?
Ага, она самая.
А далеко еще до перекрестка?
Почти три мили.
Я вынул кошелек, и у Джейкоба сразу развязался язык.
Дорога тут ничего себе, если идти пешком, а для карет чересчур узкая и крутая. Вы увидите, впереди возле столба разломана ограда. Ее так и не починили после того, как стряслось несчастье.
Какое несчастье?
Почтовая карета свалилась ночью в долинупролетела добрых пятьдесят футов или еще поболе. Там самая худая дорога, хуже нет во всем графстве.
Какой ужас! Сколько человек погибло?
Все. Когда их нашли, четверо уже не дышали, а двое других померли на следующее утро.
А когда это случилось?
Ровно девять лет назад.
Ты сказал, около столба? Я это запомню. Доброй ночи.
Доброй ночи, сэр, благодарствуйте. Джейкоб опустил в карман свои полкроны, слегка коснулся рукой шляпы и поплелся восвояси.
Я не выпускал из виду свет его фонаря, пока он окончательно не исчез, потом повернулся и продолжил путь в одиночку. Это было сейчас совсем не трудно. Несмотря на то что небо было черно как сажа, очертания каменной ограды ясно виднелись на фоне слабо поблескивавшего снега. Какая тишина царила вокругтолько скрип моих шагов и больше ни звука. Какая тишина и какое одиночество! Странное, тоскливое чувство стало овладевать мной. Я ускорил шаги. Начал напевать отрывок какой-то мелодии. Вообразил себя владельцем громадных сумм и принялся в уме вычислять от них сложные проценты. Короче, я делал все возможное, чтобы забыть о тех поразительных теориях, которые мне недавно пришлось услышать, и до некоторой степени в этом преуспел.
Ночной воздух тем временем становился все морознее, и, хотя шел я быстро, согреться мне не удавалось. Ноги мои были холодны как лед, руки потеряли чувствительность и машинально сжимали ружье. Я даже начал задыхаться, как будто шел не пологой дорогой на севере Англии, а взбирался на самую крутую вершину Альп. Это так огорчило меня, что я был принужден ненадолго остановиться и прислониться к каменной ограде. Взглянув случайно назад, я, к величайшему облегчению, заметил далекий огонек, похожий на приближающийся свет фонаря. Сначала я решил, что это возвращается Джейкоб, но тут же увидел второй огонек, который двигался параллельно первому с той же скоростью. Нетрудно было догадаться, что это огни экипажа, хотя странно было, что кто-то решился пуститься в путь по такой явно заброшенной и опасной дороге.
Однако факт оставался фактом: огни росли и становились ярче с каждым мигом, и мне даже представилось, что я уже могу различить между ними очертания кареты. Продвигалась она очень быстро и совершенно бесшумно. Оно и понятно: глубина снега под колесами достигала почти фута.
Когда карета за фонарями была уже хорошо видна, она показалась мне подозрительно высокой. Внезапно меня пронзила догадка: а что если я уже прошел перекресток, не заметив в темноте столб, и не тот ли это почтовый экипаж, который мне и нужен?
Мне не пришлось долго ломать голову над этим вопросом, потому что в то же мгновение карета вынырнула из-за изгиба дороги: кондуктор, кучер, наружный пассажир, четверка серых лошадей, от которых шел пар. Все это я увидел в облачке света: в нем, будто два огненных метеора, сверкали фонари.
Я замахал шляпой и с криком кинулся вперед. Почтовая карета на полной скорости пронеслась мимо. Я испугался, что меня не заметили, но в следующую секунду убедился в обратном. Кучер осадил лошадей. Кондуктор, облаченный в накидку с капюшоном и укутанный шарфом по самые глаза, не ответил на мой оклик и даже не пошевелился, не говоря уже о том, чтобы спрыгнуть на землю. Он, видимо, крепко уснул под стук экипажа. Наружный пассажир тоже не повернул головы. Я сам открыл дверцу, прошмыгнул на свободное сиденье и поздравил себя с удачей.
Внутри кареты, как мне почудилось, было еще холоднее, чем снаружи, если только это возможно, и почему-то неприятно пахло сыростью. Я оглядел своих спутников. Оказалось, что все трое мужчины. Все молчали. Не похоже было, что они спят, но каждый забился в свой угол и как будто погрузился в размышления. Я попытался завязать разговор.
До чего же холодно сегодня, начал я, обращаясь к пассажиру, сидевшему напротив.
Он поднял голову, посмотрел на меня, но ничего не ответил.
Кажется, пришла настоящая зима, продолжил я.
Угол, в котором он сидел, был плохо освещен, и я не мог разглядеть его лицо, но видел, что он по-прежнему смотрит в мою сторону. Тем не менее ответа я не получил.
В иное время я выказал бы, возможно, некоторую досаду, но в тот момент мне было не до того: слишком уж неуютно я себя чувствовал. Мороз пробирал меня до мозга костей, а странный запах в экипаже вызывал неодолимую тошноту. Все мое тело сотрясала дрожь. Обратившись к соседу слева, я спросил, не будет ли он возражать, если я открою окно.
Он не произнес ни слова и даже не пошевелился.
Я повторил свой вопрос громче, но результат был тот же. Тогда я потерял терпение и потянул вниз раму. Кожаный ремень лопнул у меня в руке, и я заметил, что стекло покрыто толстым слоем плесени, которая, видимо, нарастала не один год. Тут я обратил внимание на то, в каком состоянии находится наш экипаж. Я осмотрел его более внимательно при неверном свете наружного фонаря. Оказалось, что он готов был не сегодня-завтра развалиться. Все в нем было не только неисправно, а просто-напросто давно обветшало. Оконные рамы расщеплялись от одного прикосновения. Кожаные прокладки сгнили и покрылись плесенью. Пол буквально разрушался под ногами. Короче говоря, весь экипаж отсырел. Видимо, его извлекли из-под навеса, где он истлевал годами, чтобы разок использовать по назначению.
Я повернулся к третьему пассажиру, к которому до сих пор не обращался, и отважился высказать еще одно замечание.
Эта карета в плачевном состоянии, проговорил я. Наверное, основной экипаж в починке, а этозамена?
Он слегка повернул голову и молча взглянул мне в лицо. Этот взгляд я буду помнить всю жизнь. У меня внутри все похолодело. У меня и сейчас все холодеет внутри, когда я это вспоминаю. Глаза его горели свирепым неестественным огнем. Лицо было мертвенно-бледно, губы бескровны, поблескивавшие зубы оскалены, словно в агонии.
Слова замерли у меня на устах, душу охватил ужассмертельный ужас. Глаза мои к тому времени привыкли к темноте, и кое-что я уже неплохо различал. Я обернулся к соседу напротив. Он тоже смотрел на меня, и я увидел ту же поразительную бледность, тот же холодный блеск глаз. Я провел рукой по лбу, повернулся к пассажиру, сидевшему рядом, и увидел О Боже! Как мне описать то, что я увидел? Я увидел, что он не живой человекчто живой здесь только я один! На их ужасных лицах, на волосах, влажных от могильной росы, на платье, запачканном землей и разлезавшемся от ветхости, на их руках, руках давно погребенных покойников, блуждало бледное фосфорическое свечениепризрак распада. Живыми были только глаза, их ужасные глаза, и эти глаза были устремлены на меня с угрозой!
У меня вырвался крик ужаса, дикий, нечленораздельный крик, мольба о помощи и пощаде. Я бросился к дверце и безуспешно попытался ее открыть.
И в этот краткий миг, как при вспышке молнии, живо и четко я увидел свет луны в разрыве штормовых облаков, зловещий дорожный столб, похожий на предостерегающе поднятый палец, разбитый парапет, проваливавшихся лошадей, черную бездну внизу. Карету встряхнуло, как при качке на море. Потом громкий трескневыносимая больи, наконец, темнота.
Мне казалось, что прошли годы, когда я пробудился от глубокого сна и увидел жену, сидевшую у моей постели. Я умолчу о последовавшей за этим сцене и перескажу в нескольких словах то, что она рассказывала мне, не переставая со слезами на глазах благодарить небеса за мое спасение. Я свалился в пропасть недалеко от того места, где старая дорога соединяется с новой. Меня спасло от верной смерти только то, что я упал на глубокий сугроб у подножия скалы. Там меня и обнаружили, когда рассвело, пастухи. Они отнесли меня в ближайшее укрытие и привели на помощь хирурга. Тот констатировал помрачение сознания, бред, перелом руки и сложный перелом костей черепа. По письмам, обнаруженным в бумажнике, установили мое имя и адрес, вызвали жену, и благодаря своей молодости и здоровой конституции я в конце концов пошел на поправку. Не знаю, нужно ли говорить, что место моего падения было в точности то самое, где девять лет назад произошло ужасное несчастье с почтовой каретой.
Я ни слова не сказал жене о своем жутком приключении. Поведал только хирургу, который лечил меня, но он счел все описанное бредом, порожденным мозговой горячкой. Много раз мы спорили и наконец, убедившись, что более не способны владеть собой во время этих дискуссий, решили прекратить их. Можете думать об этом происшествии все, что вам угодно, а я знаю определенно, что двадцать лет назад был четвертым пассажиром в карете-призраке.
The Phantom Coach, 1864
перевод Л. Бриловой
СЭБАЙН БЭРИНГ-ГУЛД
(Sabine Baring-Gould, 18341924)
Весьма авторитетный в Викторианскую эпоху ученый-филолог, агиограф, историк, фольклорист и плодовитый романист (в частности, «Мехалах», 1880, «Фробишеры», 1901). Библиография трудов Бэринга-Гулда насчитывает свыше 500 публикацийсреди них такие значительные исследования, как «Книга оборотней» (1865) и «Примечательные мифы Средневековья» (18661868). Автор широко популярного религиозного гимна «Вперед, христианские воины!» (1871) на музыку Артура Салливана. Главным жизненным свершением считал запись и издание народных песен Девоншира и Корнуолла (первый сборник вышел под названием «Песни Запада»; 18891891).
Учился в Кембридже, в 1864 г. принял духовный сан и стал викарием в Хорбери (графство Йоркшир). В 1868 г. женился на 16-летней неграмотной работнице Грейс Тейлор, за обучение которой ревностно взялся: этот брачный союз (по некоторым сведениям, вдохновивший Джорджа Бернарда Шоу на создание «Пигмалиона») продолжался 48 лет. Отец 15 детей, их воспитанием, очевидно, интересовался мало (согласно анекдоту, однажды на детской вечеринке он спросил девочку: «Чья ты дочка?» Та, расплакавшись, ответила: «Твоя, папа»), В 1881 г. вернулся в родовое поместье Лью-Тренчард (графство Девоншир), где служил приходским священником.
Внук Сэбайна Бэринг-ГулдаУильям Стюарт Бэринг-Гулд (19131967) известен как автор нашумевшей вымышленной биографии «Шерлок Холмс с Бейкер-стрит: Жизнь первого в мире детектива-консультанта» (1962).
Предлагаемый рассказ вошел в сборник Сэбайна Бэринг-Гулда «Книга привидений» («А Book of Ghosts», 1904), отмеченный привлечением фольклорных мотивов и широким использованием этнографического материалахарактерных особенностей языка и быта сельских жителей.
Тетка Джоанна
Есть в Лендс-Эндском округе небольшое село Зеннор. Да и не село это вовсе, а разбросаны там-сям фермы, да кое-где жмутся в кучу хибары. Края эти суровые, слой почвы всего ничего, а в тех местах, где дуют с океана жестокие ветра, наружу проступает голый гранит. Если и росли здесь когда-то деревья, то их сдуло напрочь бешеными порывами; а вот золотой утесник ветра не боится, его царственной мантией окутана вся пустошь, и еще косогоры покрывает вереск, в конце лета сплошь розовый, а зимой бурыйни дать ни взять мягкий, теплый полог из меха.