Короче говоря, все, как видно, что-то почувствовали, кроме меня. Я ведь немного рассеян. Я только услышалне помню, во сне или наявувосклицание отца: «Тут к чему-то можно прикоснуться!» Тогда это выражение было бессмысленным, поскольку раньше никто ни к чему не мог прикоснуться, это уж наверняка; однако оно приобрело смысл в тот самый миг, когда было произнесено и стало указывать на новое ощущение, впервые испытанное нами и чуть тошнотворноетакое, словно под нами вдруг появилась лужа жидкой грязи.
Я сказал с упреком:
Ах, бабушка
С тех пор я много раз спрашивал себя, почему первой моей реакцией было напуститься на бабушку. Старая Бб-б со своими допотопными привычками всегда делала что-нибудь невпопад: например, ей по-прежнему казалось, что материя всюду имеет одинаковую плотность и достаточно отшвырнуть от себя нечистоты, чтобы они тотчас же на наших глазах растворились и исчезли. Бабушке никак нельзя было вбить в голову, что повсюду начался процесс уплотнения, а поэтому грязь плотно пристает к любой частице и не так-то легко теперь от нее избавиться. Потому-то я бессознательно приписал новое явление очередному промаху бабушки.
Но она ответила на мое восклицание:
Что? Ты нашел баранку?
«Баранкой» Бб-б называла низкий полый цилиндр из галактической материи, который она где-то раздобыла во время одного из предыдущих катаклизмов вселенной и с тех пор повсюду таскала с собой, чтобы сидеть на нем. Но однажды он затерялся в темноте, и бабушка обвинила меня в том, что я его спрятал. Честно говоря, я эту «баранку» всегда терпеть не могтакой нелепой и неуместной она казалась на нашей туманности, однако обвинить меня можно было только в том, что я ее не стерег все время, как хотелось бабушке.
Даже отец, всегда обращавшийся к бабушке весьма почтительно, не удержался от замечания:
Да что вы, мама, тут невесть что творится, а вы со своей «баранкой».
Я ведь вам говорила, что никак не могу уснуть, отозвалась моя мать, тоже немного невпопад.
В этот миг послышалось громкое «Ап-чхи! Уаф-ф-ф! Кхр-р-р»; мы поняли, что с синьором Йгг что-то случилось, раз он изо всех сил сморкается и отплевывается.
Синьор Йгг! Синьор Йгг! Вылезайте наверх! Куда это вы там запропастились? окликнул его отец.
В кромешной, все еще непроглядной тьме нам удалось на ощупь отыскать его, схватить за гриву, вытащить на поверхность туманности, чтобы он отдышался, и распластать его по наружному слою, который как раз вто время, застывая, становился студенистым и скользким.
Уа-ф-ф-ф! Эта штука обволакивает со всех сторон, пытался объяснить синьор Йгг, который, впрочем, никогда не отличался особым красноречием. Погружаешься в нее, погружаешься, а она заглатывает! Кхр-р-р-ах!
Вот это новость! Оказывается, теперь нужно быть начеку, иначе в нашей туманности можно потонуть. Моя мать первая поняла этоей помог материнский инстинкт. Она закричала:
Дети, вы все здесь? Где вы?
Мы действительно стали немного рассеянны; раньше, когда все столетиями оставалось на своих местах, мы тем не менее старались не отдаляться друг от друга, а сейчас забыли и думать об этом.
Спокойно, спокойно! Пусть никто не отходит в сторону! скомандовал отец. Gd(w)n, где ты? И где близнецы? Кто видел близнецов?
Никто не ответил.
Ах, опять они потерялись! воскликнула мать.
Мои братья были еще совсем маленькими и не могли дать о себе знать; поэтому они ежеминутно терялись, и их не оставляли без присмотра.
Я иду искать их! заявил я.
Молодец, Qfwfq, ступай! сказали папа с мамой, но тут же раскаялись. Только не отходи далеко, а то ты тоже потеряешься! Оставайся здесь! Или ладно, иди, только подавай знаки. Свисти!
Я зашагал через темноту по трясине сгущавшейся туманности, время от времени громко свистя. Я говорю «зашагал»: этот способ передвижения по поверхности еще несколько минут назад был немыслим, да и теперь существовал разве что в намекетакое малое сопротивление оказывала материя на поверхности; приходилось все время быть начеку, чтобы вместо передвижения вперед не нырнуть внутрь туманности по кривой или отвесно и не быть похороненным в ее недрах. Впрочем, куда бы я ни направилсявперед или вглубь, вероятность найти близнецов была одинакова: кто его знает, куда задевалась эта пара.
Вдруг я перекувырнулся, как будто кто-тосказали бы теперьподставил мне ножку. Я упал впервые в жизни, до этого я даже не знал, что такое «упасть», однако подо мной все еще было мягко и я не ушибся. Вдруг послышался голос:
Не топчись здесь, я не хочу.
Это была моя сестрица.
Почему? Что тут такое?
Я тут что-то из чего-то сделала
Лишь спустя некоторое время я ощупью разобрался, в чем дело: копаясь в этой грязи, она соорудила маленький горный хребет с зубцами и остроконечными вершинами.
Что ты тут творишь?
Gd(w)n отвечала, как всегда, без всякого смысла:
Вот это снаружи, а в середине у него есть внутрь Ц-ц-ц Я пошел дальше, то и дело спотыкаясь и падая. Один раз я наткнулся все на того же синьора Йгг, который в конце концов снова провалился вниз головой в сгущающуюся материю.
Поднимайтесь, синьор Йгг! Неужели вы не можете стоять прямо? Мне снова пришлось помогать ему выбираться наружу, на этот раз сильно наподдав ему снизу, потому что я тоже увяз с головой.
Синьор Йгг, отдуваясь, чихая и кашляя (стоял невиданный мороз), вынырнул на поверхность в том самом месте, где сидела бабушка Бб-б. Бабушка взлетела в воздух и тут же умилилась:
Внучки! Внучки мои воротились!
Да нет же, мама, вы видите, это синьор Йгг.
Понять уже ничего нельзя было.
А внучки?
Они здесь! закричал я. И «баранка» тоже здесь! Близнецы, должно быть, давно уже устроили себе укромное убежище в самом плотном месте туманности; туда они и утащили «баранку», чтобы играть ею. Прежде, когда материя была газообразной, они могли рыбкой проскакивать наружу через отверстие «баранки», а теперь ее закупорило студенистой массой, и они оказались в плену.
Взбирайтесь наверх, втолковывал я им, взбирайтесь, чтобы я мог вас вытащить, дурачки!
Я стал тащить их, и, прежде чем они сами это заметили, оба вылетели вверх тормашками на поверхность, уже покрытую тонкой пленкойкак белок яйца. А «баранка», едва я вытащил ее, растворилась в пространстве. Поди пойми, что в те дни происходило, и поди объясни все эти явления бабушке Бб-б.
И как раз в эту минуту, словно они не могли выбрать более подходящего времени, мои дяди с теткой медленно поднялись с места, заявив:
Уже поздно, мы тревожимся, что там делают наши малыши. Рады были повидать вас, а сейчас нам лучше всего тронуться в путь.
Нельзя сказать, чтобы они были не правы: уже давно имелись все основания встревожиться и побежать домой; но и дяди и теткаможет быть, из-за того, что жили они в глушивсегда были немножко рохлями. Видно, они давно уже сидели как на иголках, только не осмеливались сказать об этом.
Отец ответил благоразумно:
Если хотите идти, я вас не задерживаю; только подумайте, не лучше ли вам подождать, пока положение немного прояснится, а то сейчас ни за что нельзя понять, откуда грозит опасность.
Нет, нет, спасибо, мы так славно поболтали, но пора и честь знать, надо дать покой хозяевам Они понесли обычные глупости. Словом, если мы мало что понимали в происходящем, то они и вовсе ничего не уразумели.
Их было троедвое дядей и тетка, все как один длинные и ничем друг от друга не отличавшиеся; они и сами никак не могли разобраться, кто чей муж, кто чей брат и тем более в каком родстве они состоят с нами. Впрочем, в то время еще многое оставалось неясным.
Родичи уходили по одному, каждый в свою сторону, направляясь к черному небу, а чтобы не потерять друг друга, они время от времени перекликались. Они всё делали так, без всякого толка и смысла!
Едва они скрылись, как их «Ау! Ау!» стали доноситься совсем издалека, хотя вряд ли они могли отойти больше чем на несколько шагов. И еще мы услышали восклицания, смысл которых оставался загадочным:
Здесь пустота!
А тут нельзя пройти!
Почему ты не подойдешь?
Где ты?
Аты перепрыгни!
Через что перепрыгнуть, дурья башка?
По-моему, я вернулся обратно!
Короче, и тут ничего нельзя было понять, кроме одного: расстояние между родичами и нами все время увеличивалось с невероятной быстротой.
Тетка, ушедшая последней, первая произнесла осмысленные слова:
А я теперь осталась одна на каком-то куске этой штуки, который оторвался
Но оба дядюшки только повторяли:
Вот дура Вот дура
Голоса их из-за огромного расстояния доносились приглушенно.
Мы всматривались в прорезаемую криками темноту, когда вдруг произошло изменениеединственное настоящее изменение, при котором я присутствовал за мою жизнь и по сравнению с которым все прочие и в счет не идут. На горизонте что-то заколебалось, это было не похоже ни на то, что мы тогда называли звуками, ни на то, что мы совсем недавно определили словом «прикосновение»; это было ни на что не похоже. Вдали что-то кипело, и от этого все, что было рядом, еще больше приближалось к нам. Темнота вдруг стала темной не сама по себе, а по контрасту с тем, что не было темнотой, со светом. Когда нам удавалось присмотреться повнимательней и разобраться в обстановке, выяснилось, что вокруг находятся: во-первых, небо, темное, как всегда, но понемногу становившееся не таким, как прежде; во-вторых, поверхность, на которой мы стояли! бугристая, покрытая коркой льда, грязного до омерзения и быстро таявшего (температура поднималась полным ходом); в-третьих, то, что мы потом назвали источником света, постепенно накалявшаяся масса, отделенная от нас огромным пустым пространством и словно примерявшая один цвет за другимтак быстро она менялась. И еще посредине неба, между нами и накаляющейся массой, вертелось несколько тускло светящихся островков, а на нихмои родственники, и еще всякая публика; их голоса доносились, как слабый писк.
Самое главное произошло: сердцевина туманности, резко сжавшись, обрела свет и тепло, и возникло Солнце. Все прочее вращалось вокруг, разорвавшись и сгущаясь кусками разной величины: Меркурий, Венера, Земля и более далекие тела. И кто где очутился, тот там и остался. Жара стояла такая, что можно было сдохнуть.
Мы стояли, разинув рот и задрав головы, все, кроме синьора Йгг, который ради предосторожности остался на четвереньках. И вдруг бабушка расхохоталась. Я уже сказал, что она выросла в эпоху рассеянного свечения и все время, пока было темно, разговаривала так, словно прежнее должно вернуться с минуты на минуту. И сейчас ей показалось, что ее час настал: сперва она хотела прикинуться равнодушной, словно все происходящее кажется ей совершенно естественным, а потом, заметив, что на нее никто не обращает внимания, стала хохотать и твердить:
Вот невежды! Право, какие невежды
Однако говорила она не вполне искренно, тем более, что память уже изменяла ей. Мой отец, как ни мало он понимал, все же осторожно возразил ей:
Мама, я знаю, что вы имеете в виду, но это, по-моему, совсем другое И воскликнул, указывая на почву:Поглядите вниз!
Мы опустили глаза. Земля, которая держала нас, все еще представляла собой прозрачный студень, который, однако, становился все более твердым и плотным, начиная с центра Земли, где образовалось нечто вроде желтка. Правда, пока еще мы видели насквозь весь земной шар, пронизанный первыми лучами Солнца. И внутри этого прозрачного шара двигалась какая-то тень, не то плывущая, не то летящая. Мать сказала:
Это моя дочь!
И мы все узнали Gd(w)n; наверное, ее испугало полыхание Солнца, и она, повинуясь порыву своей нелюдимой души, нырнула в глубь уплотняющейся земной материи, а теперь искала выхода из недр планеты. Когда сестра пересекала еще прозрачные, освещенные участки, она казалась нам золотой и серебряной бабочкой; но все чаще ее поглощала разраставшаяся тень.
Gd(w)n! Gd(w)n! кричали мы и бросались наземь, стараясь пробить проход, чтобы добраться до нее.
Но земная поверхность покрывалась твердеющей пористой скорлупой, и мой брат Rwzfs чуть не лишился жизни, когда засунул голову в какую-то расщелину. Вскоре сестра исчезла из виду: все, что прилегало к центру планеты, окончательно отвердело. Gd(w)n осталась в недрах, и мы больше ничего о ней не зналито ли она была погребена в глубинах Земли, то ли спаслась, выбравшись с другой стороны. Только много лет спустя, в 1912 году, я встретил ее в Канберре: она была замужем за неким Сюлливеном, вышедшим на пенсию железнодорожником, и так изменилась, что я с трудом ее узнал.
Мы встали. Синьор Йгг и бабушка стояли друг против друга и плакали, охваченные золотым и синим пламенем.
Rwzfs! Как ты смел поджечь бабушку? начал было кричать отец, но, обернувшись, тотчас же умолк, увидев, что брат тоже охвачен пламенем. Отец, мать, я самвсе мы горели в огне. Вернее, мы не горели, мы были плотно окружены огненным лесом, языки пламени поднимались по всей поверхности планеты, в этом пламенеющем воздухе мы могли бегать, летать и парить. Неведомое прежде веселье охватило нас. Солнечное излучение сжигало оболочку планет, состоявшую из водорода и гелия, в небе, там, где были наши родичи, вращались охваченные пламенем шары, за ними развевались длинные сине-золотые хвосты, делавшие их похожими на кометы.
Вернулась тьма. Мы думали, что случилось уже все, что могло случиться.
Теперь конец, сказала бабушка, поверьте старикам!
А на самом деле Земля просто повернулась вокруг своей оси. Наступила ночь. Это было только начало.
Знак в пространстве
Олена Маричевська, Знак в пространстве
Солнце, расположенное ближе к внешнему краю Млечного Пути, затрачивает на полный оборот в Галактике примерно двести миллионов лет.
Точно, столько времени это и требует, не меньше, подтвердил Qfwfq, я как-то по пути оставил знак в пространствеспециально, чтобы опознать это местечко через двести миллионов лет, на следующем витке. Какой знак? Объяснить не так-то просто, ибо вы при слове «знак» сразу представляете что-то отличное от чего-нибудь еще, а там ведь ничего и не было такого, что могло бы от чего-то отличаться. И представите вы знак, оставленный каким-нибудь орудием или руками, но в ту пору ни орудий не было, ни рук, как и зубов, носоввсе это появилось позже, и совсем не скоро. Вы говорите, что какой знак формывсе равно, он должен просто служить знаком, то есть чем-нибудь от прочих знаков отличаться или быть таким же, как они. Но это вам сейчас легко так говорить, а мне в ту пору было не на что ориентироваться, чтобы про себя решить: «Я сделаю вот так же» или «Сделаю иначе», не имелось образцов, и даже не было известно, что такое линия, прямая или кривая, что такое точка, выступ или впадина. Да, я хотел оставить знак, точнее, был готов счесть знаком все, что у меня ни выйдет, и поэтому, когда я сотворил с таким намерением нечто в той, а не в иной точке пространства, это «нечто» в самом деле стало знаком.
Вообще, если учесть, что это первый знак, который был оставлен во вселенной, во всяком случае, в системе Млечного Пути, то следует признать, что вышел он совсем неплохо. Хорошо ли он был виден? Очень остроумно! Чтобы видеть, надобны глаза! Тогда никто еще ничего не видел, и поэтому такие вопросы не вставали. То, что можно было распознать мой знак без риска ошибитьсяэто факт, поскольку прочие места все были одинаковы и потому неотличимы друг от друга, а здесь теперь имелся знак.
Планеты продолжали обращаться по своим орбитам, Солнечная система двигалась своим путем, и очень скоро уже знак мой отделяли от меня бескрайние поля пространства. И конечно, я не мог не представлять, как я опять его увижу, как узнаю его, как приятно будет среди этого безликого простора через сотню тысяч световых лет, за которые не доведется встретиться ни с чем знакомым, ни с чем за многие сотни столетий, тысячи тысячелетий, снова оказаться здесь и обнаружить этот знак на своем месте, в точности таким, как я его оставил, безыскусным, но отмеченным темскажем таксвоеобразием, которое я ему придал.
Медленно вращался Млечный Путь с бахромкой из созвездий, планет и облаков, и вместе с ним вращалось Солнце, ближе к его краю. Неподвижен во всей этой круговерти был лишь знак, оставленный тогда мной в сущем захолустье, в стороне от всех орбит (я чуть-чуть высунулся за пределы Галактики, чтобы мой знак был на просторе и его не задевали все эти вращающиеся миры), которое теперь из захолустья превратилось в единственное безусловно существующее место, в точку отсчета для определения других.