Закончив, Лазаро сказал:
Ты уже видел корабли?
Корабли?
Флотилию Великого турка.
Орланду вспомнил, как на заре грохотала пушка, вспомнил сутолоку на улицах, но он был так захвачен погоней за борзой, что позабыл о причинах суматохи! Он покачал головой.
Нет, отец, но я хочу посмотреть.
Лазаро повел Орланду вверх по лестнице на крышу обержа. Оттуда Орланду увидел и дома из песчаника, и Калькаракский залив, и виселицы на мысу Виселиц, и открытое море за ними. Ярко-синие воды до самого горизонта были затянуты странным многоцветным ковром, который дрожал в раскаленном воздухе, словно привидение. Он был чудовищно огромен, его дальний край уходил за горизонт, а восточный конец был заслонен горой Сан-Сальваторе.
Всмотревшись, Орланду понял, что гигантский ковер образован множеством военных кораблей. Солнце играло на позолоченных носах и серебристых металлических частях, на блестящих шелковых тентах разных цветов, на вычурных знаменах и раздутых парусах; в зловещей тишине ряды длинных массивных весел поднимались и падали, словно крылья. Корабли шли на юг. И их были сотни. Сотни? Орланду потер глаза и посмотрел снова. Флотилия Религии могла похвастаться семью галерами, и Орланду считал ее самой могучей в мире.
Он почувствовал, что Лазаро наблюдает за ним; неожиданно расхрабрившись от долготерпения монаха, он спросил:
Отец, это и есть мир грез?
Лазаро внимательно посмотрел на мальчика, и его слезящиеся глаза печально блеснули.
Наверное, когда мы входим в Царствие Небесное, нам кажется именно так, сказал он.
* * *
Понедельник, 21 мая 1565 года
Английский оберж
Улица Мажистраль была пустынна.
Казалось, весь крошечный городок затаил дыхание.
Все мужчины, способные держать оружие, были на крепостной стене. Женская половина населения пряталась по домам от убийственной жары и шептала молитвы своим иконам и святым. Дурное предчувствие наползало как туман на Английский оберж, еще больше усиливая смятение Карлы. Безделье томило ее, но здесь не было никакой работы, которой она могла бы заняться. Предположение Оливера Старки оказалось вернымона была лишним ртом. Карла вышла к Ампаро в выжженный солнцем захудалый садик. Матиас заходил к ним в полдень. Он был в кирасе, с пистолетом, мечом, в левой руке держал кремневое нарезное ружье. Под локтем той же руки у него был зажат испанский шлем-морион.
Турок стоит у ворот, сказал он. Мальтийская илиада начинается. Я подумал, может быть, вы захотите пожелать мне удачи, прежде чем я отправлюсь туда.
* * *
С тех пор как Карла вернулась, Эль-Борго бурлил от волнения. Отчаяние смешивалось с воодушевлением. Люди то воодушевлялись, то падали духом под впечатлением слухов, ползущих с каждого угла. Турки идут на юг, потом турки идут на север. Турки, увидев, что крепость защищена, отправляются обратно в свой Золотой Рог. Турки уже высадились в Марсамшетте. Турки захватят остров за неделю. Все верили, что в городе шпионы. И саботажники. И наемные убийцы, посланные сюда, чтобы зарезать великого магистра прямо в постели. Стражники были приставлены к глыбам песчаника, которые закрывали входы в подземные хранилища с зерном и водой. Гигантские двухсотъярдовые цепи, преграждающие вход в Галерный пролив, были подняты и намотаны на ворот. Турецкие галеры разбойничали в открытом море. Эль-Борго, Лизола и Сент-Эльмо были теперь отрезаны от всего христианского мира.
На фоне такой суматохи переживания Карлы действительно были ничтожны, но, однако же, это была земля, где она родилась, где сама родила другого человека, и она радовалась возвращению. Из всего городского населения только мальчишки, которых, как казалось, было неисчислимое множество, воспринимали происходящее с восторгом. Они никогда не ходили, если можно было бежать. Они умолкали только тогда, когда мимо проходил рыцарь. Они разыгрывали на улицах сражения, подогреваемые мечтами о героическом самопожертвовании, где апофеозом героизма была их собственная смерть. Половина из них ходила босиком, у многих имелось какое-нибудь оружие: ножи, плотницкие топорики, молотки, палки, казавшееся совершенно непригодным для серьезного дела. Их лица были бронзовыми от загара и светящимися от голодной, трудной жизни. Но пока они проходили мимо Карлы, ни один из них не всколыхнул в ней никакого чувства, заставляющего предположить, что это и есть ее сын.
Рыцари были суровы и неустрашимы, ведь все онимученики Божьи. Вооруженные монахи проходили на улице мимо Карлы так, будто она значила не больше, чем какая-нибудь бабочка, и каждый был занят размышлениями о своем долге и своем месте среди святых. Мальтийские мужчины представляли собой зрелище еще более мрачное. По сравнению с рыцарями они были плохо вооружены и обмундированы. Хотя их было в десять раз больше, никто не сомневался, что и умирать они будут в гораздо большем количестве. Те, у кого были жены и дети, успокаивали их и отправлялись на свои посты. Эти люди сражались не за одного лишь Бога. Самый тяжкий груз ложился на плечи их жен. Они рассеивали страхи своих мужчин, а свои оставляли при себе. Они запасали провизию и обменивались лекарствами для ран. Они готовились в душе к гибели и увечьям тех, кого любили. Любовь была слабым и ненадежным противовесом всепоглощающему страху.
Карла чувствовала свою бесполезность. Она просилась на работу в госпиталь, но ей было отказано, так же как и в интендантской службе. К последней она была, как ей казалось, хорошо подготовленаоднако же то, что в Аквитании она управляла фермой, виноградником, винным прессом и двумя десятками арендаторов, здесь ни во что не ставили. Она опасалась, что ей не найдется другой роли, кроме той, в которой ее видели рыцари: роли тщеславной, слабой женщины, которую нужно кормить и защищать. Оливер Старки предоставил в ее распоряжение собственный небольшой домик на улице Мажистраль. Домик был по-холостяцки аскетический и переполненный книгами. В ее комнате стояла простая жесткая кровать и конторка. Ампаро поставили походную кровать в смежной комнате. Дом стоял рядом с Английским обержем. Поскольку последний пустовал уже много лет, его заняли Матиас с Борсом.
Она мало виделась с Матиасом с момента их отбытия. На корабле он часами разговаривал со Старки и Джованни Каструччо; к тому времени, когда они высадились на берег, он знал о ситуации, о расположении сил ордена, об их запасах и моральном духе, об их связях с Мдиной и Гарсией Толедским больше, чем кто-либо, за исключением горстки рыцарей. По прибытии Ла Валлетт повел его осматривать крепостную стену и места возможных турецких позиций; тем вечером Матиас вернулся с двумя крепкими юнцами, которые притащили ящик восковых свечей, бочонок вина и четыре жареные курицы.
* * *
Они ели в трапезной обержа. Матиас сообщил новость: турки высадились на севере, в заливе Гейн-Туффейха, который Карла хорошо знала. Опасались, что турки нападут на Мдину, но он считал это полной ерундой и посоветовал Ла Валлетту не отвлекаться. Его знания о турках были энциклопедическими, она чувствовала, что он гордится их доблестью и хитроумием и с печалью вспоминает, как жил среди них. Несмотря на его нежелание снова оказаться в котле войны, титаническая драма, разворачивающаяся сейчас, явно завладела его фантазией.
Я связан определенными обязательствами, сказал он, и буду занят до тех пор, пока турки не высадятся и их намерения не станут яснее, но как только я докажу свою верность делу, я буду волен поступать так, как считаю нужным, потому что только свободным я буду полезен Ла Валлетту.
Все это было слишком непонятным для Карлы, но Борс знал его лучше.
Собираешься выйти за стену и отправиться в лагерь неверных? спросил Борс.
Если правильно экипироваться, что сделать очень несложно, я еще проще смешаюсь с ними, чем с вашими франками.
Что, если вас поймают? спросила Карла.
А тем временем вы, продолжал Матиас, пропуская ее вопрос мимо ушей, отправитесь просматривать записи в церкви Благовещения, в «Сакра Инфермерии» и в camerata.
И что я там скажу?
Скажете, что хотите подтвердить личность мальчика, поскольку на него свалилось неожиданное наследство. Он взглянул на ее рот, что делал теперь все чаще. И немалое наследство. Вы действуете по поручению завещателя, который полностью доверяет вам и чье имя вам запрещено раскрывать. Он развел руками, словно не было ничего проще. Так вы ни разу не солжете и в то же время никого не выдадите. Вряд ли найдется такой грубиян, который станет допрашивать благородную даму вроде вас.
Взгляд его сияющих глаз переместился, словно против его воли, на ее шею и грудь. Она знала, что он хочет ее тела и мысленно уже сжимает ее в объятиях. Она желала его с не меньшей силой. Тот факт, что он бросал сладострастные взгляды и на Ампаро, лишь усиливал ее желание. Матиас поднялся из-за стола и жестом позвал Борса.
Мы на бастионы, присмотреть за наемниками и ополченцами. В темноте у людей проявляются такие мысли, которые они держат при себе при свете дня.
С этими словами он ушел, оставив ее гадать, на что похоже прикосновение его рук.
* * *
В субботу он заехал, возвращаясь с разведки, сообщить, что авангард из трех тысяч турок, включающих и отряд янычаров, высадился в заливе Марсашлокк, в пяти милях южнее. Они разграбили деревню Зейтун и окружили христианский патруль, которому удалось уйти, только потеряв нескольких рыцарей убитыми и пленными. В числе захваченных турками был Адриен де ла Ривьер, которому Карла предоставляла ночлег всего несколько месяцев назад. Когда она спросила, что с ним будет, Матиас ответил, что сначала его будут пытать мастера своего дела, а затем его задушат шнурком. В ту ночь Карла плохо спала. Ла Ривьер показался ей тогда таким несокрушимым в своей молодости и отваге. Она задумалась, что же она натворила, затащив своих товарищей в мир, полный опасностей и жестокости.
* * *
В воскресенье она вовсе не видела Матиаса.
К вечеру турецкий главнокомандующий, Мустафа-паша, высадился в заливе Марсашлокк с основной частью своей громадной армии. Они разбили лагерь на плоской местности рядом с Марсой, западнее Большой гавани. Карла узнала от Борса, что идут горячие споры из-за того, разумно ли отдавать туркам эту землю без сопротивления, но мнение Ла Валлетта, которого поддерживал Матиас, в тот день победило. Христиан было слишком мало, чтобы они могли вести сражение на открытом берегу. Лучше позволить туркам подойти к стенам. Когда стемнело, сторожевые костры авангарда янычаров загорелись рядом с деревушкой Заббар, в какой-то миле от стены среди округлых желтых холмов.
* * *
Все эти дни Ампаро мало говорила, задумчивым взглядом наблюдая за лихорадочной деятельностью вокруг и видя что-то, понятное только ей одной. Она принялась оживлять маленький садик позади дома, безрассудно растрачивая на цветы столь ценную воду. Но она рассуждала так: если всем людям суждено умеретьа она слышала, что люди делают это часто и регулярно, тогда можно хотя бы оставить на память о себе что-нибудь красивое. Ее волшебное зеркало не показывало ничего в три первых дня в этом доме, словно окно в иные миры задернули занавеской, но Карла нисколько не жалела, потому что все предсказания наверняка были бы безрадостными. Они не музицировали вместе, казалось, что это будет неуместно среди общих мрачных настроений. Их инструменты лежали в комнате Карлы нераспакованные.
* * *
В понедельник, когда Матиас заехал к ним, направляясь на разведку во вражеский лагерь, Карла с Ампаро, стоя на коленях, пропалывали сорняки в заброшенном садике. Карла обернулась и увидела, что он улыбается, словно это нелепое зрелище вселяло в него оптимизм.
Я рад, что вы воспринимаете наше бедственное положение с таким апломбом, сказал он.
Карла стряхнула с рук мелкую пыль и подошла к нему. Ее сердце дрогнуло при виде его лица и при звуке его голоса, и она подумала, что это, наверное, заметно.
Мы хотели найти себе более полезное занятие, сказала она, но нам ничего не позволили. Отец Лазаро сказал нам, что лазаретэто тоже мужская вотчина. И нам, разумеется, запрещено даже приближаться к его стенам.
Когда лазарет выплеснется прямо на улицы, Лазаро придется изменить свое мнение.
Он, казалось, был совершенно твердо уверен, что подобный ужас случится, и она растеряла всю свою веселость.
Вам удалось обнаружить какие-нибудь следы нашего мальчика? спросил он.
То, что он сказал «нашего», тронуло ее. Она отрицательно покачала головой.
В camerata не записано никого, родившегося в тот же день или хотя бы близко к этой дате. В церкви Благовещения есть две датыза неделю до его рождения и через неделю после. Обе девочки. А монахи в госпитале были слишком заняты, чтобы отвечать на мои вопросы.
Еще будет время, хотя чем скорее мы это сделаем, тем лучше.
Они стояли рядом и какой-то миг оба молчали. Его мускулистое тело приводило ее в возбуждение, она чувствовала, что вся окаменела от волнения. Желание отступить подальше противоречило тому, что требовало ее сердце, но было сильнее сердечного зова. Издалека донесся звук военной музыки: барабаны, горны и дудки, совершенно чуждый, но преисполненный героизма, и в первый раз Карла ощутила в турках что-то человеческое. Матиас тоже услышал музыку и наклонил голову. Она снова ощутила укол совести за то, что вовлекла его в битву, которой он старался избежать.
Простите меня, сказала она.
За что? спросил он.
Я привела Смерть в вашу жизнь.
Так ведь она из числа моих старых знакомых. Не думайте больше об этом.
Он наклонился над ней, и она поняла, что он собирается поцеловать ее в губы. Прежде чем она успела с собой совладать, инстинкт заставил ее отвернуться. Она сейчас же пожалела об этом, но было поздно. Она не целовалась с мужчинами уже полжизни, но ей было сложно объяснить это сейчас и попросить его попытаться еще раз. Матиас моргнул и отвернулся, нисколько вроде бы этим не задетый, и стало казаться, что тот миг и существовал-то только в ее воображении. Он заговорил с Ампаро по-испански:
Ампаро, что говорит твое волшебное зеркало?
Ампаро подняла голову. Оттого что ее включили в разговор, она вспыхнула и быстро подошла. Казалось, она чувствует себя рядом с Матиасом свободнее, чем с кем-либо из знакомых Карлы, включая, с болью ощутила та, и ее тоже.
Стекло темное, сказала Ампаро, с тех пор, как мы сели на корабль.
Значит, ангелы нас покинули, отозвался Матиас с беззаботной улыбкой. Ничего удивительного, если учесть, сколько тысяч людей их сейчас призывает.
Ампаро, кажется, совсем пала духом из-за этого поражения. Матиас подбодрил ее.
Не знаю, могу ли я тебя попросить об одолжении, сказал он. Сегодня весь день будет очень шумно, будут выстрелы. Бурак не предназначен для войны, у него ранимая душа. Если бы ты могла провести с ним часок-другой, я был бы признателен.
Ампаро зарделась от гордости. Ее глаза светились обожанием. Чувства Карлы к Матиасу были не менее глубоки, и она снова пожалела, что избежала прикосновения его губ.
С радостью, сказала Ампаро. Бураксамое благородное существо, какое я знаю.
Все лошади гораздо благороднее людей, но Буракпринц, не знающий себе равных, согласился Матиас. Он стоит в конюшне великого магистра у крепости Святого Анджело.
Ампаро обхватила его руками за шею и поцеловала прямо в губы. Карла ощутила, как заливает жаром ее щеки, когда Матиас обнял Ампаро за талию и прижал ее к себе, потом прижал ее сильнее, и Карле пришлось отвернуться. Затем он отпустил ее, и Ампаро сделала шаг назад, тоже краснея.
Никогда еще не отправлялся в битву с поцелуем на губах, заметил он. Какой восхитительный опыт!
Карла постаралась скрыть свою тоску. Она не знала, куда смотреть.
А два поцелуя еще лучше, сказал Матиас.
Карла посмотрела на него; он улыбнулся. Ее щеки пылали все сильнее, какой-то непонятный приступ гнева едва не заставил ее убежать. Ее разум был смущен чувствами, которых она не понимала. Она усилием воли заставила себя поднять голову, Матиас склонился над ней и поцеловал ее в губы, не страстно, как она ожидала и как очень даже хотела, а с нежностью, вызвавшей в ней бурю чувств. Миг поцелуя растянулся на вечность, она закрыла глаза, потому что они наполнились вдруг неизвестно откуда пришедшими слезами, его поцелуй проник на самое дно той пропасти, где столько лет томилась ее женственность. И как только его рот коснулся ее губ, она сейчас же отстранилась. Удовольствие было слишком уж необъятным, чтобы продлевать его. Она отвернулась, стараясь справиться с чувствами.
Ну, теперь мне не грозит никакая опасность, заявил он.
Карла повернулась к нему.
Прошу вас, сказала она, обещайте, что вы будете очень осторожны.