Дана подняла глазированный глиняный кувшин и одарила Тангейзера улыбкой, которая лишь внешне казалась застенчивой. Он отказался от добавки вина, закрыв одной рукой свою кружку, но не отказал себе в удовольствии свободной рукой поласкать под юбкой ее икры. Кожа была прохладная, гладкая, приятная на ощупь, она мимолетно прикоснулась грудью к его щеке и произнесла по-сербски вполголоса какие-то ласковые слова. Он заерзал в кресле, явно возбужденный, его рука под юбкой скользнула выше. Она делила с ним ложе, и много раз за последние недели они уединялись в глубине склада; эти свидания делались все чащесейчас уже они происходили несколько раз за день! и он понимал, что ему следует быть сдержаннее. Однако мысль отправиться к себе в комнату, теперь, когда колбаса и вино удобно улеглись у него в желудке, казалась ему особенно привлекательной. Любовь помогает пищеварению. Но пока остается несколько невыполненных дел, даже и думать нельзя о том, что сейчас так сильно отвлекает его внимание. Он почуял аромат ее тела и вздохнул Побыть бы с ней, а потом немного поспатьи какой еще радости ему желать от космоса?
Его ладонь легла на ее ягодицу, кончики пальцев провели по тугой плоти вдоль ложбинки: осязая подобные формы, он не уставал восхищаться безграничному совершенству Творения. Дана взъерошила ему волосы, а он откинулся в кресле. Да только слишком уж долго он предавался эротическим грезам. Не успел он взять ее за руку и увлечь за собой в комнату, как из глубин «Оракула» вынырнул Сабато Сви и уселся за стол.
Не считая вежливого кивка, Сабато не обратил на Дану, сверкнувшую на него недобрым взглядом, ни малейшего внимания. Он расчистил среди книг место для своих локтей, тряхнул засаленными кудрями, свисающими из-под ермолки, и улыбнулся одними глубоко посаженными глазами, в которых вечно полыхало пламя божественного безумия. Сабато выудил из рукава письмо, и Тангейзер вздрогнул. Он никак не мог заставить себя протянуть руку, однако из подсознательной вежливости стал тискать зад Дины с меньшим пылом и даже выдавил из себя приветствие.
Сабато, произнес Тангейзер, какие новости?
Перец, сообщил Сабато Сви.
Бесстрашный Сабато был евреем из венецианского гетто. Он был на десять лет младше Тангейзера и на столько же лет мудрее в вопросах, жизненно важных для процветания их дела. Они были партнерами уже пять лет и за это время ни разу не поссорились, даже когда по какой-либо оплошности оказывались перед угрозой рабства или чего-нибудь похуже. Сабато вызывал восхищение тем, как вызывающе умудрялся обходить законы, выстраивая тонко просчитанную интригу, тем, как впадал в безмолвную ярость, когда трудные переговоры достигали своего апогея, тем, как задавал ехидные вопросы громилам в полтора раза выше и в три раза здоровее его. И если не считать нескольких случаев, о которых и говорить не стоит, Сабато всегда ухитрялся оказаться в выигрыше. Тангейзер был осторожен в своих привязанностях, поскольку те, к кому он благоволил, слишком уж часто навлекали на него разные напасти, но если кому-то и было суждено его похоронить, то это был именно Сабато Сви. Ни одного человека Тангейзер не любил так сильно, как его.
Я уже говорил тебе раньше, сказал Тангейзер, я знаю очень мало, если знаю что-то вообще, о перце и не имею ни малейшего желания узнать больше.
А я уже говорил тебе раньше: все, что тебе следует знать, парировал Сабато, это что цена на него в лавках Александрии в четыре раза ниже, чем на прилавках Венеции.
Ну хорошо, пусть так, пусть я сумею избежать корабельных сборов и палочных ударов по пяткам
Когда это тебе не удавалось их избежать?
допустим, меня не схватят и не прикуют к веслу на галере Эль Люка Али
Который сейчас спешит присоединиться к армаде султана, равно как Драгут Раис, Али Фартах и все остальные корсары на Средиземном море.
А откуда мамелюки Сулеймана отправятся на Мальту, а? Из Александрии! с удовлетворением подытожил Тангейзер.
Сабато махнул своим письмом в сторону причалов за дверью.
Посмотри на генуэзцев. Они жмутся к берегу, словно какие-нибудь сборщики устриц. Но для такого человека, как ты, море никогда не было безопаснее, чем сейчас.
Рука Тангейзера, который постоянно попадался на удочку, если бросали вызов его отваге, замерла. Дана сжала ягодицы, выражая неудовольствие, и он продолжил ласкать ее, но только гораздо рассеяннее, чем раньше. Если он сумеет разминуться с исламским флотом, направляющимся к Мальте, что возможно, если правильно выбрать время и если немного повезет, остальная часть моря в ближайшие недели действительно сделается непривычно спокойной. Выбрав момент со сверхъестественным чутьемТангейзер уже привык, что оно встречается у женщин, Дана провела пальцами по его волосам.
Я не питаю к морю любви, сказал Тангейзер. Онокаменистая пустыня, которую я возделывал слишком долго. К тому же слишком много неотложных дел удерживает меня здесь.
Сабато бросил взгляд на груди Даны, а она в ответ беззастенчиво надула губы.
Матиас, друг мой, сказал Сабато, восемьдесят пять квинталов яванского перца дожидаются нас в Египте. Он помахал письмом у себя перед носом, словно оно было надушено миррисом. Причем на складе, расположенном исключительно удобно для наших нужд.
Тангейзер успел рассмотреть надпись на еврейском языке.
У Моше Моссери?
Сабато кивнул.
Восемьдесят пять квинталов, а через месяц они уплывут от нас навсегда. Он придвинулся ближе. Города Европы вопиют, желая перца. Французы даже суп не могут без него есть. Только представь, как Зено, Д'Эсте и Гритти пытаются обойти друг друга. Как ты думаешь, сколько они будут готовы заплатить?
Тангейзер сердито нахмурился.
Ты будешь в Александрии через три недели, заодно загрузишь мускатный орех, воск и шелка, а через восемь недель мы уже будем считать наше золото на площади Сан-Марко. У Сабато в Венеции была жена и два сына, по которым он тосковал, но Тангейзер хорошо знал этого человека: одной лишь любви к семье недостаточно, чтобы заставить его съездить домой. Хочешь знать, сколько выходит по моим подсчетам? Приблизительным подсчетам?
Ну, если надо.
Пятнадцать тысяч флоринов. А скорее всего, двадцать.
Сумма была так огромна, что Тангейзер распрямился, убрал руку из-под юбки Даны и потер челюсть. Щетина зашуршала под пальцами, Дана негодующе фыркнула, но сумма нисколько не утратила своей привлекательности.
Словно бы эта мысль только что пришла ему в голову, Сабато добавил:
А для отправки туда у меня как раз остался в запасе сахарный тростник.
Сабато продумывал подобные сделки настолько загодя и так тщательно, что Тангейзеру ничего не оставалось, как только осуществлять их. «Оракул» был достаточно прославлен повсюду, так что они могли открывать новые кредиты и продлевать старые, руководствуясь по большей части собственными желаниями. Тангейзер попытался нащупать, без особой надежды, какое-нибудь слабое место.
А капитан? А корабль? Нужен хороший корабль, имей в виду, не какая-нибудь траченная червями посудина, которые ты находил мне раньше.
Димитрианос. Судно «Кентавр».
Мысли о злостной вони, о неделях скуки и палящего солнца, о греках, бесконечно хнычущих из-за карточных проигрышей, и их вечном триктраке вызвали у Тангейзера нежданный спазм в пищеварительных органах. Но в присутствии Даны он подавил желание пустить ветры.
Сунь в огонь слишком много железа, и огонь потухнет, произнес он. К тому же и к грекам я не питаю любви.
Как и ожидалось, его протесты были пропущены мимо ушей.
Греки ждут, и карманы у них пусты. Мы сможем погрузиться за три дня. Когда удобнее всего начать, Сабато пожал плечами и улыбнулся, взваливая дальнейшее на Тангейзера, зависит, как и всегда, от той информации, какой ты располагаешь.
Тангейзер был своим в каждом из враждующих миров. Для венецианцев, испанских правителей Сицилии и мальтийских рыцарей он был кондотьер, пехотный капитан, принимавший участие в последней итальянской кампании Альбы, истребитель французов в Сент-Квентине, а ныне преуспевающий торговец опиумом, оружием и боеприпасами. Для мусульман он был Ибрагим Кирмизи, Ибрагим Рыжий, ветеран кровавых кампаний в Анатолии и Иране. Он знал нравы Оттоманской империи, ее язык, манеры и законы. Мусульмане считали его своима он и был им когда-то и всегда останется какой-то частью своей души. У него были компаньоны в Бурсе, Смирне, Триполи и Бейруте, он привозил шелка и опиум из Мазандарана, и никто в христианском мире не знал береговой линии Стамбула, а также его районов Эминону, Ускудара и Буйук-Карси со всеми их банями, постоялыми дворами и базарами лучше его. В Мессине он был на короткой ноге с теми лоцманами, надсмотрщиками и капитанами, которые могли снабдить его ценными сведениями: о транзитных товарах и судах, о конкурентах, добивающихся повышения или понижения цен, о конфискованных грузах, выставленных на аукцион, о налетчиках и интриганах, о перестановках во власти за морем. А еще он подолгу разговаривал с рабами, запертыми в доках, особенно мусульманами, поскольку их речь была не понятна всем остальным. Эти люди рассказывали такие новости из жизни Варварского берега, каких не мог рассказать больше никто. Когда вести распространяются так медленно, знать что-нибудь за несколько дней до того, как об этом узнают другие, очень неплохо, особенно когда тебе это ничего не стоит.
Именно так и начались его дела с мальтийскими рыцарями: он собственными глазами увидел с набережной Ункапани в Стамбуле только что вырубленные кили новых кораблей Сулеймана и тут же понял, что эти сведения могут сделать их с Сабато Сви зажиточными людьми.
Они отчалили из Старого Стамбула той же ночью: Сабатов Венецию, чтобы пополнить их запасы пороха и оружия, а Тангейзерв Мессину, чтобы арендовать склад, а затем на Мальту, чтобы договориться с Религией. Бесценные сведения о флоте Сулеймана он передал им бесплатно, выказав свои честные намерения и заключив прибыльный контракт на поставку рыцарям оружия.
«Войнаэто река, текущая золотом, говорил он Сабато, а мы с тобой стоим с ведрами на берегу».
И так оно и было, потому что аппетиты Религии относительно пороха, пушек и ядер оказались ненасытными, а при таких жирных землях, разбросанных по всей католической Европе, карманы у них были глубоки.
По тому, что я знаю, сказал Тангейзер Сабато Сви, получается, что мы богаты и становимся все богаче, независимо от того, положат ли французы перец себе в суп или будут лечиться им от сифилиса.
Сабато засмеялся тем приводящим окружающих в бешенство смехом, какой он позволял себе только в кругу близких людей. Дана толкнула Тангейзера бедром в плечо, но то, что таилось под ее юбкой, больше не занимало его. Он жестом отослал ее прочь, она молча одарила Сабато Сви еще одним недобрым взглядом. Тангейзер проследил глазами за ее удаляющимися бедрами, затем отвернулся и постучал указательным пальцем по столу.
Ты хочешь, чтобы я два месяца провел в море, когда такая кровавая битва, какой и не припомнят живущие ныне, вот-вот случится у нашего порога.
Вот мы и добрались до сути дела. Вместо того чтобы радеть о нашем предприятии, ты сидишь здесь, любезничаешь со своими подавальщицами и размышляешь над сплетнями из доков. Сабато мотнул головой в сторону шумной публики, столпившейся вокруг столов. Ты столько времени проводишь среди этих жалких пьянчуг, что скоро превратишься в такого же, как они.
Замолчи! сказал Тангейзер, но не добился никакого результата.
Торговля оружиемэто неплохо, но пушки не будут грохотать вечно. У нас мало собственности. У нас нет земли. У нас нет кораблей. Сабато с презрением махнул в сторону выпивох. Это не богатство. Это всего лишь жалкая возможность приобрести его, возможность увидеть его во сне.
Я не особенно верю в сны, сказал Тангейзер. В последний раз ему снилось, как он кует кинжал, которым его отец мог бы гордиться, но только отец так никогда и не увидел этого кинжала. Сон оставил у него в душе пустоту, которую ему никогда не заполнить. Он сказал:Мы больше не будем говорить о перце, во всяком случае сегодня.
Сабато уловил произошедшую в нем смену настроения, он положил ладонь на мощное предплечье Тангейзера и сжал.
Меланхолия тебе не идет. К тому же она вредит печени, как и воздух в этой грязной дыре. Давай-ка поскачем в Палермо, узнаем, какое прибыльное дельце можно там затеять.
Тангейзер накрыл ладонь Сабато своей рукой и усмехнулся.
Ах ты, чертов жид, сказал он. Всего через неделю я по твоей милости буду истекать потом на греческой посудине. И ты это прекрасно знаешь.
Тангейзер поднял голову, когда в открытом дверном проеме потемнело и массивный силуэт заслонил собой свет. Это был Борс Карлайлский, de facto управляющий таверны, последний из странной троицы, державшей в своих руках «Оракул». Этим утром во время их обязательного тренировочного боя Тангейзер ударил его в скулу рукоятью меча. Борс ни слова не сказал, но собственная ошибка испортила ему настроение, а опухоль под глазом, цвета индиго, теперь была заметна всем. На таможенных весах Борс вытягивал десять пудов, и большая часть этого веса приходилась на ляжки, бицепсы и грудную клетку. И поскольку лицо у него было такое, будто его использовали в качестве наковальни, синяк смотрелся на нем очень естественно. И все же, входя нынче в таверну, он услышал чью-то негромкую шуточку по поводу своего фингала. Хуже всего было то, что за ней последовал взрыв бездумного пьяного смеха. Не замедляя хода, Борс направился к обидчику и заехал ему по шее своим колоссальным кулаком. Его жертва пошатнулась и, задыхаясь, свалилась на руки приятелей, а Борс пошел дальше через комнату, чтобы занять свое обычное место слева от Тангейзера. Когда он сел, Дана поставила перед ним кувшин и его личный кубок.
Кубок был мастерски вырезан из человеческого черепа. Борс наполнил череп вином, осушил, наполнил снова, затем, запоздало вспомнив о хороших манерах, вылил то немногое, что оставалось в кувшине, в кружку Тангейзера. Толкнул кувшин к Дане, и она отправилась наполнить его заново. У Борса были седые, стального оттенка волосы, а большую залысину компенсировали огромные брови, короткая бородка и пучки волос, торчавшие из ноздрей. Он кивнул Сабато Сви и повернулся к Тангейзеру.
Красный корабль причалил, сказал Борс, к верфи госпитальеров.
Вот видишь? обратился Тангейзер к Сабато. Железо Религии еще горячо. Золото течет к нам.
Борс продолжал:
Я оставил Гаспаро грузить повозки и седлать наших коней. Он посмотрел на Сабато Сви. Твоя лошадь тоже у него?
Сабато отрицательно покачал головой.
Деньгам Религии я рад, но они считают меня одним из убийц их Христа.
Они священные рыцари Иоанна Крестителя, возмутился Борс и перекрестился.
Рабы в бараках Религии стонут заодно с левантийскими евреями, у которых вся надежда на турок. И у меня тоже, сказал Сабато Сви. Уже поползли слухи, что евреи Стамбула финансируют вторжение, и, хотя это ложь, как и все подобные сплетни, хотел бы я, чтобы было так. Когда Мальта падет, каждый оставшийся в живых еврей вознесет хвалы Господу.
Поскольку они все равно обречены отправиться в адпусть возносят хвалы кому угодно.
Сабато посмотрел на Тангейзера.
Я сам выкупил двух пленников, захваченных в Александрии, заслужив таким образом расположение Моше Моссери.
Но ты с удовольствием продаешь рыцарям оружие, заметил Борс.
Да я просто счастлив нажиться на них перед тем, как их сотрут с лица земли, заявил Сабато. Каким фанатиком надо быть, чтобы умирать за кусок голой скалы?
Они пришли сюда воплотить волю Господню, благородно сражаясь с оружием в руках, поправил его Борс. И если мы не станем сражаться с мусульманами на Мальте, в один прекрасный день нам придется биться с ними в Париже, потому что главная их цельзавоевание мира.
Мы? изумился Сабато Сви.
И твое время придет, уж поверь мне, сказал Борс. Скажу больше: рыцари, собравшиеся на острове, самые доблестные воины, каких кто-либо видел в таком количестве разом. Он посмотрел на Тангейзера. Этот остров превратят в ад, а нас с тобой там не будет, чтобы пройти проверку на храбрость. Он в волнении сжал похожие на бочонки кулаки. Это грубо нарушает естественный порядок вещей.
Матиас покончил с убийствами и войной. Мне казалось, что и ты тоже.
Борс пропустил слова Сабато мимо ушей и надулся, словно гигантский ребенок.
По сравнению с этим заварушка в Сент-Квентине покажется плясками на Майский день.
Нет, сказал Тангейзер. Поминальными свечами, какие ставят в церквях старушки.
Значит, ты согласен со мной! воскликнул Борс; надежда затеплилась у него в груди. Этот красный корабль для наспоследний шанс сыграть свою роль. Давай упакуем экипировку и погрузим на телеги прямо сейчас. Судьба зовет. И не говори мне, будто бы ты ее не слышишь.
Тангейзер шевельнулся, потому что в нем тоже взыграла кровь, ему было тяжело видеть в глазах Борса упрек. На лице же Сабато, напротив, отражался ужас: он предвидел полное крушение своих планов. Тангейзер поигрывал кольцомсобственно, кубиком из русского золота, в центре которого была выпилена дыра. Тяжесть кольца придала ему рассудительности.
Борс, сказал он, ты мой самый старый и самый надежный компаньон. Но мы трое уговорились вместе сделаться богачами, этим мы и занимаемся, этим и будем заниматься. Поднимемся ли мы или падем, сейчас мы заняты битвами совсем иного рода. Помнишь, какой ты придумал для нас девиз? Usque ad finem. Вместе до конца. До самого конца.