Мой страх сменился неприязнью к ловцу, который приносил обет любви и бедности, а сам вёл себя как злобный тиран. В голове мигал красный светофор, но я так разволновался, что не смог сконцентрироваться, чтобы прочесть послание. Но руку на всякий случай держал под рубашкой, где прятал нож.
Мой наставник держался спокойно, и, глядя на него, можно было решить, что он разговаривает с товарищем, а не с «псом Единого», как ещё называли ловцов. Наверное, именно выдержка Пипуса избавила нас от общества инквизитора, который знаком круга благословил наставника, презрительно очертил нечто у моего лба и направился к поварихам.
Пипус тут же объявил, что мы должны продолжить свой путь.
Какое-то время мы шли молча. Я размышлял о ловцах и обращённых, но всё не мог найти ответ: зачем преследовать тех, кто принял веру в Единого?
Пипус, какой смысл преследовать тех, кто сменил веру?
Наставник посмотрел на меня, как на неуча, вздохнул и начал рассказывать:
Когда наш славный король Арус захватил последние крепости в Сарме, страна была густо населена многобожцами, угрожавшими самим основам нашей религии и общественного устройства. Чтобы противостоять этой угрозе, его величество Арус соблаговолил учредить лигу ловцов, охотников за душами, «псов Единого». Всем сармийцам было предписано принять веру в Единого или покинуть страну. Калион был завоёван позже, но и тут сармийцев оказалось видимо-невидимо. И они были богаты. Очень богаты. А значит, когда-то они не приняли Единого и покинули Сарму! Однажды глава лиги брат Илюм посчитал, что наилучшим способом приобщения к милосердной религии Единого будут пытки и конфискация имущества. Как следствие этого решения десятки тысяч обращённых лишились всего в пользу лиги и короны, независимо от того, приняли они Единого или нет. С того времени в нашей империи возникла новая угроза со стороны ложных единоверцев. Я имею в виду сармийцев, притворно принявших нашу веру. Чтобы помешать этим нечестивцам распространять свои пагубные идеи отправлять древние ритуалы, лига повелела ловцам выявлять отступников
С помощью пытки! воскликнул я, вспомнив средневековую инквизицию на Земле.
и карать их, публично сжигая на кострах, чтобы другим неповадно было, подытожил Пипус.
Мы продолжили путь в молчании, каждый погрузившись в собственные размышления. «Каково это, думал я, когда человека сжигают заживо?» Но представить весь ужас аутодафе я не успел, наставник снова заговорил. Он стал рассказывать другую историю о ловцах.
Жил некогда молодой служитель Единого, которому, несмотря на годы, сулили блестящую карьеру в церкви. Однако, обладая пытливым умом, он задавал слишком много противоречивых вопросов и читал слишком много трудов противоречивых авторов. Однажды молодого служителя ловцы заключили в камеру, несколько дней продержали без воды и пищи. Потом начались допросы и обвинения. Затем последовали пытки. Пипус некоторое время помолчал, после чего угрюмо добавил: Он вышел оттуда с незначительными физическими повреждениями. Юноша дёшево отделался: ему сделали суровое внушение и сослали из центра империи в окраинный Калион. Но он ничего не забыл. И не простил.
Выслушав наставника, я понял, что тем молодым служителем был сам Пипус. Понимал, что любой человек, обладающий знаниями, убеждениями и сострадающий ближним, ненавистен этим чудовищам в сутанах. А значит, является их вероятной жертвой.
Оставшиеся два дня пути прошли без происшествий. По крайней мере, мне они ничем не запомнились.
Когда мы добрались до Ильмы, солнце уже садилось, а ярмарка была в разгаре. Вся широкая рыночная площадь была завалена товарами, громоздившимися где под деревянными навесами, а где и просто под открытым небом. Артисты всех направлений от акробатов до фокусников соперничали друг с другом, надеясь заработать лишнюю монетку. Художники предлагали купить свои работы, а ремесленники расхваливали как готовые изделия, так и инструменты своего ремесла. Торговцы семенами и орудиями земледелия спорили о ценах с оптовыми покупателями. Продавцы нарядов из тонкого шёлка и изысканных кружев утверждали, что все короли и королевы империи носят только их фасоны. Лакомства и сласти, лекарства, травы и приворотные зелья соседствовали с великим множеством предметов для отправления религиозного культа кругами, ладанками, свечами, иконами, статуэтками Единого, чётками.
Но ясное дело, столь многолюдное торжище не могло обойтись без самого пристального внимания со стороны ловцов. «Псы» ходили по лавкам, придирчиво всматривались в полотна, выставленные на продажу, а также проверяли подлинность предметов религиозного культа. Бок о бок с монахами в серых облачениях толкались одетые в чёрное королевские мытари, собиравшие подати в казну. Деньги постоянно переходили из рук в руки, причём часть их прилипала к рукам чиновников. Тут, как и на Земле, всё решалось с помощью взятки, без которой здесь невозможно было вести какие-либо дела. Государство торговало должностями, жалованье же чиновникам платило ничтожное, открыто подталкивая к вымогательству и взяточничеству. Причём это относилось практически ко всем государственным служащим. Тюремщик, купивший свою должность, сдавал в наём заключённого на лесоповал, лесопилки и на золотые рудники, где трудились каторжники, а полученные монеты делил со стражником, который арестовал преступника, и с судьёй, который вынес ему приговор.
В тот вечер, оказавшись в Ильме, я настолько очаровался всем вокруг, что даже на время забыл о загадочном старике и злокозненном Корине. Впрочем, Пипус тут же напомнил мне, что, хотя Корину и старому аристократу, скорее всего, некоторое время будет не до нас, я должен постоянно держаться настороже и принимать капли, меняющие цвет глаз. Я снова спросил его:
Наставник, да что же такого я им сделал?!
Меньше знаешь крепче спишь. Неведение, Амадеус, твой единственный союзник, а лишние знания могут довести до гибели.
С этими словами он стал раскладывать наш товар на арендованный стол, сколоченный совсем недавно и ещё пахнущий хвоей. Ещё было светло, и я решил прогуляться по ярмарке. Пипус не возражал, и, толкаясь в толпе, где смешались ловцы, мытари и шлюхи, щёголи и оборванцы, имперцы, эльфы и полукровки, я забрёл в уголок, который облюбовали для себя друиды.
Моё внимание привлёк страшный длинноносый и длинноволосый эльф в алой мантии, смотревшийся довольно кощунственно. Его и без того покрытую шрамами угрюмую физиономию украшали также похожие на молнии зигзаги, нанесённые кроваво-красной краской. Сидя на земле, друид встряхивал мелкие костяшки в человеческом черепе, а потом выбрасывал их на землю перед собой. По тому, как эти костяшки лягут, он делал предсказания. Подобных предсказателей хватало и на Земле. Я всегда считал их лжецами и шарлатанами.
Какой-то эльф попросил друида предсказать дальнейшую судьбу его отца, с которым произошёл несчастный случай.
По пути сюда мой отец поскользнулся на горной тропке и упал. Теперь он не встаёт, лежит и стонет от боли, отказывается от еды.
Друид с непроницаемым лицом осведомился о его имени, а потом взял полученную от просителя монету, потряс костяшки в черепе, а когда они легли на землю неровным кругом, заявил, что это очертания могилы, а стало быть, больной вскоре умрёт.
Не удержавшись, я скептически фыркнул, и старый урод мгновенно вперил в меня злобный взгляд. Простой эльфийский мальчишка съёжился бы от суеверного страха, но я не имел местных предрассудков. Возможно, мне было бы лучше уйти, не искушая судьбу и не тревожа тёмные силы, но меня уже понесло.
Невозможно узнать будущее, бросая старые кости, самоуверенно заявил я. Это никакая не магия, а суеверие, рассчитанное на невежественных эльфов и крестьян.
Едва я закончил говорить, как снова в голове вспыхнуло яркое полотнище с уже знакомой надписью: «Выжить невозможно».
На лице старика появилась злобная гримаса, он потряс пригоршней костей перед моим лицом и пробормотал какое-то заклинание на одном из древних языков, который я не знал. Решив уйти потихоньку, я стал пятиться.
Полукровка! Твоё сердце будет вырвано из груди на жертвенном камне, когда восстанут рейнджеры леса!
Эти слова, произнесённые едва слышным шёпотом, были сказаны на высоком. О некогда непобедимых рейнджерах Великого леса я, конечно, слышал. Обычные воины Хотя у меня не было никакого повода, кроме странного сообщения в голове, переживать о случившемся, но обращение ко мне, выглядевшему как чистокровный эльф, напугало и разозлило, испортив ещё недавно такое приподнятое настроение.
Я проталкивался в толпе, досадуя на себя: мало того что влез как дурак со своими замечаниями, так ещё и не нашёлся с ответом. На Земле бытовало суеверие, что наговор вполне может сбыться, если не ответить шаману с остроумием, развеяв его злобное пророчество.
Разыскав Пипуса, я до ночи помогал ему в торговле. И после, помалкивая о происшедшем, отужинал и, к счастью, сразу уснул в арендованном для нас наставником номере постоялого двора.
Глава 6. Зигзаги судьбы
Уже на второй день в Ильме мы распродали всю краску, и Пипус предался пьянству. Я, в свою очередь, получил немного свободы, привыкнув к бесконечному балагану вокруг, но по-прежнему наслаждаясь ярмаркой. Мне нравилась живопись ещё в прошлой жизни на Земле. Да-да, наше свадебное путешествие в Милан я запомнил на всю жизнь! Нам достался угловой номер на пятом этаже. Из его окон был виден и беломраморный готический собор, гордость Милана, и здание Ла Скала за ним тоже гордость! и ещё дальше замок Сфорца с круглыми угловыми и центральной остроконечной башнями.
Пока жена плескалась в ванной, я сидел на подоконнике и молча созерцал нагромождения каменных и бетонных зданий, ущелья улиц, забитые толпами машин и людей. «Я в Италии! На родине Микеланджело и Рафаэля, Леонардо и Тициана, Боттичелли и Караваджо!.. Интересно, с каким грузом буду я покидать эту художественную Мекку, что приобрету тут и увезу с собой?» думал я.
Последующие дни в Милане оказались настолько перегруженными, что нам некогда было ни серьёзно разговаривать, ни предаваться размышлениям. Мы носились по всяческим пьяцца и виа, из галереи в галерею, из музея в музей, из одной пинакотеки в другую. Галерея Брера и Галерея нового искусства, замок Сфорца и Амброзиана, церковь Санта-Мария-делле-Грацие с «Тайной вечерей» да Винчи. Шедевры, шедевры, шедевры! «Обручение Марии» Рафаэля, «Христос в Эммаусе» Караваджо, «Оплакивание Христа» Боттичелли и жёлтый ноздреватый мрамор «Пьета Ронданини», истерзанный гениальным резцом Микеланджело, творения Беллини и Мантеньи, Пьеро делла Франчески и Модильяни!
Глаза уставали от вакханалии красок, но перед каждым полотном хотелось постоять, хотелось, чтобы эта красота навеки отчеканилась в сердце, чтобы отсвет её никогда не угасал в душе.
К вечеру мы до того уставали, что с трудом добирались до постели и засыпали каменным, без сновидений сном.
Наверное, поэтому сейчас, получив относительную свободу, я направился к рядам с мольбертами и поставленными прямо на землю рамами с натянутыми на них полотнами.
Вдруг мне на глаза попался тот самый художник-бретёр Рикус. Он что-то показывал какому-то простаку. При виде меня он схватился было за кинжал, но я поспешил низко поклониться и подался назад, но всё ещё оставался в пределах слышимости.
Это не простой рисунок, сказал Рикус, продолжая прерванный моим появлением разговор, это настоящая классика из столичной жизни, томные женщины и возбуждённые мужчины! Убедись сам, ведь ты уже хочешь пойти и найти себе горяченькую подружку?
Наверное, тот рисунок понравился обывателю. Он вручил бретёру серебро и суетливо спрятал картинку за отворот камзола.
Я собрался исчезнуть, раствориться в толпе, но проклятый художник тихонько меня окликнул:
Эй, парнишка!
Я попытался улизнуть, но его рука схватила меня за горло со скоростью наносящей удар змеи. Рикус рывком развернул меня к себе, и его кинжал оказался у моего кадыка.
Я прирежу тебя как барана, ты, грязный, нищий полукровка!
Остриё его кинжала прокололо тонкую кожу, и по груди побежала горячая струйка крови. Глаза у бретёра сделались совершенно безумными, как у дикого зверя, я же так перепугался, что даже не мог просить о пощаде.
Имперец пихнул меня, и я упал на землю.
Если я не перерезал тебе глотку, то лишь потому, что не хочу пачкать руки твоей грязной кровью. Не суй свой длинный нос в мои дела. Иначе я не просто снесу голову с твоих плеч, а начну сдирать твою шкуру по чуть-чуть и буду натирать голую плоть солью.
С этими словами мой мучитель скрылся в толпе, оставив меня в испуге, недоумении и растерянности. Да что я ему сделал, чтобы этак беситься? Согласен, стал свидетелем его грязных делишек, но
Я поднялся с земли, отряхнулся и пошёл обратно на ярмарку, уже с меньшим воодушевлением, чем раньше.
И тут я встретил Вестника. Того самого! Костлявого, угловатого, с копной белоснежных волос и длинной, спускающейся ниже пояса бородой. Он однажды приходил ко мне во сне В первый раз я увидел его у небольшой эльфийской деревушки. А сейчас он стоял на каменной плите, возвышаясь на несколько метров над слушателями, и творил свою магию перед лицом толпы. Он не был стар в том смысле, какой мы обычно вкладываем в это слово. Казалось, мимо него протекли не дни или годы, а эпохи и тысячелетия.
Я не знал, когда и где этот человек родился и какой народ породил его, но для меня Вестник воплощал всё, относящееся к эльфам. По его речи ничего понять было нельзя: подобно земному попугаю, он говорил с каждым на его языке, отвечал на все вопросы, пользуясь тем наречием, на котором они были заданы. Вскоре я заподозрил, что он умеет также говорить на языке птиц и змей, камней и деревьев, гор и звёзд.
Предсказатель, которого я повстречал недавно, несомненно, являлся шарлатаном, но Вестнику фокусы не требовались. Он только что на моих глазах излечил женщину от постоянной мучительной головной боли. Касаясь губами уха одержимой, беззвучно он проговаривал свои священные слова. И неожиданно его глаза выпучились, он резко отпрянул. Женщина взвизгнула и конвульсивно дёрнулась: в зубах Вестника извивалась вытащенная из её головы ядовитая змея. Над толпой пронеслось изумлённое «ах!». Я же приписал это ловкости рук старик наверняка пустил змейку вверх по своему рукаву, а потом спрятал её у себя во рту. Ну разве мог я считать иначе? А в силу полученного образования и жизненного опыта нет.
Естественно, у меня возникло желание разоблачить и этого мошенника. Однако что-то заставило промолчать. Что именно, не знаю. Но Вестник, похоже, прочёл мои мысли: его глаза выхватили меня из огромной толпы.
Подойди сюда, мальчик, сказал он.
Все уставились на меня. Сам не пойму как, я очутился на каменной плите рядом с Вестником.
Ты, смотрю, не веришь, что я извлёк змею из головы этой женщины?
Я прекрасно понимал, что говорить правду лучший способ нажить врага, а умение притворяться высший смысл выживания. Не хватало ещё лезть в чужие дела. Однако на этот раз я почему-то не сдержался. Раз уж старик сам этого хочет, так тому и быть.
Ты спрятал змейку у себя во рту или в руке, невозмутимо заявил я.
Мои слова подорвали веру толпы в чудо послышался свист. Однако старец не опечалился.
Я вижу, в твоих жилах течёт эльфийская кровь, прошептал мне на ухо старый мудрец, но ты предпочитаешь своих имперских предков.
Я предпочитаю знание невежеству, немедленно заявил я.
Вопрос в том, улыбнулся старик, сколько знания может вынести мальчик?
Тихонько бормоча нараспев что-то на высоком, он стал совершать пассы перед моими глазами. Я закачался, лицо моё запылало, словно в лихорадке, на глазах выступили слёзы, дыхание перехватило. От моего недавнего скепсиса не осталось и следа.
Я чувствовал, что буквально проваливаюсь в его глаза: изумрудные, бездонные колодцы, наполненные мировой усталостью и молчаливым пониманием. Они сжимали меня как тиски, и, пока я беспомощно трепыхался в этой железной хватке, из меня вытягивали всё, все знания
Потом Вестник потянулся к моему паху, словно хотел ухватить меня за причинное место, и извлёк из моих штанов длинную чёрную змею, извивавшуюся и злобно шипевшую. Зеваки разразились смехом.
И всё же я остался с этим странным стариком. А после того, как толпа рассеялась, я сидел тише воды ниже травы. Старик угостил меня жареным мясом и терпким вином.