Смотреть на городскую жизнь можно было бесконечночем я и занимался. Два раза в неделю ко мне приезжала Зинаида из своего Пионерстрояпомощница: готовила, прибиралась, стирала и вывозила меня на улицу погулять. Иногда жаловал сын, появлялся, да вместе со внуками, двумя подростками-оболтусами, и когда это случалось, у меня бывал праздник. Мы обедали и играли в настолкинастольные игры. Я научил их резаться в лото на деньги и втайне им поддавался. А еще втихаря от папаши вручал каждому по тысяченадо же как-то компенсировать им часы, на которые они ради меня оторвались от своих компов и телефонов.
Остальное время дня и ночи я читал, зависал в Сети и разглядывал в высоченное окно прохожих.
А потом, в один прекрасный день, на перекресток Невского и Марата подвезли ярко-желтые барьеры. Сначала они скромно стояли на тротуаре, собранные в стопки. Потом вдоль дороги заняли места грузовики и поливалки, такие же ярко-желтые, как барьерыили нарциссы у бабки.
«Что-то намечается», подумал я и залез в Интернет. И впрямь: сегодня вечером собирался митинг в защиту арестованного лидера оппозиции, объявившего голодовку. На такую движуху обычно выходили молодые, которые очень не хотели, чтобы наша страна снова становилась СССР или хотя бы СССР-лайттакой же угрюмой и свирепой, только с колбасой и без партсобраний. Митинг, как и все сборища последних лет, был властью не разрешен, поэтому его готовились разгонять.
И правда: вечером началась движуха. Из окна я, впрочем, ничего не видел: все та же толпа, как вчера и позавчера, шла по Невскому, только молодежи побольше, чем обычно. И полицейские машины чаще по проспекту проносились. И сирены завывали.
Я стал следить за тем, что происходит, через Интернет. Смотрел обновления на оппозиционных телеграм-каналах и на сайте Би-би-си. Пять тысяч человек вышло во Владивостоке, четырев Хабаровске, семьв Екатеринбурге. Столько-то задержанных. В Москве толпа идет по Тверской. МВД оценивает, что в столице в митинге поучаствовало шесть тысяч. «Значит, скорее, тысяч тридцать», смекаю я. В Петербурге протестанты собрались у Мариинского дворца. Начались задержания. МВД считает, что в Питере демонстрантов четыре тысячистало быть, на деле около двадцати. Потом появились новые сообщения: толпа идет по Гороховой. Свернула на Рубинштейна. Совсем рядом.
Я снова подъехал в своей коляске к окнуи обомлел. Всю улицу Марата на самом пересечении с Невскимперекрыли! Сначала лицом к Марата установили поперек проезжей части веселенькие желтые барьерчики, потом впритык, бампер к бамперу, два желтых грузовика и поливалку. Сзади за грузовиками разместились полицейская машина и автобус-автозак. А пространство между барьерами и машинами заняли гвардейцы: человек двадцать в шлемах, с опущенными забралами, со щитами и дубинками в руках, они стояли плечом к плечуи все лицом к улице Марата. А сзади них, вторым рядом, еще столько же подмогиуже без щитов, но тоже в полной боевой экипировке и с дубинками. Целый взвод нагнали, подумал я, сорок человек.
Вокруг ровным счетом ничего не происходило, но гвардейцы стояли смирно, всматриваясь в перспективу улицы и наблюдая там что-то, чего я рассмотреть не мог. За их спинами «космонавт», одетый так же, как все, в защитный панцирь и в шлем, но, очевидно, старший по званию, подняв забрало, всматривался в экранчик смартфона. Вдруг он оторвался от гаджета и, подняв голову, коротко что-то скомандовал. И тут же пять человек отодвинули желтый барьер, образовали проход и один за другим бросились куда-то вдаль по абсолютно пустой и темной улице Марата. Вид у них был хищный, охотничийкак у тигров или леопардов. Или, скорее, как у шакалов. Что они там увидели, куда бежалия разглядеть никак не мог. Чтобы увидеть хоть что-то, мне требовалось распахнуть окно и высунуться из него едва ли не по пояспо понятным причинам, подобного акробатического этюда я совершить не мог. Потом к этим пятерым убежавшим добавилось еще пятеро. Я открыл окно и в холодном весеннем воздухе смог услышать с улицы отчаянные молодые вопли: «Сволочи! Что вы делаете?! Фашисты! Звери!»
А потом вдруг у меня в квартире заголосил домофон. Я немедленно развернул свой экипаж и помчалсянасколько мог быстрок входной двери. (Безбарьерная среда была для меня необходимым условием для съема жилья.) Я снял трубку домофона. «Пустите! прокричал в нем юный девичий голос. Откройте, пожалуйста!» а потом тяжелое дыхание и, как мне показалось, удар по чему-то мягкому и живому. Я немедленно и не рассуждая открыл кодовый замок калитки, ведущей в подворотню. Услышал по домофонной связи, как она распахнулась. Ну, слава богу, значит, кто-то забежал во двор. Скрылся? Спасся? А еще через минуту домофон заголосил опятьдругим сигналом, будто звонили из парадного. И снова я, даже не спрашивая, кто там, и не дожидаясь ничьих объяснений, нажал клавишу «войти». Заскрипела в динамике отворяемая дверь, потом захлопнулась. Домофон отключился. Слава богу, если хоть кому-то я помог, оградил от садюг-омоновцев.
А еще через пару минутя не успел со своей каталкой снова перебазироваться в гостиную, к моему пункту наблюдения за проспектом, зазвонили в дверной звонок.
Кто там? крикнул я через дверь довольно строго. Почему-то взбрело в головуэта мысль явно пришла из моего былого, советского прошлого: спецслужбы узнали, кто помог несчастным, и пришли меня арестовывать. Впрочем, не исключено, что эта идея, напротив, прилетела прямиком из нашего общего будущего.
Вы открыли нам дверь в парадную, раздался из-за двери тонкий девичий голосок, почти детский.
И тут же вмешался другой, столь же юный, но чуть более грубый:
Пустите нас, а то нам страшно тут, на лестнице. И позвонить домой надо, а сотовая связь не работает, «космонавты» глушат.
И еще писать очень хочется, добавил за дверью первый голос, и они обе прыснули.
Особо не раздумывая, я отпер входную дверь. На пороге стояли две девчонки: первая совсем юная, лет шестнадцати. Вторая постарше, лет двадцати трех. Какая-та общность их черт подсказывала, что девушкисестры. Без шапок, в легоньких пальто и намотанных на шеи шарфах. А еще с ними был черный пудельбез поводка и даже ошейника. И едва я открыл дверь, как он пролетел мимо меня внутрь квартиры и стал там носиться, цокая коготками по паркету.
Вы еще и с собакой явились! попенял я девчонкам.
Ой! воскликнула старшая, а мы думали, это ваша!
Нет у меня никаких собак, добавил я ворчливо. За вами он увязался. Что ж, проходите, коль пришли. И я отъехал со своим креслом, давая возможность девочкам зайти. Разоблачайтесь.
Как вы смешно сказали, фыркнула первая. Как будто в полиции служите и хотите нас, как врагов, разоблачить.
Нет, предлагаю снять верхнюю одежду. Раздеться, иными словами. Вы не ранены?
Слава богу, нет.
Пуля просвистела мимо. И они обе засмеялись.
Пудель осмотрел всю квартиру, вернулся ко мне и доверчиво положил голову на колени, всматриваясь в лицо, а потом даже лизнул руку, одну и вторую.
Ты что, потеряшка? спросил я его. Тоже хочешь обрести приют? Ничего у тебя со мной не выйдет. У меня на собак аллергия. Вы чаю хотите? обратился я к девочкам.
Нам бы сначала наоборот.
Ваннаятам. Чистые полотенца в корзинке на стиральной машине.
Они обе ускользнули в туалет. Девчонки были чистыми и свежимимладшая, наверное, в жизни и косметикой не пользовалась еще никогда. Впрочем, зато половина ее шевелюры была выкрашена в ярко-голубой цвет. Старшенькая была немного полновата, но зато с ярким и необычным светом сине-зеленых глаз.
Они выбрались из ванной более спокойные и повеселевшие. Я не ожидал никакого подвоха с их стороны, воровства или мошенничества. Вряд ли способны подличать люди, которые подставляют себя ради высокой цели под дубинки ОМОНа.
Итак, чай? обернулся я к ним.
Сначала позвонить. У вас есть городской?
Я показал им на трубку на призеркальном столике и вежливо, не желая подслушивать, уехал в гостиную. Меня сопровождал, прыгая вокруг, пудель. «От него-то как мне отвязаться? Попрошу девиц забрать собаку с собой». Я подкатил к окну. Оцепление еще не сняли: и ярко-желтые барьеры были на месте, и грузовики-поливалки, и гвардейцы в своих шлемаках. Но среди последних началась расслабуха. Они не строем стояли, как прежде, и не вглядывались в перспективу улицы Марата, а, сбившись в группки, обсуждали что-то между собой. Не знаю что. Может, сколько людей сегодня отходили дубинками и электрошокерами, а может, перспективы «Зенита» в чемпионате.
Мама, у нас все нормально, разумным, но снисходительным тоном вещала из коридора старшая. Да, скоро поедем домой. Какая разница, почему мы с городского звоним! в голосе добавилось раздражения. Да, мамочка, не волнуйся, с нами ничего не случилось и не случится.
Девчонки запросто годились мне даже не в дочериво внучки.
Но лет сорок назад, или тридцать, или даже двадцать я бы наверняка начал за ними ухлестывать. И я подумал: как безжалостно время. Девицы совершенно не смотрят на меня как на сексуальный объект. Да и на что там смотреть! Седой инвалид, с кистями, покрытыми старческой гречкой.
Наверное, я мог бы предложить им денег за любовь. Ведь презренный металл у меня водился. И мы бы, может, даже столковались. Но я совершенно не хотел продолжать наше знакомство подобным. В этом было что-то грязное, что-то похожее на патрули в касках, захватившие мою улицу, только в другом роде.
Они вошли в гостиную.
О, как у вас тут! сказала старшая.
Шикарно, откликнулась вторая.
Осваивайтесь, предложил я.
Нет, мы поедем. Мама волнуется.
Они подошли к высокому окну, встали рядом со мной.
О, «космонавты» еще не ушли.
Лучше выходить через Пушкинскую, предложил я.
Да, мы здесь все проходные знаем.
Вам далеко?
В Купчино.
По нынешним временам рядом.
А вы один живете? выскочила с вопросом младшая.
Хочешь уплотнить меня?
Уплотнить? не поняла она.
В революцию в барские квартиры подселяли жильцов с окраин, рабочих, матросов и солдат.
Нет, она слегка покраснела, просто спросила.
Ладно, если чаю не хотите, идите с богом. Только пуделя заберите.
Да! Пудель! хватились они. Ты, как же тебя звать, к ноге!
Но собаки нигде не оказалось. Как бы в ее поиске, но им и интересно было, они обошли все комнатыя за ними. Заглянули в кухню, в кладовку, снова в ванную. Пес исчез куда-то, как растворился в воздухе.
Странное дело! воскликнула младшая. Собаки не коты, вроде не умеют прятаться.
А у вас дома живность имеется?
Котейка. Звать Марсом. А вы правда один живете? И у вас даже никого из домашних питомцев нету? Почему?
Ездил по миру всю жизнь много, не с кем оставлять было. А теперь уж поздно начинать.
А вы женаты?
Больше нет.
А почему?
В советские времена это называлось «не сошлись характерами». Не буду же я им рассказывать все сложные перипетии своих отношений с Людмилой: встречи, расставания, развод, потом снова бракс ней жеи, наконец, окончательный разрыв. И как она, стерва, постит теперь в Фейсбуке фотки с Гавайев в обнимку со своим Поломявно ведь, чтоб позлить меня.
А вы по профессии кто?
Сейчас рантье.
О! А кем раньше были?
Конструктор, ученый. Профессор, доктор наук. В Хьюстоне работал, в Оксфорде и в Париже преподавал.
Ого!
Старшенькую я бы, наверное, уговорил. Как это называется на Западе: «секс из милосердия»? Но нужно было время. Час, два, три.
Ладно, мы поехали, сказала старшая.
Да оставайтесь, маме позвоните, что задержитесь. Связь теперь есть.
Нет-нет, мне завтра на работу, Полине в институт.
«Уговаривать я их не буду».
Хорошо, тогдапрощайте. Захлопните за собой дверь. Звать-то вас как?
Я Кристина, она Полина. А вас как?
Семен Иваныч.
Мы вам очень благодарны, что вы нас выручили. Мы вам позвонили, и вы сразу открыли, без расспросов. Сейчас так редко бывает.
А я не из «сейчас». Я советский.
А тогда лучше было?
Людида, были лучше.
Мы пошли.
Пуделя вы так и не нашли, мне оставляете, сказал я ворчливо.
Может, вам веселее с ним будет?
Они обе подошли ко мне и попрощались жестом, ставшим популярным в коронавирусные времена: мы столкнулись в воздухе кулачками. А потом они отправились восвояси, захлопнули за собой дверь. Навсегда из моей жизни. Просить телефончикэто, может, сработало бы, будь я на несколько десятилетий моложе.
Эх, жизнь моя, жизнь. Как быстро она пролетела. И вот я уже никому не нужный старик. Почему ж я не ценил времена, когда был молодым, румяным, страшно глупым, подтягивался пятнадцать раз на турнике, выпивал за вечер семь кружек поганого советского пива, выучивал за ночь матанализ или теоретические основы электротехники, а за другую ночьвосемь раз атаковал мою Людмилу, которая впервые допустила меня до своего молодого роскошного тела.
Я отъехал к окну гостиной, глянул на угол Невского и Марата. Оцепление сняли. Гвардейцы и желтые грузовики разъехались неведомо куда, и только желтенькие барьеры стояли, собранные вместе и связанные, на тротуаре плотной кучкой.
И тут, откуда ни возьмись, в гостиной появился пудель. Зацокал по паркету коготками, снова подскочил ко мне, стал ластиться, лизаться. От него совершенно не пахло псиной, только шампунчиком, как будто его только что, перед визитом ко мне, помыли.
А потом пес отбежал от меня на середину гостиной, где стоял старинный круглый стол, и вдруг стал увеличиваться в размерах. Вот он величиной с большого пса, какого-нибудь лабрадора, затем стал словно теленок. А потом встал на задние лапы. Постепенно принялась исчезать его черная кучерявая шерсть. Морда, узкая и длинная, стала приобретать человеческие черты. Он становился все выше. Расправились плечи, передние лапы превращались в руки. Не прошло и минуты, как передо мною стоял человек: в лихо заломленном берете, чернявый, с пиратской повязкой на одном глазу, со сверкающей тростьювидимо, из чистого золота, набалдашник которой был украшен громадным бриллиантом.
Узнал меня? первым делом ухмыльнулся пришелец, ухарски мне подмигнув. Ты ведь начитанный человек.
Да, я узнал. Ты, как говорят, та сила, что хочет зла, но совершает благо.
Он кивнул.
Верно.
Значит, ты Мефистофель? Воланд? Падший ангел? Сатана? Лукавый? Нечистый?
Фу, не люблю последних определений. Как в деревне, право: «лукавый», «нечистый»
На какие же прозвища ты любишь откликаться?
Воланд и Мефистофель придумано неплохо. Но ведь это я им имена подсказал.
«Им»? Кому? Авторам? Булгакову и Гёте?
Конечно.
Вы общались?
А ты сам подумай: осилили бы они такие огромные да умные и яркие кирпичибез моей-то помощи?
А зачем ты явился ко мне? Я ведь романов не пишу. Поэмтем более.
А как ты думаешь, зачем?
Тебе нужна моя бессмертная душа.
Верно.
На каких условиях?
Да ты ведь только что слюнки на молоденьких протестанток пускал. Мечтал, как бы им вдутьобеим. И совершенно верно прикинул, что в старом твоем теле, дряблом и скукоженном, тебе ничего не светит. А вот был бы ты молодым, сильным и глупымзапросто бы и их уестествил, и еще десяток иных девиц. Думал об этом, а, Семен Иваныч?
Допустим, думал.
Вот я и пришел к тебе предложить сделку.
Какую же?
Что я тебе хочу сказать? Дьявольщина идет в ногу со временем, и всего вот этого: огня, дыма, кровавой подписиэтой средневековой чепухи больше нет. Если уж люди додумались свои земные договора на расстоянии электронной подписью скреплять, то инфернальные силы даже и текст соглашения больше на бумаге не печатают, достаточно пожатия рук, и все готово.
А суть, суть-то контракта в чем?
Вот слушай. Художественные произведения, в исполнении того же Гёте или Булгакова, живописуют процесс совсем не так, намеренно воду мутят и придумывают занимательные, но несуществующие подробности. А все почему? А все потому, что к договору, со мной заключаемому, прилагается секретный протокол, который оглашению ни при каких условиях не подлежит. И даже существует пожелание с нашей стороны пакт сей всячески, как называется в определенных сферах на Земле (близких к нам, впрочем, оборонных и чекистских), «легендировать». То есть сущность его по возможности для простого люда туманитьчто граждане, решившиеся описать его, с успехом и делали. Ну помилуйте, какой там домик, увитый виноградом, и бесконечная жизнь с полюбовницей! Какая там погоня за Прекрасной Еленой! Нет, нет, все обстоит совсем не так.
А как же?
«А как» я смогу рассказать тебе это, только если ты соглашение с нами подпишешь. Не могу же я тебе поведать детали без окончательной уверенности, что тымой. Но я еще раз повторяю: на самом деле все обстоит и гораздо проще, и приятней, и удобней, чем описано в книгах.