Шоу пожал плечами.
Не валяй дурака, предупредила она. Не жди, пока начнется жизнь. Я вот вечно ждала, когда она начнется. Мне все подряд казалось удачным началом, а потом оказалось, что это и есть жизнь.
Это у всех так, сказал Шоу.
Правда? Все так живут, значит?
Какое-то время оба молчали. Она смотрела на что-то в саду. Шоу смотрел на нее.
Все, что должно было случиться в двадцать лет, продолжила она, у меня растянулось на всю жизнь. Мне семьдесят пять, а я только-только накопила достаточно, чтобы, наконец, начать. Потом она села, набрала в рот чай, наклонилась над столом иглядя Шоу прямо в глаза, как младенец, выпустила чай струйкой на скатерть. Что мне теперь осталось? спросила она. Вот ответь.
Он ненавидел ее моменты просветления, но они всегда были ненадолго.
Когда он поднялся, чтобы уйти, она уже опять смотрела в окно. Дождалась, пока он прикроет дверь, и тогда сказала удивленным голосом:
Джон! Джон! Не уходи! но только он вернулся, как снова завела свое «Дни пролетают так быстро», пока он не пожал плечами и не закрыл за собой.
Я не Джон, мам, сказал он. Не угадала.
Согласно политике дома престарелых, персонал обращался к своим подопечным по имени; но его мать всегда называли «миссис Шоу».
Он нашел у себя в комнате телефонную розетку и оплатил связь. Через несколько дней телефон зазвонил, и голос в трубке спросил:
Это Крис?
Крис здесь не живет, ответил Шоу.
Его нет? Криса?
Видимо, вы ошиблись номером.
Голос назвал номер, но Шоу разобрал его только наполовину.
Крис здесь не живет, повторил он. Вы по поводу телефона? Без ответа. Думаю, вы ошиблись. Когда клал трубку, расслышал, как голос сказал: «Видимо, я ошибся номером». И тут же начал переживать, что, ослышавшись и не узнав кого-то знакомого, пропустил свой первый звонок на новом месте. Снова снял трубку и набрал 1471 на случай, если получится узнать номер, с которого звонили. Перебрал вещи в поисках записной книжки, которая, как он думал, у него есть, но это оказался дневник десятилетней давности с записью от 1 января: «Будь общительней».
3Рыбка-талисман
В тот же день он позвонил Виктории Найман.
Здравствуй, незнакомец, сказала она. Что там с тобой происходит?
А что там с тобой?
Да не особо что. Она ненадолго задумалась. Машину вот купила. Это же здорово, да? Я всегда хотела машину.
И после паузы:
Ты в порядке?
Шоу сказал, что в порядке. Пришлось признать, что у дома, где он теперь живет, есть свои минусыне смог промолчать насчет унитаза, шума из соседней комнаты, но зато рядом река, а он как раз увлекся ее психогеографией. Он много гуляет, рассказывал Шоу Виктории, продвигается дрейф за дрейфом на север по Брент: от лодочных верфей у ее слияния с Темзой, мимо Уорнклиффского виадука и зоопарка, в сторону шоссе А40 у Гленфорда. Там сплошь больницы и спортивные парки, грязь и детоубийства. «Но и пабы удивительно хорошие». Виктория выслушала отчет молча; потом заявила, чтопо крайней мере, на ее взгляд, он какой-то подавленный. Сегодня он ничем не занят? Потому что она без проблем может заехать после работыможет, завезти какой-нибудь подарок на новоселье? Шоу сказал, что не надо, ей же это крюк, не стоит того, у него правда все нормально.
У меня правда все нормально.
С чего ты взял, что для меня это крюк? спросила Виктория и добавила:Поверь, судя по голосу, тебе хреново.
Ну спасибо.
Не благодари, пока не увидишь подарок.
Я сперва услышал, будто ты сказала «на невеселье», сказал Шоу.
Жди меня в семь или, если будут пробки, в полночь.
Вдруг заволновавшись, он предложил:
Давай тогда встретимся не у меня. Давай где-нибудь еще.
И они пошли в паб на Кинг-стрит в Хаммерсмите, потом перекусили форелью тандури у индуса на рынке чуть севернее «Премьер-Инн». Виктория как будто нервничала.
Как тебе моя прическа? спросила она.
Какие-то прореженные волосы, с центральным пробором, срезанные с каким-то искусственным непрофессионализмом чуть выше подбородка, они жидко липли к лицу и лбу, устало кучерявились на концах.
Нео-«синий воротничок», сказала она. С некоторых ракурсов смотрится очень выгодно, хотя уже вижу, что ты не согласен.
За вечер она опустошила бутылку домашнего красного«Не на что смотреть. В этом без изменений», и рассказывала о своей машине. Шоу сказал, что остановится на пиве. Когда он признался, что из него никудышный водитель, она опустила глаза на обугленные хвосты и окрашенные в красное останки рыбы в тарелках, на прозрачные кости, напоминающие окаменелые отпечатки листьев, и сказала:
А из кого кудышный? Дело не в вождении. Теперь я часто выбираюсь к морю. Она рассмеялась и неловко изобразила, как крутит руль. На север и на юг. Гастингс и Реден. Очень медленно. И Дандженесс, конечно.
Потом:
Кажется, я переросла Лондон.
И наконец:
Мне нравится, как выглядят позвоночнички у этих рыбок, а тебе?
Я вижу только одно, сказал Шоу, у которого почему-то полегчало на душе, свой ужин.
Потом признался:
Когда мы встречались в последний раз, я был не в лучшей форме.
Мало что изменилось. Она рассмеялась над его выражением лица. Да брось! Понятно, что кто бы говорил! Я-то уже с тринадцати не совсем в своем уме
Шоу подлил ей еще.
Это тогда ты увидела труп? спросил он с надеждой.
Хотя у меня наступал момент просветлениягде-то в 2005-м, в сауне. Она оглядела ресторан с таким видом, будто ожидала увидеть знакомого. В конце концов в плане просветлений привыкаешь брать, что дают. Людям нужно ощущение, что они остепеняются.
Да, это штука важная, согласился Шоу, хотя понятия не имел, о чем это она говорит. Виктория все равно его, похоже, не слышала.
Вообще-то я даже не уверена, что это стоит называть просветлением, сказала она и добавила:Кстати об этом, как там твоя мать? А потом, не давая времени на ответ:Знаю-знаю, тебе не хочется всем этим заниматься. А кому захочется? Моя вот совершенно слетела с катушек в тот же день, когда умер мой отец. Если честно, после этого мы с ней почти не виделись. Я жила здесь, онапо-прежнему где-то в Мидленде, на севере. Мне казалось, у неесвоя жизнь, у менясвоя.
Он тут как раз думал на эту тему, ответил Шоу, и решил, что одни семьи держатся вместе, а у другихскорее баллистические традиции. Вторые очень быстро разучиваются терпеть и прощать друг друга. Не в силах уладить конфликт, члены семьи разлетаются в стороны, заводят себе новую жизнь. Но и она не приживается.
Они, говорил он, теряют способность поддерживать любой миф, кроме своего собственного.
Виктория уставилась на него так, будто он ненадолго стал интересным незнакомцем. Потом сказала:
Они оба уже умерли.
Виктория слишком много выпила, чтобы садиться за руль. Ее машину они оставили в Хаммерсмите, где она припарковалась, а сами прогулялись пешком вдоль реки до дома 17 по Уорф-Террас. Там она деловито обошла комнату, словно пришла купить подержанную мебель.
Кровать что-то маловата, сказала она, весело глядя на него. Перебирая книжки, нашла Джона Фаулза; скривилась. Не может быть, чтобы он тебе нравился. Не верю. Потом:А вот и пресловутая общая стенка! Она постучала по ней костяшкой, словно проверяла древнюю штукатурку на прочность. Приложила ухо. Сейчас он вроде бы затих, твой неведомый сосед.
Шоу нашел, что им еще выпить, остатки на донышке литровой бутылки «Абсолюта», такой давней, что ее плечи стали липкими от вязкого грязного воздуха Лондона, и, сидя на краю кровати, развернул гостинец на новоселье.
Ты только посмотри! сказала она так, словно они поменялись ролями и это Шоу дарил ей подарок. Серебро, составное тельце тринадцати-пятнадцати сантиметров в длину, с боковыми плавниками на петельках. Это из Перу, объяснила Виктория. Рыбка. Довольно старая, 1860 год.
Шоу взвесил рыбку на ладони, осторожно подвигал один плавник. Чешуя была мутная и холодная.
Привет, рыбка, сказал он.
Вот видишь, сказала Виктория. Тебе нравится. Тебе уже нравится.
И правда нравится.
Тогда иди сюда и отблагодари меня как следует.
Позже, возвращаясь с одной из частых вылазок через лестничную площадку, она задержалась снаружи, уперлась руками в косяк и свесилась в комнатуосвещенная ярко, как гравюра, ребра и ключицы выдавались, словно затвердевающая рябь на сыром песке, и с насмешливым отвращением разглядывала кровать, старое потертое кресло и разбросанную одежду, окно без занавесок.
Чего? сказал Шоу.
Ой, и не знаю.
Да не, скажи. Чего.
По соседству ничего не происходит. Никакого спектакля. Я разочарована. Похоже, ты заманил меня сюда ради собственных целей, ты, одинокий мужчина. Потом:О господи, ну и ванная. Почему мы так живем?
Кто это «мы»? Насколько я помню, у тебя в Далстоне хороший дом по ипотеке.
Ну ты меня понял.
Шоу согласился.
Вернись в постель, предложил он.
Но она подошла к окну и окинула взглядом Уорф-Террас, где по улице носило легкий ночной дождик, а у верхних этажей зданий напротив висел слабый, но узнаваемый запах пивоварни «Ин Бев».
Ты не чувствуешь какого-то неудовлетворения? Не хочешь чего-то большего? Она подняла створку, подперла Фаулзом и подставила ладонь под дождь. Я подумываю переехать, сказала она. Из Далстона, вообще из Лондона. Вряд ли перееду, конечно. Не знаю. Вдали, на чизикской стороне реки, пропиликала «Скорая», как будто бесконечно удаляясь куда-то наискосок. Виктория прислушивалась, пока не настала тишина, потом вернулась в кровать и, не успел он защититься, потерла ему живот мокрой холодной рукой.
Дергаешься, как девчонка, заметила она. Такая милота.
От секса она как будто делалась только беспокойней. То и дело вскакивала, звала во сне и ушла за своей машиной еще до первого света. Шоу поискал в комнате, будто еще мог ее найти. Она оставила записку под рыбкой из Перу. «Рада была опять поговорить! Напишу, когда разберусь в жизни! Твоя подруга Виктория!» Рыбка таращилась на него глазами из бирюзового стекла, вставленными над архаичным толстогубым ртом. «Мы были здесь до того, как вы пришли, как будто молча предостерегала она. Мы будем здесь после того, как вы уйдете». Пока он спал, Виктория, видимо, прочитала пару страниц «Воришки Мартина» и оставила на полу корешком вверх. «Кажется, ты еще не успокоился, говорилось в постскриптуме, но я уверена, что успокоишься. Уверена. В смысле, скорее, надеюсь. Надеюсь».
На самом деле он был вполне доволен жизнью. Жить без жизнибольшое облегчение. Он читал. Навещал мать в доме престарелых. Искал новую работу в айти, а когда не нашел, блуждал по берегам Темзы, иногда вниз по течению до Патни, где ел мороженое в Бишопс-парке, но чащевверх по реке через Чизик, до слияния с Брент и дальше. В десять утра в пабах Темзыстаромодных, ветхих и лабиринтовых, вынужденных осваивать доступное пространство сложным образом из-за того, что втиснулись между дорогой и рекой, царило странное гостеприимное спокойствие. В них никого не было. Их сероватый дощатый пол и старые столы освещались речными бликами. Шоу выпил полпинты в «Буллс Хед» в Стрэнд-он-зе-Грине; потом перекусил сэндвичами с помидорами в «Фоксе» у Хэнуэллского моста. Вечером, когда бары неумолимо заполнялись в часы окончания работы, он пробивался в сторону дома из закутка в закуток по тому или другому берегу, часточерез кладбища, распределенные между домами: Старое Мортлейкское кладбище, Новое Фулхэмское; крошечное затаившееся кладбище Святой Марии Магдалены, украшенное трудами Изабель Бертон трагикомическим мемориалом в виде палаткив честь великого ориенталиста; Старое Барнсское кладбище в густой чаще, заброшенное в 1966 году, превосходное туристическое направление недалеко от скандального гостевого дома «Элм» на Рокс-лейн. Однажды вечером на этом маршруте, почти у дома, Шоу набрел на мужчину, стоящего на коленях в кошачьей мяте, растущей у забора в забытом полуакре надгробий рядом с Саус-Уорпл-вэй.
Шоу остановился и пригляделся.
У вас все в порядке? окликнул он.
Тот отозвался, что в порядке. На первый взгляд незнакомец будто что-то искал в обычном кладбищенском мусоре; но этот слойпо большей части использованные презервативы и оберткион скоро соскреб, обнажив под ним волокнистый черный мусс, а в немнеглубокий отпечаток в форме следа, с неуловимым бликом воды на том месте, где угадывался мысок. Его он принялся углублять, с силой впиваясь в почву пальцами, ловко выворачивая и отбрасывая корни, пока не получилась ямка с грязной водой где-то пять сантиметров в глубину. В неебыстро и воровато, словно подтверждая ощущение от остальных своих действий, он окунул викторианский медицинский флакончик из ребристого стекла.
Вам это будет интересно, пообещал он. Это почти как в детстве, ловить сеткой в пруду. Он заткнул фиал большим пальцем, быстро встряхнул и поднял на свет далекого уличного фонаря.
Видите? Видите?
Шоу сказал, что ничего не видит.
Ничего? О боже. Точно? Ну что ж. Тогда давайте выпьем.
Он посмотрел на пальцы, черные от прополки кладбища.
Меня зовут Тим, сказал он. Руку пожимать не буду. Хотя в почве есть природный антидепрессант.
И, когда Шоу в ответ только уставился:
Mycobacterium vaccae?
А, сказал Шоу.
Усваивается через кожу.
Через пять минут они сидели в тепле и громкой музыке паба «Эрл оф Марч», окруженные практически одной молодежью. Тим был высоким, лет пятидесяти, со слегка искривленным позвоночником, словно целыми днями работал ссутулившись. Он носил дезерты «Кларкс», джинсы и белую рубашкубудь он молод, это выглядело бы вполне элегантно. Было видно, что раньше он был худым, но теперь стал шире в плечах и в животе прямо под ребрами. Хотелось сказать, что он нарастил жирок поверх своего неизбывного мальчишества; и что это показывало необратимые границы в его характере. Шоу казалось, если Тима на что-то направить, он вложится всей душой; а так будет выглядеть одержимым неудачником. Да он уже сидел с таким видом, будто подвел Шоу.
Иногда их проще разглядеть, извинился он.
А кого ты искал-то?
Знаешь блог, который все читают? «Дом воды»? Кое-кто говорит, там во всем правы.
Шоу, понятия не имевший, о чем речь, задумался, что бы ответить, потом признался:
Я редко бываю в интернете. Слишком похоже на работу.
Они угостили друг друга парой стаканов, потом распрощались.
Позже тем вечером в доме 17 по Уорф-Террас стоял шумкто-то без конца ходил туда-сюда по лестнице и в соседней комнате. Сменяя один безутешный сон о Виктории на другой, Шоу расслышал голос: «Вы можете, блин, заткнуться? Можете заткнуться, блин, для разнообразия?»И не сразу в замешательстве понял, что голосего собственный. Он колотил в стену, потом опять уснул. На следующее утро снова пересекся с Тимомв этот раз тот бесцельно брел через Черч-Роуд в Барнсе с одеждой из химчистки. Левый глаз у него заплывал, чего еще вчера Шоу не видел.
Никто не знает, как правильно носить одежду из химчистки, сказал Тим. Одна из главных загадок человечества. Свою он накинул на обе руки и прижимал к груди, будто это что-то намного весомей хлопковой куртки и чиносов; намного увесистей.
Такой вопрос: тебе не нужна работа? спросил он.
У него был собственный офис в плавучем доме, стоявшем в ста метрах ниже по течению от слияния Темзы с Брент. Изначально это был лихтер, ходивший по Темзе, ржавый, широкий, тупорылый. Пришвартованный всевозможными способамитяжело провисающими канатами, веревками и цепями, вялыми тросовыми леерами трапа, словно Тим боялся, что лихтер уплывет от негоили без него. Но прилив как будто еле поднимал суднооно погрузилось в ил с таким видом, что, можно подумать, уже никогда не сдвинется. Большую часть палубы занимал прямоугольный деревянный домик.
Что скажешь? спросил Тим, когда они пришли в первый раз.
Шоу оглядел лихтер с носа до кормы. Он ничего не понимал в кораблях.
Впечатляет, сказал он. Ему здесь понравилось с первого взгляда, хоть он и сам не знал почему.
Внутри салон был выкрашен беловатой краской, из мебели там были два стола, сдвинутые вместе под картой мира с океанами и сушей, окрашенными в такой цвет, словно они поменялись местами: континенты напоминали океаны, океаны напоминали континенты. Одно большое окно с металлическими жалюзи выходило на реку, другоена бечевник.