Эмтиджистил мнотредная гетеросталь, открытая десять лет назад научным руководителем их лабы профессором Тугановым до сих пор таила в себе слишком много не подчиняющегося формальной логике. Гетеросплав железа и углерода, вовсе не проводящий электричество, но при этом почти непроницаемый для тепла и способный к вытеснению магнитных полей подобно холодной плазме и потому меняющий свою структуру при первичном синтезе в зависимости от ориентации и конформации внешних полей, эмтиджистил была способна становиться невероятно прочной и гибкой при ничтожной плотности, опережая на порядки показатели моноуглеродных или цельнометаллических волокон.
Монотредную сталь в буквальном смысле этого слова можно было программировать на нано-уровне, и за открытие этих свойств профессору Туганову с коллегами в итоге и дали два года назад Нобелевскую премию по физике, однако само вручение не обошлось без скандалов результаты их лабы зачастую не желали воспроизводиться в экспериментах коллег за океаном.
Магик, говорил, посмеиваясь, со своим смешным русским акцентом профессор Туганов, но, сжалившись, всё-таки указывал коллегам на очередную ошибку в расчётах. В неопытный руках гетеросталь не желала расти, а там, где таки выходила на макро-уровень, всё равно не показывала тех прорывных результатов, которых от неё ожидали.
Потому Жильбер, Рияд и остальные ку-программеры и сидели здесь, через стенку от охлаждающей камеры когерентного блока, чтобы цепочка между разрабом, рассчитывающим параметры программатора гетеростали, и инженером, воплощающим в рабочую сборку полученные конформации, была минимальной. Иногда Жильберу казалось, что при взгляде на голубое мерцание когерентного блока, он был способен заранее угадать, получилось или нет. Вот Рияд точно был способен на нечто подобное.
Сколько раз Жильбер наблюдал одну и ту же картину услышав за стенкой щелчок схлопнувшейся ку-матрицы, этот парень ещё больше мрачнел лицом (если это вообще было возможно) и тут же, швырнув из пущей досады лабораторным карандашом в стену, выходил из разрабской, принимаясь там орать на сборщиков. Как ему только удавалось через респиратор выдавать подобные децибелы.
Временами Жильберу становилось стыдно за себя. Ты, парень, попросту неспособен на подобные эмоции по поводу своей работы. Пришёл-поработал-ушёл. Вот, погляди, сразу понятно, зачем Рияда пригласили в лабу к самому профессору Туганову, таких спецов как он, поди по пальцам одной руки во всём мире. Звали в индустрию, на хорошую ставку не пошёл. Ты чего?
Инженеры по пьяной лавочке в пятницу после смены пару раз проговаривались за Жильбера хлопотал сам профессор Туганов, но в это что-то не очень верилось. Да и с чего бы? По сути, он в их группе был самым бесполезным. Сидит такой, штаны протирает, одна неудачная сборка за другой, ни страсти, ни воображения. Целыми днями только и знает, что глядеть себе в пуп, лишь бы не сорваться, лишь бы не сорваться, лишь бы ни
Непрошеная мысль, как и всегда, взялась в голове сама собой. Жильбер научился замечать такое заранее. Это было как наитие, как процесс схлопывания волновой функции, случайный, непредсказуемый и неизбежный.
Их группа не просто так трудилась над тайнами возможностей гетеростали, профессор Туганов как-то проговорился. Войдя по случаю в его кабинет в дальнем конце коридора, Жильбер услышал однажды, как они с Риядом обсуждали какие-то вполне конкретные цифры с тысячами атмосфер, сотнями гаусс и сотнями метров. В тот раз он не придал услышанному значения, но теперь однажды посеянная в его зачумлённом сознании мысль вызрела и материализовались.
Если они и планировали вывести монотредные материалы в практическую плоскость, их планы лежали не в плоскости банальной разработки сверхлёгких строительных материалов в качестве заменителя дорогостоящих сплавов титана, нет, они глядели куда дальше. Даже для космических программ Европейского космического агентства не были нужны подобные масштабы величин.
Перед остекленевшими глазами Жильбера мелькнули гигантские колокола фузионных двигателей, которые даже на межпланетных перелётах были бесполезны. Слишком мощные, слишком громоздкие, безумно дорогие. Но космический термояд был единственным возможным применением для их гетеростали, если та будет способна держать цифры, о которых они тогда говорили.
Но к чему тогда подобные секреты? Где публикации в «Нэйче», где международная коллаборация, почему во французских Альпах до сих пор не обустраивается подземная лаборатория испытательный полигон для прорывной установки корпусного термояда, не завязанного на удержание горячей плазмы в вакууме коаксиальным магнитным тором или во что там сейчас упирается технология?
Жильбер беспомощно мотнул головой.
Не потому ли, что у Сьянс По вовсе нет докторантуры по физическим дисциплинам. Сама их лаба даже не планировалась. И никакой русский профессор с фамилией Туганов Нобеля не получал. Да и сама эмтиджистил, чьей квантовой сборкой они тут все занимались, не только не была до сих пор открыта, но и не существовала в природе.
Трясущиеся пальцы расплывались перед его полными отчаянных слёз глазами. На них уже не было стерильных перчаток, как растворялся в воздухе уже и лабораторный комбинезон.
Жильбер бросил отчаянный взгляд на Рияда, словно пытаясь ухватиться за того, как за спасительный круг посреди распадающейся на глазах реальности, но нет, его уже тоже не было, на его месте восседал какой-то важный господин в брючном костюме и деловито перекладывал с места на место какие-то важного вида бумаги.
Словно кто-то разом выдернул из-под Жильбера привычную ему вселенную, подсунув вместо неё нечто другое, гротескно похожее, но совершенно неузнаваемое. Словно кто-то на его глазах злонамеренно модифицировал само бытие, перекраивая его на собственный лад.
Нет, вспомнил Жильбер.
Он уже не впервые приходил к такой мысли.
Что если это не кто-то, а они сами, в этой и других лабораториях по всему миру тихо меняли реальность, даже не столько будущее, сколько именно настоящее, создавая его другим, не таким, каким оно должно было сложиться естественным путём.
Он даже видел этот путь. Он обязательно в подобные мгновения возникал перед его глазами.
Чёрный провал в бесконечное небытие, зияющий близящейся пустотой. Чёрный провал, быстро формирующийся в профиль человеческой фигуры. То, чего Жильбер боялся больше всего на свете.
Так, нужно собраться. Это наваждение уйдёт, стоит выбросить из головы породившую его мысль.
На ощупь сгребая со стола карточку-пропуск, Жильбер опрометью бросился вон.
К чёрту приличия, когда у тебя в глазах темнеет, а за шиворот ручьями стекает горячечный пот, тебе сейчас не до размышлений, что о тебе подумают коллеги. Да и то сказать, смотрит человек в одну точку, о чём-то размышляя, после чего, спохватившись, бежит по своим делам. Самое время обедать, к слову.
Мысли хаотично мечутся в голове, и это хорошо. Чем меньше порядка, тем лучше, пусть себе бегут, главное не возвращаться к истокам логической ловушки, что привела его к новому приступу.
Жильберу едва хватило терпения дождаться, пока переходник выровняет повышенное давление внутри лабы. Под писк натруженных барабанных перепонок он вывалился в тамбур, машинально срывая с себя комбинезон.
Тьфу ты, оставшиеся на месте перчатки с балетками превратили порванные скрюченными пальцами длинные лоскуты ткани в хитроумную ловушку, сковавшую Жильбера по рукам и ногам. Смирительная рубашка с каждым рывком всё затягивалась.
Повалившись на бок, он с яростным рычанием натужно сумел всё-таки содрать с себя всё лишнее, окончательно высвобождаясь.
Вот он стоит перед зеркалом раздевалки босой, краснолицый, футболка кое-как заправлена в свободные шорты, волосы всклокочены, глаза бегают.
Не стоим, двигаемся.
Кое-как нацепив кеды, Жильбер поспешил к выходу.
На бульварах в середине дня уже становилось жарковато, но от горячих солнечных ладоней на распаренном лице ему становилось легче. Поскорее окунуться в привычные обеденные толпы, пробраться бочком поближе к раздаче, заказать у плотного азиата в тёмно-синем переднике традиционную коробку вока с морепродуктами под соусом «терияки», присесть себе в тенёчке, ему обычно помогало.
Лишь в третий раз непонимающе дёрнув запертую дверь, Жильбер совершил над собой усилие поднять голову.
С«е фермер ожордуит.
Жильбер поморщился от двух опечаток на табличке. Можно было и пограмотнее быть.
Погодите.
Он обернулся по сторонам, соображая. А где весь народ?
Гул голосов был куда громче обычного, но вокруг не было вообще никого.
Из соседней подворотни, стараясь изображать независимость, шмыгнул какой-то делового вида господин с портфелем, шмыгнул и пропал из виду.
И только тут до Жильбера донеслась первая волна амбре.
Вязкая вонь палёной резины шибанула в ноздри так, что слёзы вновь брызнули из глаз.
Да что же за такое, опять?!
Медленно, не торопясь, вальяжно, как в рапиде мимо него по пустынной мостовой прокатилась пылающая покрышка. Чёрная копоть поднималась за ней плотной удушливой волной, так что Жильбер машинально полез в карман за спасительным платком. Пропотевшая тряпочка не то чтобы спасение от последующих приступов астмы, но лучше, чем ничего.
Первая мысль поскорее вернуться в стерильную рециркулируемую атмосферу лабы была тут же отброшена. Чёрный провал силуэта ждёт своего часа, чтобы вернуться и поглотить его с головой.
Какие шутки, такими темпами он не работу, а и последние мозги потеряет.
Толпа между тем уже окружила Жильбера со всех сторон.
Разношёрстные группы в кислотного цвета водительских жилетах поверх цивильного уже волнами набегали на него из расчерченных наискось солнечными лучами клубов дыма, набегали, крича что-то про справедливые цены, и тут же уносились прочь, не обращая на потерянного Жильбера никакого внимания.
Их звонкие голоса под трещотку разбрасываемых по обочинам петард спутывались у него в голове в какую-то неразделимую звуковую фантасмагорию, из которой невозможно было вычленить отдельный крик или отдельную кричалку. Это звучало подобно колышущемуся неспокойному прибою, который, периодически приближаясь, обрушивался на голову Жильбера, к его облегчению унося с собой последние остатки мыслей.
Хорошо, как же хорошо!
Быть частью чего-то огромного, подобного морю колышущихся душ, что в едином порыве стремится обрушить свой гнев на любого, что посмеет ему противостоять.
И неважно уже, что и по какой причине привело сюда всех этих людей.
У нас есть права! И мы пришли потребовать от властей их уважать!
Жильбер стоял посреди бульвара и всё пытался сообразить, что же его заставляет так радостно трепетать ну не чувство же единения с протестующими? Ему не были близки ни их лозунги, ни их методы. Вот и сейчас, вполне согласно логике происходящего, Жильбер отчётливо расслышал сквозь гул голосов покуда ещё далёкие полицейские сирены.
Эти ребята повадились, что ни день, жечь посреди города сначала покрышки, а потом и машины. Всё хорошо в меру. Правительство и так в наше время гораздо потакать любым прихотям толпы, стоит ей хоть немного организоваться, чтобы конкретизировать свои требования. Но так скоро и до поджогов государственных зданий дело дойдёт.
Так что же его привлекало в этой толпе?
Догадаться было несложно. Сейчас ему как глоток свежего воздуха (так себе аллегория, Жильбер снова натужно закашлялся) нужно было отвлечься от мучившего его видения. Что-то такое, что не позволяло бы и дальше проваливаться в чёрный колодец иномирья, что-то, что объединяло бы его мир и то неведомое, куда он неминуемо погружался, стоило ему хоть на секунду усомниться в реальности сущего.
Эта толпа была всеобща. Видать, она служила каким-то единым знаменателем для всякой реальности на этом перекрёстке миров. Во всяком случае, именно она покуда не позволяла Жильберу окончательно сойти с ума.
Хотя бы на время.
Время.
То самое время, которое истекало из этого мира, просыпаясь сквозь пальцы на самое дно чёрного колодца.
Снова-здорова.
Толпа уже почуяла опасность. Сирены приближались со всех сторон, уплотняясь и замыкая ушедшее за запад вдоль бульвара начало колонны в звуковое кольцо. Забормотал матюгальник, затараторили покуда ещё недостаточно ритмичные удары бойцов республиканских рот дубинками о щиты. Но скоро они получит своё резонное развитие зашипят водомёты, с глухими хлопками повалит слезогонка. Привычные ко всему местные уже полчаса как позакрывали все окна, да на всякий случай и ставни прикрыли чтобы чего не прилетело.
Сейчас до толпы дойдёт, что надо поворачивать в поисках обходных путей. Ближайшие к Жильберу группы уже останавливались, колеблясь. Так, ему тоже пора выбираться, пока не стало совсем жарко, а хоть бы и в сторону корпусов заветной гранд эколь.
Обернувшись на искомый проулок, Жильбер невольно забеспокоился. Людской поток вливался туда уже так плотно, что за спинами людей даже в понемногу редеющем дыму было толком не разглядеть, что там со входами в основное здание.
По пути пришлось изрядно поработать локтями, но по мере приближения к центральному входу толпа становилась всё плотнее. Снова раздавались крики, и на этот раз они были куда более озлобленными. Так, видимо, дальше по проулку тоже всё перекрыто, протестанты это сообразили, но куда же
Логично, они решили, что разумно спрятаться внутри здания. Хренушки их оттуда потом просто так выкуришь.
Одна проблема, какому-то дураку хватило ума встать у толпы на пути.
Жильбер в панике чувствовал, как у него подкашиваются ноги.
На пути у «жилетов» стоял тот самый чёрный человеческий силуэт в светлом проёме, что преследовал его в видениях.
Только на этот раз он был вполне материален.
Более того, он был куда материальнее окружающей действительности, буквально прожигая собой реальность насквозь. Пусть между Жильбером и мистической фигурой метались с воздетыми рассерженные горожане, их яркие водительские жилеты продолжали упрямо плясать перед ним свой мистический танец, но чёрный провал человеческой фигуры прожигал их насквозь, разом делая бесконечно далёкими и бесконечно ненужными.
Жильбер попробовал, как прежде, отступить, спрятаться, мечась из стороны в сторону, но всё бесполезно, всё плотнеющая толпа не давала ему шансов избежать встречи, подталкивая вперёд, зажимая в самом узком месте.
И тогда Жильбер перестал бороться. Пусть себе вселенная трещит по швам, бесконечно удерживать сознание от распада было выше его сил. Чёрный силуэт манил к себе, приковывая взгляд, отбирая последние остатки воли.
Он не так прост, этот бесконечный провал. Так порою выглядит провал фрактальной структуры отражений меж двух зеркал, повторяя и повторяя одно и то же до бесконечности, до потери всякого смысла в этих наслоениях.
Только тут ни единое повторение не было собственно повторением, каждый следующий силуэт, что уводил беспомощного Жильбера в собственные глубины, хоть немного, но отличался от предыдущего. Живая змея из последовательно вложенных друг в друга антропоморфных провалов скользко елозила в собственных глубинах, что-то крича, размахивая руками или же напротив, стоя крепко и недвижимо.
Этот неведомый Жильберу титан пустоты вовсе не был титаном собственно размерами. Обычный, ничем не выделяющийся человек. Но немыслимым образом именно на нём сходились все те незримые оси, вокруг которых обращался их мир.
Ему невозможно было сопротивляться не потому, что он бы так уж силён. Напротив, он был почти бессилен на фоне тех процессов, что вокруг него обращались, но именно он был той точкой приложения, которая балансировала всё происходящее исчезающем малыми, но не бесполезными усилиями.
Эта фигура, она не выбирала свою роль в самом центре современного мироздания. Так шестерёнка часового механизма может быть сколь угодно не соглашаться со своей ролью и местом в общем порядке вещей. Но можно и должно выбирать между теми бессмысленными паническими метаниями, какие совершал последние дни Жильбер, и чётким осознанием собственной цели.
Взгляни пристальнее.
Этот колеблющийся мультиверс перед твоими глазами он не просто колеблется по воле космических ветров, он подобно распяленному в пустоте канатоходцу ежесекундно пытается нащупать баланс, который позволит сделать ему новый шаг вдоль стрелы времени, такой скорой, такой безграничной и такой конечной.